Попалась интересная статья:
http://www.rusrep.ru/2009/28/musor/Россия сортировочная
Ольга Тимофеева
Наши города задыхаются от мусора. Наши свалки занимают уже 2 тыс. кв. км — это две территории Москвы — и каждый год требуют еще 100 кв. км земли. Между тем в мире уже есть страны, которые близки к безотходному существованию. Оборот бизнеса по переработке мусора на планете Земля составляет $500 млрд в год. Доля России в этой отрасли катастрофически мала. По умению — точнее, неумению — управляться с мусором мы в числе самых диких народов мира. Вместо того чтобы ежегодно зарабатывать на переработке отходов 30 млрд рублей, не считая экологического эффекта, мы свои отходы везем на свалки, где они горят, гниют, протекают и в итоге возвращаются и бьют по нашему здоровью. «РР» провел собственное расследование и пришел к выводу, что корень мусорного зла не в деньгах, а в мозгах
Свальный грех
Металлом интересуетесь или хотите кого-то взять?
На любой свалке, как в собачьей стае, есть вожак. Короткая стрижка, плохие зубы, новый камуфляж.
— Ты у них главный?
— Я арендатор.
Арендатор присматривает за местными бомжами и принимает у них металл. Килограмм латуни — 5 рублей, меди — 15. А еще он может кого-то дать. Из людей. Потому что люди здесь — тоже мусор.
Мы находимся на задворках самой большой свалки в Европе — между Дзержинском и Нижним Новгородом. Игумновский полигон. Сюда свозят 4 млн кубометров мусора в год. Здесь давно процветает стихийное предприятие по его сортировке. В отличие от государства, криминалитет давно понял, что отходы — это ресурс.
Когда арендатор уходит, Кастет сплевывает:
— Он просто возобновил себя слишком крутым!
У Кастета еще есть шанс. Если не в большой жизни, то хотя бы здесь, в маленькой. У него на шее магнит — лицензия на сбор металла. У него здесь «дом», в доме спит «жена». Ну, пьяная, так здесь все пьяные — вынесем это за скобки. Зато внутри — частная собственность и семья.
На соседнем дереве реет российский флаг. Чистый.
— Это чей?
— Как чей?! — неконтролируемо возмущается он. — Российский!
Если Кастет чего-то не знает или не хочет отвечать, он ухмыляется и заявляет: «Родина об этом умалчивает!» Он проходит мимо чьей-то закрытой халупы. Вокруг разбросаны бутылки, банки. Он презрительно пинает их ногой:
— Ба-а-арда-ак!
В «доме» у Кастета по здешним меркам идеальный порядок. Бутылки и склянки расставлены по какой-то логике. Через пару недель, встретившись с десятком бизнесменов, которые пытаются зарабатывать на мусоре, мы убедимся, что все они для своей среды — педанты и чистюли. Будь то бомж или миллионер. Работа с мусором промывает мозги и очищает душу. Человек, который понял, что в этом мире ничто не достойно помойки, по-настоящему становится человеком.
Мы выходим из леса и приближаемся к свалке. Запах появляется одновременно с очертаниями мусорного плато. По краю ездит трактор с российским флагом. Кастет забирает чуть правее, чтобы не заметили охранники. Над мусорным склоном тучей вьются птицы, несется сумасшедший ор, будто тысяча человек кричит на разных языках. Под ногами — куча ртутных ламп. Эколог Дмитрий
Левашов щелкает фотоаппаратом. Проходит еще несколько шагов и снова щелкает. Под ногами топкая жижа. «Фильтратик!» — бормочет он. Фильтрат — еще одна улика. Ядовитая жидкость попадет в грунтовые воды. Если еще поднимут уровень водохранилища, свалка отравит питьевую воду.
— Кастет, а люди тут болеют?
— Вино спасает! Заболеть никто не успевает. Тут умирают или от пожара, или с перепою.
Игумновский полигон уже не раз попадал в первые строчки российских новостей. Три года назад на трассе Москва — Нижний Новгород столкнулись с десяток машин: не разглядели друг друга в дыму. Свалка коптит жителей окрестных деревень 7 лет.
— Когда-то полигон очень сэкономил на завозе песка, — говорит эколог Левашов. — Теперь горит, как торфяник, и пока не выгорит — не остановишь.
Дзержинская свалка для России не исключение, а правило. У нас таких тысячи. Каждый год на них выгружают 27 млн тонн мусора. Это два железнодорожных состава длиной от Москвы до Владивостока и обратно.
— Большинство полигонов строилось в 70−е, емкости уже закончились, — объясняет Андрей Якимчук, генеральный директор компании «Эко-система», которая управляет мусором шести городов России. — Это общая ситуация. Если в энергетику или водоканал инвестиции были, то здесь — нет. Был полигон, туда все валили свои отходы. Не сортировали, естественно. Сейчас почти все эти свалки официально закрыты. Но выбрасывать некуда — вот и везут.
Если в системе утилизации отходов ничего не менять, то, по данным Гринписа, через 8 лет крупные города России захлебнутся мусором.
Назад в ССС…
Первой будет Москва. Конфликт между городом и областью поставил крест на новых полигонах. Старым осталось работать пару лет, хотя за нарушения их можно закрыть хоть сейчас. Правительство города нашло выход: оно построит шесть мусоросжигательных заводов (МСЗ) в дополнение к имеющимся трем. Москва хочет с риском для жизни москвичей весь свой мусор сжигать. Ей дела нет до того, что мусор — это миллиарды рублей.
Ольга Павлова — патриот Ясенево, московского микрорайона на 25 тыс. жителей. Их дома строили в форме букв «СССР»: построили три «С» — и началась перестройка.
— Здесь всегда был чистый воздух, — говорит Ольга. — И селились тут все, кому это было важно, — астматики, например.
Ей здесь нравится все — даже промзона. Пока безобидная. Ольга показывает на двухэтажное здание рядом с МКАД.
— На его месте будет МСЗ — в 500 метрах от нас. Вон Голубинская улица: там 4 детских сада, 3 школы и куча детских площадок. Я, наверное, тупая! Я ничего не понимаю! Мне говорят, что все будет хорошо, но как мы узнаем про это «хорошо»? Мы требуем у чиновников информацию о заболеваемости онкологией в районе мусоросжигающих заводов, а нам отвечают: эта информация «для служебного пользования».
В принципе, сжигание мусора — это шаг вперед по сравнению с полигонами. Только с учетом двух «но»: неукоснительного соблюдения технологий и наличия реального общественного контроля.
Ольга хочет показать мне свой любимый парк. Мы заходим в лес. Маленькая речка, пластиковые бутылки, пивные банки, огромная резиновая шина, куча пакетов. Начинается гроза. И тут звонит телефон. На связи ГУП «Экотехпром» — организация, которая будет управлять мусоросжигательными заводами Москвы. «На наших заводах очистные системы лучше, чем в Европе!» — доносится сквозь раскаты грома.
Начальник управления перспективного развития и коммуникаций ГУП «Экотехпрома» Александр Деревянко раньше работал в комитете по рекламе мэрии Москвы. Его компании сейчас как никогда нужен грамотный пиарщик.
— На наших заводах стоят самые современные в Европе фильтры, — повторяет Александр. — Шесть ступеней очистки. Когда мне говорят, что от завода воняет, мне смешно! От него нет запаха. Пахнуть может только мусоровоз, но у нас стоит вытяжка, которая и этот воздух вытягивает и подает в печь. На заводе в Алтуфьево прямо перед центральным входом висит табло, и там весь состав того, что выбрасывают, — подъезжай и смотри.
— В мире нет ни одного города, где бы было 9 мусоросжигательных заводов.
— А Париж?! Лондон?!
Поправка: парижские МСЗ расположены за пределами города — в округе Большой Париж. В Лондоне действительно есть завод на 420 тыс. тонн в год. С ним борется сам экс-мэр Кен Ливингстон. Вот что он говорит: «В нашем департаменте охраны окружающей среды есть три чиновника, которые продвигают мусоросжигательные заводы. Как только они выйдут на пенсию, их возьмут в правления компаний, управляющих МСЗ. Скоро вы сами в этом убедитесь». Если бы российские чиновники высказывались столь открыто, москвичи узнали бы много нового. В управлении ЖКХ Москвы не раз менялись начальники, но ни разу — стратегия.
— Жители Московской области уже не хотят видеть московский мусор у себя дома, — продолжает Деревянко. — Вредоносность полигона на порядок выше, чем завода.
— А как же ртутные лампы, батарейки?
— Батарейки не утилизируются.
— Никто не выбрасывает батарейки и ртутные лампы?
— Их не должно там быть. Написано же на батарейке: «Не выбрасывать».
В начале прошлого года из труб МСЗ в Алтуфьево пошел розовый дым.
— Горели батарейки или электронный лом с содержанием брома и кадмия, — считает председатель Ассоциации мусорщиков Москвы Лазарь Шубов. — Яркость окраски говорит о высокой концентрации вредных веществ. Так случается, если мусор перед сжиганием не сортируют. При повышенных концентрациях токсичных соединений на входе система газоочистки не справляется, и происходят внеплановые выбросы.
Действительно ли у Москвы нет альтернативы? Послушать московских чиновников — и вправду нет.
— Не надо изобретать велосипед, надо двигаться по пути, который прошли все развитые страны, — втолковывал руководитель департамента ЖКХ Москвы Андрей Цыбин на очередном круглом столе.
Но он говорил неправду. После 1990 года в США закрыли 74 МСЗ. Во всем мире от мусорных электростанций избавляются из-за их несоответствия экологическим нормам. Мир уже давно нашел им альтернативу. Российским чиновникам надо только ее заметить.
Zero Waste
Однажды корпорация Honda решила сократить отходы на 98%. А корпорация Toyota — на 100%. А город Сан-Франциско — на 75% к 2010 году и до нуля — к 2020−му. Это значит, и в Honda, и в Toyota, и в Сан-Франциско нашлись последователи концепции Zero Waste. «Ноль отходов». Невозможное возможно.
Система Zero Waste родилась из японской системы качества Zero Defects. С ее помощью корпорация Toshiba достигла показателя один дефект на миллион. Постепенно эти идеи распространились и на область бытовых отходов. Они начали диктовать новый ритм жизни и производства. Действительно, справиться с отходами объемом 27 млн тонн в год — трудно. Гораздо легче научиться видеть в мусоре продукт. Его можно производить в меньших количествах, а тот, что все-таки произвели — перерабатывать в новый продукт. Надо только включить мозги.
Zero Waste стоит на трех «не». Не загрязнять воду. Не загрязнять воздух. Не оставлять отходов. «Не будет больше отходов, от которых нужно избавляться. Никакие материалы не будут считаться бесполезными — вместо этого будут искать способ их использования», — пишет автор книги Zero Waste английский ученый Робин Мюррей. Это не научная фантастика. Это настольная книжка руководителя ЖКХ.
В рамки этой концепции не укладываются ни полигоны, ни мусоросжигательные заводы: они слишком расточительны, они не берегут материалы, они убивают творческий подход. Zero Waste не знает слова «мусор». Есть «биологические питательные вещества» — их компостируют и возвращают в почву, и «технические питательные вещества» — их перерабатывают повторно. Вырабатывать «непригодные продукты» — те, что нельзя использовать или безвредно переработать, запрещено.
Это новые ценности. Это постиндустриальный мир. Новые люди согласны тратить время и силы на сортировку своего мусорного ведра. Новые потребители предпочитают вещи из вторсырья, потому что от них меньше вреда. Новые управленцы создают условия, при которых даже старые люди становятся новыми. Спеша за новым трендом, корпорации стараются связать себя с этичным производством. Так меняет мир Zero Waste. И если невозможное возможно, что мешает воплотить Zero Waste в России?
Человек с ведром
Эксперимент. Предположим, во мне родилась экологическая совесть. Я перестала выбрасывать в мусоропровод батарейки, пластиковые и стеклянные бутылки, ртутные лампы и вообще все. За месяц на балконе скопилось два баула ценного мусора. Соседи уже поглядывают на меня с осуждением.
Мусорка в моем дворе, естественно, не знает, что такое раздельный сбор отходов. Придется искать его самой. Начнем с пластиковых бутылок. Звоню в компанию, которая их перерабатывает.
— Вообще-то нам возят их фурами, но мы и вашему маленькому вкладу будем рады, — ответил добрый менеджер. — Так что привозите. В Гусь-Хрустальный. Или в Нижний Новгород. Или в Орел.
И очень вежливо поинтересовался, почему я не хочу сдать бутылки в фандоматы.
— Попробуйте, у вас получится, — ободрил он меня голосом врача из Кащенко.
Ближайшие аппараты по приему бутылок оказались рядом с метро. В первых двух кончилась мелочь — они не работали. Третий и четвертый были переполнены — и тоже не работали. Я стояла с бутылкой в руке посреди улицы и чувствовала, что вся страна смеется надо мной: СМОТРИТЕ, ОНА СДАЕТ БУТЫЛКИ!!! Я оглянулась и поймала только один пристальный взгляд. На меня смотрел фандомат — еще один, через дорогу, последний. Он работал! Он разговаривал: «Поднесите бутылку. Открывается автоматически». Я поднесла. Фандомат открыл круглую дверцу, пожужжал и выдал приветливую зеленую надпись: «Получите 10 копеек». Одну за другой он проглотил все десять бутылок. Я сложила пустую сумку и посмотрела по сторонам, как преступница. Двое парней заинтересованно разглядывали фандомат, как будто он только что выплыл из ниоткуда.
Пристроить стеклянные бутылки и банки оказалось труднее. На сайте Гринписа я нашла адреса московских пунктов приема тары. В одних телефоны не отвечали, в других говорили, что принимать будут после кризиса. В последнем поселилось страховое агентство. «Пункт приема бутылок?» — секретарь захохотала: решила, что это розыгрыш.
Наконец на задворках скромного магазина «Продукты» в Филях в кирпичной стене у самой земли я нашла маленькое железное окошко. Оно было приоткрыто. Надо было почти встать на колени, чтобы увидеть лицо приемщицы. Женщина обрадовала: она берет любое стекло — оно идет на аптечные пузырьки. Я заставляю весь стол тарой, и вот — на ладони у меня семь монеток. Четыре рубля восемьдесят копеек.
— И это все? — удивляюсь я. — Сумка была такая тяжелая! Я ее еле дотащила.
Женщина молча тычет в прейскурант.
Люди вокруг — самого бедного сословия. Высохший мужичок в застиранной советской рубашке — такие уже и не шьют. Женщина с подбитой губой. Пара стариков. Все они вдруг объединяются и наперебой учат:
— Ты принесла самое дешевое. Банки не бери, литровые бутылки тоже, ищи от пива «Дизель» — они по рублю.
Что там у нас еще на балконе?
Покупайте энергосберегающие лампы — берегите природу и свои деньги! Ведь они расходуют в пять раз меньше электроэнергии и служат восемь лет.
Не покупайте энергосберегающие лампы — берегите природу и свои деньги! Они служат не больше года и их некуда сдать, а выбросить нельзя, ведь в них содержится ртуть.
Так мой опыт вступил в противоречие с прогрессом. За два года перегоревших ламп набралось восемь штук.
В инструкции написано, что сдать их можно в тот же магазин, где вы их купили. Может, вам повезет больше — мне это не удалось.
— Попробуйте сходить в ДЕЗ, — советуют в Гринписе. — Там должны принимать: они за это деньги получают от правительства Москвы.
Я выхожу из дома на полчаса раньше и иду в ДЕЗ. Встречаю там двух дворников. Спрашиваю, куда можно сдать ртутные лампы. Один сразу протягивает руку:
— Давайте!
Я отдаю ему пакет, не веря, что все решилось так быстро. Он берет своей большой пятерней сразу несколько штук и заносит руку над урной.
— Подождите! ТАК не надо!
Забираю у него пакет и заглядываю к диспетчеру. Она советует подождать электрика. Приходит электрик. Отправляет к технику. Техник сидит на втором этаже — это женщина с кучей документов и без компьютера.
— Понимаете, — говорит она, — город платит за утилизацию только тех ртутных ламп, которые мы используем в подъездах. Такие длинные трубки. У нас и контейнеры только под них. А эти ваши лампы даже сложить некуда. Да и кто нам за них заплатит?
Надо быть журналистом и писать репортаж про мусор, чтобы узнать о существовании компании «Экотром», которая занимается переработкой ртутных ламп. Я взяла свой злополучный мешок и поехала на свидание с директором компании Владимиром Тимошиным. И он их взял. И сказал, что это не потому, что я журналист, а просто у него тоже есть экологическая совесть, поэтому лампы они готовы брать у всех.
Теперь на очереди электроника. Старый чайник, перегоревшая настольная лампа, куча ненужных дисков, компьютерная клавиатура, сетевая карта, сломанный мобильный телефон, дверной замок, горстка батареек и моток проводов. Еще несколько лет назад по Москве ездила грузовая машина, которая забирала на утилизацию крупную бытовую технику. Это правительство Москвы оплачивало транспорт предприятию «Промотходы». Программа кончилась, машина больше не ездит, но, если вы сами привезете свой электронный мусор, здесь вам не откажут. Ведь они тоже получат из него что-то полезное — металл или пластик — и потом его продадут. Главное — добраться. Метро «Печатники», маршрутка 38М до остановки «Бачунинская». Проектируемый проезд 5113, дом 3, рядом со штрафстоянкой.
А вот две стопки прочитанных журналов никуда нести не пришлось — их забрал благотворительный фонд, помогающий дому престарелых. Мне оставалось пристроить большие пластиковые бутылки (фандоматы берут только маленькие), тару из-под подсолнечного масла, емкости для питьевых йогуртов, шампуней и бытовой химии, консервные банки, железные крышки от стеклянных банок и бутылок, целую сумку одноразовых полиэтиленовых пакетов, пластиковые стаканчики от сметаны и йогурта, вспененные поддоны из-под овощей и фруктов и несколько тетрапаков от сока и молока.
Я уже много прочитала, встретилась с кучей людей и знаю, что технология переработки всего этого добра существует. Но где? Мой балкон стал похож на мусорный бачок, а экологическая совесть держится из последних сил.
Спасла положение фирма «Центр экологических инициатив».
Жители Таганского района Москвы могут быть спокойны за свой мусор. У них есть пункт раздельного сбора. В Брошевском переулке, на Пролетарке. Всего таких пунктов в столице пять. Это модернизированная мусорная площадка. Аккуратная, под навесом, и на ней есть аппарат для прессовки отходов. На стене висят рисунки: что полезного есть в мусоре и как его сдавать. Рядом стоит консультант дядя Саня — в клеенчатом переднике и огромных перчатках: он берет у экологически озабоченных людей мешки, вываливает содержимое на большой стол, привычно и быстро отбирает все, для чего есть сбыт. Это примерно половина моего пакета. Остальное: целлофановые сумки, хрупкий пластик, консервные банки и глянцевые тетрапаки — все-таки поедет гнить на полигон. Дядя Саня гребет все это в кучу и грубой перчаткой сбрасывает в контейнер.
Конечно, я могла все это вернуть и снова отправиться искать кого-то, кто научился это перерабатывать. Но я устала. У меня больше нет сил. С меня хватит. Я поняла главное — чтобы регулярно сдавать весь свой мусор в переработку в российских условиях, надо быть: а) безработным, б) сумасшедшим.
Бизнесмены-энтузиасты
Владимир Кузнецов — начальник дяди Сани. Создатель и владелец фирмы «Центр экологических инициатив». Мы сидим с ним в старой московской трехэтажке в двух шагах от круглой шляпы метро «Новокузнецкая». Эта квартира семье Кузнецовых и офис, и дом.
— Началось с того, что в 1992 году моей семье нечего было есть, — излагает свою историю успеха Владимир. — А рядом с метро уже росли палатки — они торговали спиртом «Роял» и вокруг валялись кучи мусора. Мы стали искать в нем что-то ценное и сдавать в утиль — как бомжи. Вместе с тем я был председателем совета самоуправления нашего района и видел: город уже не справляется с вывозом отходов, недовольство жителей растет. И тогда я предложил: а давайте будем сортировать и вывозить мусор сами! Мы все это начали, людям понравилось, а через пару лет с нами заключил договор метрополитен, потом Павелецкий вокзал, затем еще четыре вокзала. Это бизнес, на котором мы неплохо зарабатываем, чтобы потом тратить деньги на любимое дело — на дворы.
Проект раздельного сбора мусора — некоммерческий, экологический и образовательный. Здесь нужно быть настоящим донкихотом. Кузнецов показывает мне фотографии пунктов раздельного приема мусора со всего мира. Самый больной вопрос для него: почему у нас это никому не надо? Экспериментальные программы время от времени появляются то там, то здесь, но они очень быстро превращаются в потемкинские деревни. По мнению Владимира, ответ прост: у нас слишком много полезных ископаемых. Мусор — это вторая нефть, но пока есть первая, осознать это государство не в состоянии.
— Сейчас наконец-то случился кризис, — улыбается Владимир. — Мы страшно этому рады. К нам стали чаще обращаться с предложениями «наладить сортировку».
— Будете расширяться?
— Нет, пока только консультируем промышленные предприятия, — говорит Кузнецов. — Заниматься твердыми бытовыми отходами в жилом секторе по-прежнему невыгодно, если ты работаешь по-японски или хотя бы по-европейски. Рынок так устроен, что все дороги ведут на свалку. Несортированный мусор дешевле для всех — начиная с хозяина квартиры и заканчивая теми, кто его вывозит на полигон. А должен быть дороже. Но для этого нужны усилия государства, а их нет. Зато есть мусоровывозящие компании, которые просто сидят на бюджетных деньгах и любую перемену воспринимают как агрессию. Чем больше они сделают машиновыездов, тем больше получат денег, а проще и выгоднее везти на свалку. Куда мы ни придем, они нам прямым текстом заявляют: мы будем с вами воевать! Вот и вся проблема.
Солнце за окном садится, последний косой луч падает на стол — но свет никто не включает.
— Я все равно это дело пробью, — в голосе Кузнецова просыпается оптимизм. — Стремление к безотходной жизни — это вообще заразная штука. Например, люди, которые пользуются нашими пунктами, уже не представляют себе, как можно вернуться к старому.
— В России перерабатывается все, — выдает мне страшную тайну руководитель токсического проекта «Гринпис Россия» Алексей Киселев. — Эксперты об этом знают, чиновники — нет.
Ольга Новик — жесткая женщина. Ее легко представить инструктором по рукопашному бою. Но она служит родине не в армии, а в бизнесе: спасает ее от пластиковых бутылок в чине директора компании «РБ-групп».
Раньше она возила из Китая синтепон. А потом подумала: зачем его возить, когда можно его производить? Конкуренции нет, бутылок хоть отбавляй, перспективы — огромные: в Китае, например, таких заводов 1000, а в России в 2004−м, когда компания «РБ-групп» начала строить завод, не было ни одного.
— Мы покупаем бутылки на полигонах, где их утилизируют, то бишь закапывают в землю, — рассказывает Ольга. — В месяц мы перерабатываем тонну — посчитайте, сколько это штук, если каждая весит 42 грамма.
Бутылки делят на четыре цвета, рубят — получается сырье. Коричневое волокно — это дорнит, или геотекстиль. Можно использовать при строительстве дорог. Из белого, зеленого и голубого получаются утеплители для курток, наполнители для подушек и мебели.
— А пробки и этикетки?
— Мы их перерабатываем и продаем компаниям, производящим черепицу.
— Но у вас есть хотя бы вредные выбросы?
— Ни грамма.
Сегодня в России уже семь предприятий производят полимерные волокна из пластиковых бутылок. Но им всем не хватает сырья, многие на грани закрытия. Это не укладывается в голове, ведь каждый месяц мы выбрасываем 800 тонн бутылок. Даже если загрузить эти заводы по полной, они будут перерабатывать меньше одного процента из того, что идет на свалку.
— Мы можем делать в два раза больше, поставить вторую линию — на это нужно полгода, — говорит Ольга Новик. — Но нет стабильности в поставке сырья. Государство не стимулирует сортировку мусора и никак не поощряет компании, которые перерабатывают отходы, а не закапывают их в землю. Если ситуация не изменится, то все эти современные экологичные предприятия умрут.
Владимир Тимошин — тот самый, который избавил меня от ртутных ламп, — человек в дорогом шерстяном костюме. Он не без гордости демонстрирует мне технологическую линию, которую они нигде не покупали, а построили и запатентовали сами.
— Все, что требуется от человека, — это подавать лампы в герметичные стеклянные боксы, — объясняет Тимошин. — Там они взрываются, осыпаются в центрифуги и делятся на фракции: стекло, металл, пластик, люминофор. Оставшиеся пары улавливаются адсорбентами и переводятся в сульфид — природное состояние ртути. После этого она уже не опасна, более того, из нее можно снова получить ртуть для того же градусника.
Лампы привозят со всей Москвы — предприятия, учреждения, ДЕЗы. Но никто не принимает лампы у населения.
— Идет реклама: переходите на лампы дневного света, но нигде не говорят, что в каждой 5 миллиграмм ртути, — продолжает Тимошин. — Лампочка разбивается, и эти миллиграммы уходят в воздух. Превышение предельно допустимой концентрации на комнату в 20 метров — в 150 раз. Выбрасывать в мусор их нельзя. Было бы правильно, если бы их брали там же, где продают. Но в России такой практики нет. В итоге мусоропроводы насыщаются ртутью. Приятного мало.
Низкая спортивная машина, модная кожаная куртка с меховым воротником, темные очки, платиновое кольцо — это технический директор компании «Станкополимер» Андрей Королев. Его фирма принимает любые пластмассы и производит оборудование для их переработки.
— Пластмасса — это почти все, что нас окружает, — говорит Андрей Королев. — Но мало кто представляет, насколько разнообразен этот мир. И главное: в этом мире можно переработать все. Абсолютно.
Мешки и биг-бэги (баулы) — это полипропилен. Сначала их моют, потом пекут — получается твердый материал, который можно измельчить. Аккумуляторы — после того как из них слит электролит, — дробят и гранулируют. Из вторичного пластика делают трубы и черепицу, ящики и бутылки.
— Сейчас бoльшая часть отходов у нас с предприятий. Они лучше тем, что чище. Но сырье с полигонов интереснее тем, что дешевле. У нас его 10–15%. Пока будет возможность брать отходы производства, будем работать с ними, но их все меньше, они все дороже — значит, придется идти на полигон. Но тогда нужно будет строить очистные сооружения, а это дополнительные расходы. Впрочем, оно того стоит. Объем пластика, который уходит на полигоны, огромен — надо только наладить его поставки. Вообще с нехваткой сырья больше проблем, чем с нехваткой покупателей.
ТБО и ДРА
Ворота открываются, в них въезжает грузовик компании Xerox. Он привез на утилизацию офисную технику. У ГУП «Промотходы» больше тысячи контрактов с московскими предприятиями и ни одного — с ДЕЗами. Директор Василий Суранович — известный в своем мире человек: закончил технический вуз, но инженером не работал ни дня: «Вы знаете, какое время было в начале 90−х? Инженеры были никому не нужны, и мусор был никому не нужен». И тогда Суранович собрал вокруг себя людей, которым казалось, что в электронном мусоре что-то есть. Например, драгоценные металлы. И что на это как-то можно жить. Вместе они придумали почти все линии, на которых сейчас перерабатывается электроника.
— Когда мы начали, мы не отставали от Запада и даже шли впереди, — говорит Суранович. — Из Европы даже приезжали к нам на экскурсии, перенимали опыт. Только с тех пор у них все это резко пошло вперед, а у нас нет.
Рецепт европейского успеха — закон о залоговой стоимости. Это когда в цену чайника закладывается стоимость его переработки. Магазин продает его за 500 рублей и отчисляет 25 в фонд утилизации. В Швейцарии из такого фонда платят тем, кто этот чайник разберет на пластик и металл. В России те, кто разбирает чайник, могут рассчитывать разве что на продажу пластика и металла. Фирма Сурановича живет в основном за счет продаж алюминия, меди, серебра, золота и платины — их извлекают из микросхем. Пластик почти ничего не стоит, цветмет упал в цене: кризис. Но Суранович знает рецепт:
— Если я перерабатываю тонну, затраты достаточно высоки. Если я перерабатываю десятки тысяч тонн — затраты те же, а прибыль растет.
У «Промотходов» несколько цехов. В одном разбирают холодильники, в другом компьютеры, в третьем провода. Процесс выглядит так: в аппарат закидывают мотки провода, внутри он мелко рубится и попадает в центрифугу — металл и оплетка набирают разную скорость и сортируются. На выходе две большие емкости: в одной мелко порубленная оплетка, в другой металлическая сердцевина. На все есть покупатель. Медную сечку переплавят, из оплетки выйдут коврики для машин. В другом цеху разбирают настольную лампу: трансформатор отдельно — в нем медь; пластик делят по цветам, рубят, получается гранулят — его продадут тем, кто производит пластиковые трубы. Здесь НИЧЕГО не выбрасывают. Из ВСЕГО делают ВСЕ. Даже загрязненную воду — отходы фотолабораторий и медицинских рентгенкабинетов — перерабатывают в концентрат и продают на аффинажный завод, а оставшаяся вода идет в батареи и системы охлаждения. «Промотходы» не оставляют отходов природе. Это почти царство ZERO WASTE. Почти — потому что есть одна проблемка. Объемы, которыми ворочает Суранович, — менее одного процента от всего объема твердых бытовых отходов (ТБО) мегаполиса Москвы. Такова доля экологического сознания на душу населения. В других городах России ситуация еще хуже.
— В Штатах 80% бумаги перерабатывается, — переживает Суранович. — Но мы же богатая страна! У нас на полигонах работают только бомжи — остальным зазорно! У нас в городе кругом мусоропроводы — как сортировать? Мы платим квартплату, которая включает вывоз и утилизацию мусора, но людей не волнует, куда его увозят. Знаете, кто был нашим первым клиентом? Посольство США. Их это волнует. А раз в год к нам своих детей приводит на экскурсию японское посольство — их это тоже волнует. У них — я уверен — есть будущее. У всех остальных детей будущего не будет! Нужна простая реклама, как на «Бибигоне»: «Выбросил одну батарейку — убил тысячу микроорганизмов!» В первую очередь надо к детям обращаться. Взрослых уже не вылечить.
Суранович постоянно фантазирует. Например, на всех основных магистралях на въезде в город поставить контейнеры для сбора электронного лома. Для тех, у кого есть машины и сердце. Но даже такому фантазеру, как Суранович, трудно оставаться оптимистом.
— Я служил в ДРА, — говорит он мне через день по телефону, расстроенный встречей с друзьями-афганцами. — Ты знаешь, что такое ДРА? Это Демократическая Республика Афганистан…
И после паузы:
— Отходы — это моя жизнь. И знаешь, что я понял про отходы? Я понял, что это примерно такая же штука, как Демократическая Республика Афганистан!
Что он имел в виду? Что Россия никогда не победит свой мусор? Или что она снова попытается объявить ему войну? Уточнить не успела: Суранович положил трубку. Может быть, он все-таки пошутил? Или нет?
Фото: Алексей Майшев для «РР»
Вход
Регистрация
FAQ
Вот так вот.
На подобных уборках в Питерских окрестностях отдыхающий народ интересуется и иногда сам присоединяется. Один дяденька подошел и признался" я раньше сам, бывало оставлял после себя, а теперь посмотрел на вас и стыдно стало - больше не буду" -да, как маленький 
.
Пожалуйста.
