ДРУГ ЖИВОТНЫХ
книга о внимании, сострадании и любви к животным

Библиотека И. Горбунова-Посадова
для детей и для юношества

ГУМАНИТАРНО-ЗООЛОГИЧЕСКАЯ ХРЕСТОМАТИЯ

составила:
В. Лукьянская

Часть 2
Для старшего возраста
Выпуск первый

ЖИЗНЬ ПОВСЮДУ

Типо-литография Т-ва И. Н. КУШНЕРЕВ и Кo. Пименовская ул., с. д.
МОСКВА, 1909

СОДЕРЖАНИЕ:

• О белом медведе
• Тюлени
• Тюленя бьют
• Моржи
• Гренландский кит
• Дамка
• Обезьяны
• Убийство
• Ради науки
• Вдали от родины
• Слон
• Царь пустыни
• Умирающий лев
• Лев старца Герасима Восточная легенда

По Бобровскому, Н. Вагнеру, Шмейлю и другим. - С. 14-18

О белом медведе

Кругом туман; весь океан
Под глыбами снегов;
И там, и тут, как изумруд,
Громады вечных льдов;
Повсюду снег и лед один, И страшно по волнам
Грохочет гул от треска льдин, Подобного громам.

Белый медведь - царь этих полярных стран; здесь рыщет он по морю и по суше, никого не страшась, не обращая внимания на леденящий холод, метели и бури. Его теплая белая шкура с густым подшерстком, а под нею толстый слой жира хорошо защищают его от лютых морозов; тот же жир дает ему возможность легко держаться на воде и переплывать большие пространства; длинные и острые когти помогают взбираться на самые крутые, отвесные ледяные скалы, а если изменят ему эти когти, и белый медведь сорвется и полетит вниз с довольно высокой скалы, он упадет мягко, как куль, набитый сеном, и не расшибется, потому что его мягкая шуба и толстый слой жира под нею служат верной защитой от ушибов.

Снег, покрывающий землю густым покровом, служит медведю защитой: если пронзительный, жестокий ветер начнет дуть изо дня в день, белый медведь выбирает высокий снежный сугроб, зарывается в него с головою, - и тогда пусть дует ветер, пусть разносит по воздуху клубы снежной пыли, - ни буря, ни стужа не заберутся в теплую снежную нору медведя. Они проносятся мимо над его головой, и гул их мирно убаюкивает его, как колыбельная песня…

Белый медведь - огромный, сильный и страшный зверь; длиною он больше сажени, а весом часто бывает больше 30 пудов. Его громадное туловище покоится на сравнительно коротких ногах; но когда он встает на задние ноги, он превращается в ужасного великана. Такая несоразмерность в длине туловища и ног делает белого медведя на вид неуклюжим и тяжеловесным, но он проворен и ловок и в воде, и на суше. Тело его длиннее, уже и более гибко, чем у бурого медведя; шея довольно тонкая и длинная морда, сильно суженная, заостренная; уши чуть заметны, на лапах толстые, кривые когти, а подошвы не голые, как бурого медведя, а обросшие густым мехом, этот мех дает белому медведю возможность ходить, не скользя, по самому гладкому скользкому льду; между пальцами крепкая плавательная перепонка; хвост короткий - чуть виден из-под шерсти.

За исключением темного кольца вокруг глаз, голого кончика носа и красных губ, белый медведь весь одет густым длинным белым мехом, цвет которого не меняется ни зимою, ни летом. Белый цвет шерсти медведя, сливаясь с цветом окружающих его снегов и льдов, хорошо скрывает его от глаз преследуемой им добычи.

В силе, ловкости и умении плавать и бегать по ледяным равнинам с белым медведем не может сравниться ни один из полярных зверей; он сильнее почти всех их, да и те, кто сильнее его - киты и моржи - обращаются в бегство при встрече с ним.

Белый медведь видит далеко своими небольшими зоркими глазами, а тонкое чутье его различает самые слабые запахи на расстоянии нескольких верст. Не успеет море выбросить на берег труп мертвого кита, как уже к нему со всех сторон, издалека, собирается целая стая белых медведей. Белые медведи живут в одиночку, но иногда соединяются и в стаи - в 12 и больше голов.

Насытившись, медведи делаются очень веселы и начинают забавляться разными играми: борются между собою на люду; на местах, где они играют, снег бывает вытоптан и смят на далекое расстояние, и широкие следы и клочки шерсти указывают, кто здесь возился…

Для того, чтобы иметь всегда хороший запас жира под кожей, белый медведь должен много есть, и он действительно очень прожорлив; выспавшись в своей снежной берлоге, он выходит из нее, несмотря на сорокаградусный мороз, и упорно и долго охотится, утоляя свой голод.

Белого медведя можно скорее назвать морским, чем сухопутным животным: на море он чувствует себя лучше, чем на суше, и море доставляет ему гораздо больше добычи; его сильные лапы хорошо приспособлены для плавания; он плавает и ныряет, как хороший пловец, и может проплывать огромные пространства; море дает ему все, что нужно, и он может проводить всю жизнь на плавучих льдинах, не сходя на твердую землю. В более теплые страны белый медведь попадает только против своей воли, если его занесет туда по воле ветра на большой льдине.

Главную пищу белого медведя составляет рыба, которую он искусно ловит близ островов, в бухтах. Ловит он и птиц, прилетающих во множестве летом на острова, таскает их яйца, охотится на тюленей, гоняется за северными оленями, песцами, а в голодовку занимается ловлей северных мышей - пеструшек, переворачивая для этого на островах целые каменные глыбы. Падаль белый медведь ест так же охотно, как и свежее мясо, только трупа другого белого медведя никогда не тронет.

Грабя запасы китоловов, затертых льдами, белый медведь съедает все, крое дерева и железа. Он ест не только мясную добычу, но и растительную пищу: ягоды и мох. Белый медведь не засыпает на зиму, как наш бурый медведь. Зиму он проводит так же, как и лето, в открытом море, на льдинах и островах.

Только медведица с маленькими медвежатами живет всю зиму до весны в устроенной ею берлоге. Эта берлога - просто яма, которую она выкапывает в снегу, где-нибудь под защитою скалы; снег заносит ее сверху, и медведица спит под ним вместе со своими медвежатами. Пока медвежата малы ( их бывает 1-2 штуки), медведица не расстается с ними ни на минуту, не ходит даже на охоту за добычей, а питается за счет своего жира, накопленного ею за лето и осень.

Маленькие, только что родившиеся белые медвежата - очень милые зверьки; величиной они с кролика и покрыты мягкой, длинной, пушистой, блестящей, белой шерсткой. Только к марту, когда медвежата подрастут и станут величиною со среднюю собаку, мать выходит с ними на охоту, учит их плавать и ловить рыбу; медвежата, питавшиеся всю зиму молоком, бывают к этому времени сильны и жирны; но зато мать выходит из берлоги сильно исхудалая, ослабевшая; с большим усилием выгребается она из-под снегу, которым завалена ее берлога, жир ее пропал: он весь ушел на зимнее питание тела. С радостью вылезает вся семья из темной, снежной тюрьмы под первые лучи апрельского солнца.

Молодые медвежата всюду следуют за матерью, они быстро выучиваются плавать и нырять, а когда устанут, они влезают к ней на спину и отдыхают на ней. Мать нежно заботится о своих детенышах, кормит, защищает их и делит с ними все опасности, даже и тогда, когда они вырастут. Если охотник ранит медвежонка, медведица с яростью бросается на него; она не отходит от трупа своего убитого детища, пока сама не будет убита.

Обыкновенно мать с детьми при виде людей спасается бегством; но и убегая, медведица не столько думает о своем спасении, сколько о спасении своих милых медвежат. Она то подталкивает их мордой, понуждая их идти скорее, то забегает вперед и зовет их голосом, то хватает в зубы и тащит, отбиваясь в то же время от врагов.

Однажды к кораблю, затертому во льдах, подошли три белых медведя, привлеченные запахом моржового мяса, лежащего на льду: мать и двое детей. Медвежата были уже большие, величиною почти с мать. Матросы стали бросать им куски мяса, чтобы убить их, когда медведи подойдут ближе к кораблю. Медведица хватала моржовину и отдавала детям все, до последнего куска, сама не съев ни одного.

Вдруг раздались выстрелы - оба медвежонка были убиты наповал, а медведица тяжело ранена. Но медведица, казалось, не понимала, что с ее детьми, она продолжала носить им куски и видя, что они не едят их и лежат неподвижно, старалась лапами поднять куски, подсовывала их к их мордам. Потом она отошла в сторону и стала звать их к себе жалобным воем. Затем вновь подошла к медвежатам, обнюхала их и снова стала звать; так долго ходила несчастная мать к трупам, призывая их к себе, и только тогда, когда она заметила, что дети ее стали холодны, она в ярости завыла, обратившись мордой к кораблю. После нескольких выстрелов медведица упала, о бливаясь кровью, возле своих детей, и все лизала их раны, пока не умерла.

Человек - единственный враг белого медведя. Невзрачный малорослый самоед с Новой Земли, вооруженный винтовкой, внушает ему страх, и медведь старается избежать с ним встречи. На человека белый медведь почти никогда не нападает, разве только в крайне редких случаях. Обыкновенно, завидев охотника, медведь бежит; но раненый он страшен, пуля, не попавшая ему в голову или в сердце, приводит его в бешенство; бросаясь на охотника, медведь хватает ружье, раздавливает его своими крепкими зубами, и спасения нет, если с охотником нет собак, которых белый медведь страшно боится.

Привольно и свободно живет белый медведь у себя на родине, но как печально смотреть на него в наших краях, в тесной клетке зоологического сада! Тот, кто видал белого медведя в зоологическом саду, наверное, хорошо помнит, как в жаркий день бедный зверь томится от духоты, которая, вероятно, для него не менее нестерпима, чем для нас африканская жара. Стоя на одном месте, он постоянно, как маятник, качает головой и всем телом, не зная, куда деваться от невыносимой духоты. По временам жалобный, протяжный стон вырывается из его пересохшего горла. Его то и дело поливают водой; в клетке его устроен небольшой бассейн, но всего этого слишком мало для того, чтобы облегчить его страдания. Как должно быть мучительно и тяжело ему среди окружающей тесноты и духоты вспоминать простор и живительный холод родных снеговых равнин и ледяных пространств и знакомый гул и шум холодных волн полярного океана!..

По В. Бекетову, Н. Рубакину, Брему, Шмейлю и другим. - С. 18-23.

Тюлени

Когда на холодном море тихо, и льдины стоят неподвижно, тогда при свете луны или звезд человек, если бы он случайно попал сюда, мог бы увидеть несколько круглых голов, высунувшихся из воды и внимательно осматривающих местность; он увидел бы, как вслед за головой показываются короткие лапы, плоские и широкие, как весла, а затем длинное туловище, покрытое гладкой пятнистой шерстью, медленно, с усилием, подвигаясь, выползает на берег. Вслед за одним таким странным существом показывается другое, потом третье, четвертое, и скоро целое стадо их появляется на льдинах. Вы, конечно, догадались уже, что эти животные - тюлени.

С виду тюлень похож на большую рыбу темного цвета. Тело у него длинное, пузатое, шея короткая, позади словно раздвоенный плавник, а спереди две лапы, тоже больше похожие на боковые плавники. Только это сходство тюленя с рыбою сейчас же пропадает, если присмотреться к нему повнимательнее. Во-первых, тело тюленя покрыто короткою густою шерстью, чего нет ни на одной рыбе; голова у него похожа на собачью, только она круглее, с короткой, тупой мордой, на морде длинные волнистые усы; шея хоть и короткая и толстая, а все же видна очень явственно, и тюлень может свободно поворачивать голову во все стороны. Глаза у него очень хорошие: умные, добрые, красивые; они закрываются веками, как и у всякого другого зверя и человека, только ресниц на этих веках нет.

Замечательно, что тюлень с горя и от боли плачет, совсем как человек, настоящими слезами. Когда охотники убьют детенышей, матка выходит на берег и плачет горькими слезами по своим детям.

Передние лапы тюленя коротки, на них по пяти пальцев разной длины с длинными, крепкими когтями, соединенных плавательной перепонкой; если же осмотреть задний плавник, то увидим, что это вовсе и не плавник, а тоже две короткие плоские лапы, только отогнутые назад и вытянутые по длине тела, между ними помещается короткий хвост. На каждой задней лапе опять-таки по пять пальцев с когтями, соединенные перепонкой. Из всего этого и выходит два широких плоских весла или ласта.

Тюлень ползает по земле с большим трудом, на одних передних лапах; он с усилием поднимается сперва на передних лапах, потом подгибает их под себя и ложится на грудь, горбит спину и таким образом подвигает заднюю часть тела, потом опять бросается телом вперед, опять ложится на грудь и снова с усилием тащит свое тело. Но как ни затруднительно такое передвижение, тюлень подвигается вперед довольно быстро: человеку приходится бежать довольно шибко для того, чтобы догнать его. В воде же тюлень работает одними задними ластами, как веслами, а передними только управляет. Задняя часть туловища тюленя так же подвижна, как шея.

Если взглянуть теперь на костяной остов тюленя, то можно найти в нем все те же кости, что и любого из млекопитающих животных, что и у человека: за черепом длинный позвоночный столб, грудь защищена ребрами; в передних лапах, как и в наших руках, те же кости: сначала лопатка, потом толстая плечевая кость, дальше локтевая и лучевая кости, только очень толстые и сросшиеся между собою: даже и ладони есть, а в пальцах по три сустава, даже и в большом пальце. На задних лапах тоже можно отыскать все те же кости, что и у человека, только все они короче, толще, все приспособлено к водяному житью.

У тюленя, как и у всякого другого зверя, как и у человека, есть и желудок, и кишки, и печень, и сердце, разделенное на 4 полости, и кровь теплая. Дышит он также легкими. Очень интересно это сходство такого животного как тюлень, не только с собакою, но и с человеком. По всему этому видно, что тюлень не рыба, а млекопитающее животное. Цвет а тюлень желтовато-серого с бурыми пятнами. Молодые тюлени бывают почти черные, старые, да и когда они в воде, кажутся черными.

Видит и слышит тюлень превосходно; даже и под водой слышит он очень хорошо; замечательно, что тюлени очень любят музыку; рассказывают, что на одном острове, где близко от берега была церковь при звоне колоколов множество тюленей подплывали к берегу, смотрели в ту сторону, откуда слышался звон колоколов, и слушали его с видимым удовольствием.

Голос тюленя похож не то на сиплый лай, не то на плач; во время гнева тюлень рычит по-собачьи.

Мозг у тюленя очень велик, и они очень смышлены, понятливы и не злобны. Они скоро привыкают с человеку и могут сделаться совершенно ручными, как добрая собака; они приплывают на зов своего хозяина, ласкаются, лижут ему руки, ловят в море рыбу и приносят ее к нему. Иногда их нарочно приручают и обучают рыбной ловле.

По городам в зверинцах иногда показывают ученых тюленей, которые выделывают разные штуки: играют на разных инструментах, звонят в колокола, приносят поноску, исполняют все приказания хозяина и тому подобное.

Рассказывают, что у одного ирландца был ручной тюлень, который всюду ползал за ним, как собака, часто ласкался к нему, лизал ему руки. Так жили они с человеком в большой дружбе. Но жители того края были очень невежественны и суеверны; после двух сильных неурожаев они решили, что виноват во всем бедный тюлень, в котором, как им представлялось, верно, видит нечистый. Со всех сторон к нашему ирландцу посыпались жалобы на тюленя и угрозы, да такие настойчивые, что хозяину тюленя пришлось волей-неволей расстаться со своим другом. Тюленя посадили в лодку, вывезли в открытое море и там пустили в море.

Но тюлень нашел дорогу назад и вернулся к своему хозяину, всячески стараясь показать свою радость: он ласкался к нему, умильно смотрел своими добрыми, красивыми глазами, лизал ему руки.

Но, опасаясь за его жизнь, хозяин его, скрепя сердце, опять велел увезти его как можно дальше в море и выпустить. Тюлень и на этот раз снова вернулся к нему.

Это еще больше напугало суеверных жителей; они окончательно решили, что в тюлене сидит нечистая сила, и со страшными угрозами требовали, чтобы тюлень был убит, обещая, что расправятся с ним сами, если хозяин тюленя этого не сделает.

Снова посадили тюленя в лодку и в третий раз повезли его в моря. Но на это раз работники, которые возили тюленя и которым надоело с ним возиться, решили во что бы то ни стало он него избавиться. Отплыв от берега, они выкололи бедному животному глаза и бросили его в море.

Прошло немного времени, и вот в одну темную бурную ночь хозяин тюленя услышал за дверь своего дома жалобные стоны. Всю ночь эти стоны раздавались около его дома, смешиваясь с шумом ветра и ревом бури, а когда наутро хозяин отворил дверь, он наткнулся на какое-то бездыханное тело. Это был его любимый тюлень! Он был слеп и не мог видеть дороги, но его прекрасное чутье указало ему путь в дом любимого хозяина. Чутьем, собрав последние силы, он, больной, измученный, притащился сюда, чтобы умереть на пороге дома своего друга!

Как видно по устройству тела, тюлень чудесно приспособлен к водяному житью; ноги у него, как весла, и плавает он превосходно; работая передними ластами, как рыба плавниками, и то сдвигая оба задних ласта, то раздвигая их в стороны, он со скоростью хищной рыбы прорезывает воду, перевертывается в ней с быстротою молнии; ему решительно все равно, лежит ли он на брюхе или на спине, плывет ли по поверхности воды или в глубине; прижав к телу передние ласты, держа голову торчмя из воды, он может стоять так довольно долго, смотря вперед своими умными. Выразительными глазами. Если тюлени разыграются в воде, они могут делать очень высокие прыжки, чуть ли не всем туловищем выпрыгивают из воды, кружатся, возятся, точно сумасшедшие, и иногда до того разыграются, что не замечают охотника, который подкрадывается к ним, и платятся жизнью за свою неосторожность.

Под водой тюлень может пробыть минут шесть; он даже спит под водой, на дне, а подышать, запастись воздухом поднимается на поверхность, даже не просыпаясь. Уши и ноздри тюлень может закрывать так плотно, что вода в них совсем не попадает, когда тюлень ныряет.

Питается тюлень рыбой, разными ракушками и раками, которых он ловит в воде. От того-то тюленя и других сходных ему животных - моржей, морских котиков, морских слонов и других - и называют рыбоядными животными. По устройству конечностей называют все это семейство ластоногими животными.

Ластоногие животные водятся во многих северных морях, они любят больше держаться поблизости от берегов и часто поднимаются по рекам во внутренние озера; все они живут большими дружными стадами; их почти никогда не увидишь поодиночке.

Больше всего тюленей водится в холодном поясе. Холодная вода Ледовитого океана не страшна тюленю, потому что под шкурой у него проходит толстый слой жира; но тепло тюлени очень любят; они по целым дням лежат стаями на прибрежном песке или на льдине и греются на солнце, - старики, растянувшись, расправляют свои усталые от долгого плаванья ласты, приглаживаются и счищают приставшие к шерсти грязь и водоросли, молодые играют и возятся, насколько позволяет им их неуклюжее тело, а матери зорко следят за детенышами.

С наслаждением лежат тюлени на льдинах, вытянувшись во весь рост и подставляя под солнечные лучи то бок, то спину, щурят глаза, зевают, потягиваются, иногда же они лежат так неподвижно, что их можно принять за мертвых. Иногда тюлени лежат очень долго, ничего не евши, худеют, пока голод не прогонит их в море, где они очень скоро отъедаются и снова жиреют.

Во время зимы, когда поверхность Ледовитого океана бывает на большое просчтобы высовывать голову на поверхность, подышать и нырять через них в воду со льдин, чтобы ловить рыбу и спасаться в случае опасности. Всю зиму тюлени не дают этим отверстиями замерзать, часто пролезая через них взад и вперед.

Между собою тюлени живут мирно, не заводят ни ссор, ни драк; матери нежно любят своих детенышей, ласкают их и мужественно защищают их во время опасности. Как ни боятся они людей, как ни привыкли спешно скрываться при виде охотника, они не покидают своих детенышей в минуты самой смертельной опасности и разделяют его участь.

Каждый год летом у самки тюленя родится по одному, по два детеныша где-нибудь на пустынном острове, в песчаном морском берегу, в пещере. Детеныши родятся совершенно развитыми, покрытыми густым нежным белым мехом, который мешает им плавать и нырять, а потому в первое время матери остаются со своими детенышами на суше, приучая их понемногу к воде; для этого они водят их сперва к мелким поляньям между льдинами, и только тогда, когда маленькие тюлени сбросят свой пушистый первый наряд и покроются гладко прилегающими твердыми волосами, матери пускаются с ними в открытое море.

Пока детеныши очень малы, мать кормит их своим молоком; для этого она всякий раз вылезает на льдину, ложится на бок и нежным ворчанием подзывает к себе детеныша. Мало-помалу она приучает его к ракушкам и рачкам, а потом и к рыбе. Маленькие тюлени растут очень быстро и очень быстро осваиваются с жизнью тюленей. Если тюлень увидит, что ему грозит опасность, он спешит скорее уйти в воду: ведь ползать по земле ему тяжело а в воде он чувствует себя как дома.

За тюленями охотятся медведи, а еще больше люди: ведь на севере есть много таких мест, где люди только и жить-то могут, что благодаря тюленю. Кормятся они мясом тюленей, одеваются в одежды из тюленьих шкур, сшитые вместо игл и ниток тюленьими костями и жилами; из крови тюленя, смешанной с водой, делают похлебку; жир пьют и освещают им свои жилища; кишки вставляют вместо стекол в окна; сшивая кишки вместе, приготовляют из них непромокаемую одежду; из костей делают разную утварь и орудия, а мелкие косточки отдают детям вместо игрушек. Вся жизнь многих жителей севера проходит в охоте на тюленей. Но кроме них, сильно охотятся на тюленей и приезжие промышленники ради их шкуры и жира, называемого ворванью.

Люди охотятся на тюленей, как мясники, и страшно истребляют их. В пустынных уединенных местах, где на тюленей не охотятся, они бывают очень доверчивы и позволяют человеку близко подходить к себе, не трогаясь с места, но таких мест осталось уже немного, люди всюду проникли в погоне за тюленями со своим смертоносным оружием и, познакомившись с этими губителями животного царства, тюлени сделались очень пугливы и осторожны; если тюлени неожиданно увидят, что им грозит опасность, вдруг увидят вокруг себя людей, ими овладевает такой ужас, что они могут сдвинуться с места, напрасно они делают над собой усилия, чтобы бежать, дрожат, вздыхают, ласты отказываются служить им, и часто все стадо делается жертвой охотника.

Каждый год в Ледовитое море приезжает множество кораблей из разных стран с охотниками на тюленей. Они охотятся на тюленей так настойчиво и с такой жестокостью и ненасытной жадностью, что тюленей становится с каждым годом все меньше и меньше; охотники убивают без разбора старых и молодых тюленей, маток и детенышей, и есть уже и теперь такие места, где тюлени совсем перевелись.

По Н. Носилову. - С. 23-25.

Тюленя бьют

Дело было зимою, в феврале месяце, когда на Новой Земле только что начинаются зимние холода, и в море появляются громадные ледяные поля в несколько десятков верст длины и ширины, которые плавают, носимые течениями и ветрами, по открытому океану.

Одно такое ледяное поле двинулось с открытого моря к нашему острову и с такой силой вышло в наш пролив, что мы начали бояться, как бы лед не двинулся к нашему дому и не стер его с лица земли, подобно тому, как он на наших глазах стирал целые скалы и камни, напирая на них с моря, ломая их и унося дальше в своем диком стремлении. Но, к счастию нашему, он только поднялся, стал ледяным валом перед самым нашим домом и вдруг остановился.

Это было страшное зрелище; мы все стояли в это время на берегу и с ужасом смотрели, как внезапно наш открытый пролив и бухта наполнились льдинами, как они, словно во время быстрого ледохода на реке, вдруг двинулись вглубь острова, а за ними вошла в пролив целая масса льда. Слышался шум и грохот сталкивающихся льдин, визг от трения их друг о друга; лед поднялся целыми глыбами, которые проваливались в бездну воды; новый напор опять образовывал громадные ледяные глыбы, порою льдина стремилась вскочить на льдину, вставала во всю свою величину и потом рушилась с грохотом на другие льдины и, нагромоздившись в несколько сажень величины над поверхностью, вдруг с шумом, пеной, брызгами и визгом проваливалась в пучину, образуя страшный водоворот.

От этого неожиданного вторжения к нам ледяного поля в нашем проливе образовались местами небольшие полыньи, в которых собрался теснимый со всех сторон морской зверь, не имевший выхода в открытое море.

Непогода продолжалась несколько дней, и мы не выходили из дома; но вот установилась ясная погода, и наши промышленники-самоеды отправились на промыслы.

Ближайшая полынья была верстах в пяти от нашего зимовья, и вот вдруг мы слышим оттуда раскаты выстрелов. Это подняло нас всех на ноги. Самоеды наскоро запрягли собак в свои санки и поехали; у кого не было собак, тот бежал с ружьем пешком, и через полчаса уже все были на люду пролива.

- Тюленя бьют! Тюленя бьют! - слышалось повсюду, и я тоже побежал в ту сторону, где слышны были выстрелы и где виднелись маленькие черненькие фигурки охотников-самоедов.

Действительно, стрелки били тюленей, били их не столько ружьями, сколько прикладами ружей, палками, шестами, которыми правят собаками, всем, чем попало, потому что бедные животные, запертые льдами от открытой волны моря, уже изнемогая от голода и желая выбраться к морю, ползли тихонько по всему проливу на расстоянии нескольких десятков верст. Все они ползли по одному направлению, к морю; весь пролив был покрыт ими, издали они казались маленькими черными точками.>

Мне не забыть никогда одного тюленя, которого я встретил на своем пути. Это был тюлень с темной красивой пятнистой шкурой, но что за жалкий ваид представляло собой животное, такой бойкое в море! Шкура его была поцарапана острыми краями льдов, белое красивое брюшко было все в крови от трения по трудной ледяной дороге. Заметив меня, оно тотчас же жалко прижался к высокой льдине, припал за нее и спрятал голову. Я подошел поближе, и животное, вероятно, думая, что я сделаю на него нападение, щелкнуло белыми зубами; я поднял было ружье, но тюлень вдруг втянул свою морду в складки шеи, и я увидел, как из его темных больших глаз полились и закапали слезы!..

Да, животное плакало: я видел, как бежали его слезы и как просили меня о сострадании его умные, большие, черные выпуклые глаза; я дал ему дорогу, и тюлень пополз опять к морю тихонько, по неровному острому люду, оставляя кровавый след позади себя на снегу. Задние ласты его были буквально уже заморожены и только волочились по люду в виде ледяного нароста.

На всем пути мне постоянно встречались тюлени. Одни убегали от меня, уползая, насколько это им позволяли силы; другие прятались за льдины и закрывали от страха глаза; третьи ежились при виде меня, и только немногие, когда я подходил ближе, оскаливали белые зубы, стращая меня щелканьем их и угрожающим видом. И за каждым из этих животных был кровавый след- так трудна была для них дорога к спасению, так тяжел был их путь к морю! А море где-то шумело так далеко, что даже с горы и то была только чуть-чуть видна его синяя полоска.

В это день самоеды-охотники убили до тысячи тюленей и воротились вечером усталые, облитые кровью своих жертв.

К счастью тюленей, ночью на другой день волны расшатали лед, и, благодаря маленькому ветерку, он снова двинулся в море.

Утром же следующего дня мы увидели, что пролив наш опять, как раньше, плескается волнами в песчаный берег, а на поверхности темной воды плавают льдины и беспрестанно показываются темные головки веселых тюленей.

По Н. Вагнеру, Брему и другим. - С. 25-27.

Морж

Холодна, неприглядна обстановка глубокого севера: лед под ногами, лед на вершинах гор, лед в воде и на суше; угрюмо высятся ледяные высокие горы; угрюмо носятся по волнам громадные ледяные глыбы. Среди леденящего холода завывает крепкий ветер; проносятся снеговые тучи; слышен несмолкаемый гул волн - рев и гул необозримого холодного океана. Ледяные горы сталкиваются, трескаются, и их удары раздаются, как пушечные выстрелы.

Эту угрюмую, но величественную картину полярных стран дополняют моржи. Они так же угрюмы, как и вся окружающая их природа; стадами плавают они в холодном Северном океане, носятся на его льдинах, залегают на ледяных полях и скалах.

Морж так же громаден, величествен и чудовищен, как и все, что его окружает. С виду морж очень похож на тюленя, только гораздо больше и тяжеловеснее его; это громадное животное ростом с большого быка и весом до 60 пудов. Тело у него толстое, неуклюжее и не так суживается к хвосту, как у тюленя; задние ласты гораздо длиннее, нежели у тюленя, и помогают ему при передвижении на земле; когда морж сидит, он подгибает задние ноги под себя, чего тюлень делать не может.

Кожа у моржа толстая, почти совершенно голая; круглая голова вся покрыта короткими, жесткими волосами, но от длинных толстых усов, которые торчат щетиной вокруг морды, она кажется совершенно лысой; большие глаза смотрят угрюмо и рассеянно, из углов рта торчат прямо вниз бивни - два огромных, крепких клыка, аршина в полтора длиною. Эти клыки служат моржу большую службу: ими он защищается, когда на него нападают, ими прорубает себе проруби в льдинах для того, чтобы выныривать через них на поверхность подышать свежим воздухом и юркнуть с льдин в море, спасаясь при малейшей опасности под воду. Ползая по скользкому льду или по неровной поверхности, морж почти постоянно прибегает тоже к помощи своих клыков, цепляясь ими за рытвины и трещины; при влезании на высокие льдины морж всовывает клыки в трещины и, упираясь на них, втаскивает свое тяжелое тело; клыками же взрывает землю морж, отыскивая в ней червей, зарывшихся в песок, клыками отдирает он от скал разных моллюсков и ракушки.

Но эти же самые клыки служат моржу и на гибель: люди ценят их очень дорого, и из-за них-то главным образом и охотятся они на моржей и истребляют их во множестве. Кроме того, людям нужна толстая, прочная кожа моржа и его жир. Дикари же холодных стран едят и моржовое мясо, и вообще, морж дает им, как в других местах тюлень, все необходимое для жизни.

Голос моржа - хриплый, глухой лай или рев, вторящий реву бури и завыванию северного полярного ветра; иногда рев стада моржей бывает так силен, что заглушает даже рев полярной бури.

Так же, как и тюлень, морж питается преимущественно рыбной пищей и разными морскими животными: ракушками, раками.

Живут моржи дружными семьями: самец, самка и детеныш. Выходя на льдины для отдыха и для вывода детенышей, моржи собираются в стада, штук по 60-100. Самый сильный, опытный морж служит у них вожаком. Когда все стадо мирно отдыхает и нежится на льдинах, вожак зорко посматривает по сторонам и прислушивается, не грозит ли откуда-нибудь опасность. Он один бодрствует в то время, когда все стадо спит, и будит остальных моржей ревом, чуть заметит что-нибудь подозрительное; тогда все стадо бросается, сломя голову, спасаться в воду.

По образу жизни моржи очень сходны с тюленями: так же, как и тюлени, любят они лежать на льдинах и нежиться на солнце: так же ловки и проворны они в воде, быстро плавают и ныряют; на суше они двигаются тяжело и неловко, но все-таки ходят, а не ползают, как тюлени.

Сходный с тюленем во всех своих повадках и привычках, морж похож на него и складом ума и характера, только он угрюмее и неповоротливее его; маленькие моржи не играют и не резвятся, как маленькие тюлени. Матери-моржи крепко привязаны к своим детям, мужественно защищают их во время опасности и горько оплакивают их смерть. При малейшей опасности, которая грозит детенышу, мать хватает его передними ластами и толкает в море; потом сажает его в воде себе на спину и уплывает с ним. Крепко привязаны и моржата к своим матерям.

Один английский китолов убил матку, около которой вертелся моржонок, взвалил ее труп в лодку и поехал на пароход; ехать надо было версты 4; и все время следом за лодкой плыл осиротевший моржонок с жалобным воем по убитой матери.

Как ни страшны моржи с виду, они никогда сами ни на кого не нападают; если их не трогают, не задевают, то они бывают довольно добродушны и тихи; если лодка проходит мимо них в то время, как они лежат, растянувшись на прибрежном песке, на льдинах, и люди не трогают их, они не шевельнутся, разве только поведут любопытно головами проводят лодку глазами; но беда, если с лодки хоть одного из них ударят; тогда все стадо страшно свирепеет, лезет на лодку, норовит ее опрокинуть и сокрушить своими страшными клыками, и тогда моржи бывают очень опасны.

Охота на моржей всегда бывает очень опасна, между охотниками и моржами завязывается страшная битва; но как ни сильны люди оказываются сильнее их.

Охотники стараются захватить моржей на берегу, в то время, когда они спят на льдинах, камнях и отмелях, и гонят их прочь от берега шумом и криком. Отогнав далеко от берега, они начинают их бить. Тела моржей валятся одно за другим и накопляются целыми кучами; остальные моржи, потеряв голову от испуга, хотят спастись, но путаются в этих кучах и попадают под нож охотника; всюду течет кровь; сами охотники тоже в крови; в воздухе стоит стон, шум, крики и вопли раненых и умирающих животных, а куча мертвых тел все растет и растет целой стеной, которая заграждает путь к морю оставшимся в живых моржам, пока все стадо не сделается жертвой охотников.

По Брему, Шмейлю, Н. Вагнеру, Н. Рубакину и другим. - С. 27-34

Гренландский кит

Бушует Ледовитый океан! Шум, гром, грохот… Волны с остервенением бьются о прибрежные камни, разбиваясь в пену и брызги. Все громадное пространство, насколько можно окинуть взглядом, - во власти бушующих волн. Страшно холодный северный ветер, не переставая ни на минуту, гонит перед собою по небу тяжелые свинцовые тучи, сея попеременно то дождем, то снегом, а навстречу им, этим тучам, несутся к морю птицы: буревестники, альбатросы, фомки-разбойники… Широко распластав свои узкие, острые, сильные крылья, они так и режут ими воздух, оглашая окрестность пронзительными криками… Для них эта буря - праздник, большой пир: она выбросит им на берег, пригонит из недосягаемой глубины множество добычи…

Стихла буря. Умчался холодный северный ветер. Угомонился океан, и только белые гребешки пены - зайчики, разбросанные по воде, - напоминают еще о том, как бушевали здесь недавно сердитые волны.

Вдали на поверхности океана показалось что-то большое, черное, точно громадная бочки, вот и другая, третья… Вот над водою показалась огромнейшая голова с широченной пастью, прыжок - и громадное животное кувыркнулось вниз головою в воду, со страшным шумом ударив по воде своим широким, раздвоенным хвостом, так что далеко-далеко разошлись и побежали по воде огромные круги.

Это гренландский кит - самое огромное из всех животных в наше время на свете. Ни одно животное, живущее на суше, не может сравниться с ними по величине. Ведь слон, как вы знаете, - самое большое сухопутное животное, а кит равняется по величине 35 слонам, или 150-170 крупным быкам и весит до 9000 пудов.

Все время, пока бушевала буря и свирепствовал северный ветер, киты стояли неподвижно и тихих, хорошо защищенных бухтах и ждали, когда стихнет буря и улягутся волны, потому что даже они - эти великаны - не в силах справиться с океаном, когда он разбушуется. Только молодые, еще неопытные киты решаются иногда выплывать в такое время и жестоко платятся за свою неосторожность: ветер не дает им плыть, подхватывает их, бьет волнами и несет туда, где бушуют и крутятся буруны, бьет их о береговые рифы и выкидывает на сушу, где они быстро и умирают, так как кит до того сроднился с водою, что без воды он и жить не может, и, очутившись на суше, быстро умирает, как вынутая из воды рыба.

Тюлени и моржи все же около трети своей жизни проводят на суше: на ней они родятся сами и приносят детенышей, на сушу выходят они спать и греться на солнце, кит же всю свою жизнь живет в воде, никогда не выходя на твердую землю.

Уже одна огромная величина кита показывает нам, что он нигде, кроме океана, и жить не может: только необъятный океан может дать простор его огромному телу, только среди его бесконечных вод может он свободно плавать, поворачиваться, нырять и делать гигантские шаги; только один, кишащий жизнью, океан может прокормить этого великана.

Почти у всех больших тяжеловесных сухопутных млекопитающих тело твердо опирается на 4 ноги, как мост на устои. Чтобы мост не сломался, нужно, чтобы его устои были очень прочны. Если же положить мост на воду (плавучий мост), то таких прочных устоев уже не понадобится, потому что вода сама будет равномерно поддерживать все части моста; стало быть, такой мост можно сделать гораздо длиннее, чем сухопутный мост на устоях. Это сравнение может нам пояснить, почему у большинства сухопутных животных такие сильные, крепкие ноги, почему киты могут быть такой огромной величины, какой не может быть ни одно животное на суше, и почему такие огромные, тяжеловесные животные как киты могут жить только в воде: вода сама равномерно поддерживает длинное, вытянутое наподобие моста тело кита.

Так как вся жизнь кита проходит в воде, тело его удивительно как хорошо приспособлено к этой жизни, и кит до того стал похож на рыбу, что невежественные люди и до сих пор называют его "рыба-кит", а в старину даже ученые люди причисляли его к рыбам, пока не стали изучать жизнь кита и устройство его тела. Тогда только и увидали, что кит не рыба, а млекопитающее животное. Хотя кит и может долго оставаться под водою, но от времени до времени он непременно должен подниматься на поверхность, чтобы подышать, а иначе он задохнется, так как он дышит легкими, тем атмосферным воздухом, которым дышим и мы, а тем воздухом, который растворен в воде, и которым дышат рыбы, он не может дышать. Кит родит живых детенышей и вскармливает их своим молоком.

Тело у кита вытянуто наподобие рыбьего и так же оканчивается раздвоенным хвостом, или, как его называют, "плесом". Передние конечности кита больше похожи на плавники; задних конечностей у него совсем нет, он них сохранились только небольшие, зачаточные кости внутри тела кита; огромная широкая голова, занимающая почти треть всего тела, переходит в туловище без всякого признака шеи, что еще больше увеличивает сходство кита с рыбой.

Несмотря на свою огромную величину и тяжесть, кит движется в воде очень быстро и ловко, он прорезывает волны со скоростью парохода, его тело, имеющее, так же, как тело рыбы, форму лодки, легко прокладывает себе путь в воде; он мастерски поворачивается, быстро выскакивает из воды и делает огромные прыжки; в 5-6 минут он может уже скрыться от своих преследователей; но так скоро кит может плыть только очень недолго, в обыкновенное же время он плавает гораздо тише.

Если кругом все спокойно, и киты чувствуют себя безопасно, они чаще поднимаются на поверхность, плавают, ложатся на бок, качаются на волнах. Когда море спокойно, они спят на волнах, которые нежно покачивают их, точно убаюкивая.

Плывет кит так же, как и рыба, с помощью своего хвоста. Хвост кита - плес - имеет вид огромного плавника, только направленного не отвесно, как у рыбы, а плашмя. Кит вертит им и подвигается вперед совершенно так же, как подвигается пароход, когда вертится винт. Ударяя хвостом вверх и вниз, кит поднимается наверх и опускается книзу.

В хвосте у кита огромная сила. Когда он ударяет им по воде, слышится грохот, подобный пушечному выстрелу, и попадись под этот удар лодка, она разлетится в щепки.

Передние конечности служат киту рулем. Если бы мы рассмотрели кости, которые их составляют, то мы увидали бы в них все те же кости, что и в ногах других млекопитающих, только плечо и предплечье их совсем скрыты в теле, так что в воду погружаются только кисти, направленные в бок, что и делает их так похожими на плавники. Заметьте, что, когда мы гребем, мы тоже погружаем в воду только одни расширенные концы весел, чтобы отталкивать ими воду.

Водятся гренландские киты только в холодных водах, в северном и южном Ледовитом океане; встречаются они также в северных частях атлантического и Тихого океанов, и южном Ледовитом океане; встречаются они также в северных частях Атлантического и Тихого океанов, и поэтому тело их должно быть хорошо защищено от холода. Если бы тело кита было одето шерстью, она, намокая, все равно не могла бы защитить его от холода, как бы ни была она густа, и поэтому кожа у кита голая, гладкая (черного или темно-серого цвета), а под кожей находится толстый (от 4 до 9 вершков) толщины слой жира. Этот жир так хорошо задерживает тепло в теле кита, что он может без горя жить даже в самых холодных морях, окружающих Северный полюс.

Этот же жир делает тело кита легче, потому что ведь жир легче воды; все кости кита также пропитаны жиром, даже в голове кита есть большая пустота, наполненная особым жирным веществом - спермацетом, благодаря этой-то массе жира огромный, тяжеловесный кит не тонет в воде и движется в ней так легко. Его гладкая кожа также помогает ему легче скользить по воде.

Ушные раковины только мешали бы киту при движении, и потому их у него и нет; ушные отверстия у него не шире стержня гусиного пера, и на поверхности воды кит слышит очень плохо и часто дает очень близко подойти к себе, не замечая опасности; но под водою кит слышит прекрасно, слои воды над его головой так хорошо усиливают звуки, что кит уже издали слышит под собой самый тихий плеск весел и спешит скрыться. Глаза у кита по росту очень малы, не больше бычачьих, и помещаются по сторонам головы, недалеко от углов пасти; видит ими кит плохо, хотя под водою видит все же лучше. Как мы уже сказали, кит дышит тем атмосферным воздухом, которым дышим и мы и для того, чтобы дышать, ему приходится подниматься на поверхность воды. Дыхательное горло у кита очень широкое, легкие огромные и вмещают в себя очень большой запас воздуха, благодаря чему кит может долго оставаться под водою. Выплыв на поверхность, кит остается здесь минут на 10-15, набирает в легкие воздуха, затем рподнитмает высоко вверх заднюю часть тела и ныряет - кувыркается в воду вниз головою, оставаясь под водой от 10 до 20 минут, иногда и дольше. Большой кит во время преследования иногда остается под водой около часа, но в конце концов он все же должен подняться на поверхность, чтобы не задохнуться.

Кит втягивает воздух в легкие через носовые отверстия, имеющие вид щелей и находящиеся на самой выпуклой части головы; они первые появляются из воды, когда кит поднимается на поверхность. Носовые отверстия совсем не служат киту для обоняния, они только для того и служат, чтобы втягивать воздух; они совсем не сообщаются с ртом, а проходят прямо в дыхательное горло, так что вода не может попадать в них через рот, кит не может захлебнуться, как например, человек, он может дышать с закрытым ртом, может дышать, оставаясь под водою и выставляя наружу только одни дыхала.

Испорченный воздух из легких кит выдыхает через эти же дыхала. Так как киты живут в холодных странах, то пар из выдыхаемого китом воздуха, охлаждаясь, тотчас же сгущается и становится видимым (как у нас, когда зимою "идет пар изо рта"). Поэтому издали кажется, что у кита из головы от времени до времени поднимается огромный столб воды, а шум от дыхания и сопения кита бывает слышен на несколько верст. Когда кит ныряет, он закрывает свои дыхала, чтобы в них не попала вода.

Пища китов - этих самых огромных животных на свете - состоит из крошечных рыбок, моллюсков, медуз и червей, потому как глотка у них такая маленькая, что человек еле-еле мог бы просунуть в нее свой кулак. Чтобы наесться досыта, кит должен съесть несметное множество этой мелкоты, и он, действительно, поедает их ежедневно целые миллиарды.

Огромная пасть кита, в которую легко могла бы поместиться целая небольшая лодка с гребцами, служит ему как бы сетью для ловли мелких животных. У гренландского кита совсем нет зубов 1, вместо них у него во рту свешиваются с неба в два ряда длинные роговые пластинки, по 100-150 пластинок в каждом ряду; средние из пластинок бывают до 2 с половиной сажен в длину, к бокам же они становятся все короче. Когда кит закрывает рот, пластинки прижимаются к небу и ложатся плашмя, когда же кит раскрывает рот, гибкие пластинки выпрямляются и заполняют всю пасть. Снаружи пластинки гладкие, а с внутренней стороны они расщеплена на множество волокон или бахромок; из всего этого и получается как бы частая-частая сеть, на дне которой лежит огромный, толстый язык, совершенно приросший по краям к нижней челюсти.

1 - За такое устройство зубов гренландского кита и других китов с таким же устройством рта называют "беззубыми китами". Интересно, что у детенышей беззубых китов появляются зачатки настоящих зубов, но потом эти зубы так и не развиваются, а вместо них во рту вырастают пластинки. Кроме беззубых китов, есть еще много пород хищных китов, вооруженных острыми зубами, "зубастых китов", о них мы поговорим, когда будем с вами знакомиться с жизнью моря.

Кит плавает по волнам с открытой пастью, вода свободно вливается в нее, увлекая за собой массу мелких животных. Когда кит почувствует своим чувствительным языком, что в рот набралось слишком много добычи, он захлопывает свою ловушку, прижимает язык к небу, отчего вода цедится изо рта назад сквозь частые пластинки, а животные застревают среди бахромок. Кит отправляет их в глотку, ловушка снова раскрывается, и кит плывет дальше по волнам.

Киты - настоящие обитатели океана. Они не любят берегов. Больше всего на свете любит кит холодные воды Ледовитого океана и его огромные льдины. Ради них киты каждый год совершают переселения; когда наступит зима и суровый мороз скует льдины около полюса в одно сплошное ледяное поле, китам приходится уходить к югу, где потеплее, где среди льдин найдется простор для их огромного тела; но едва наступит весна и льдины станут таять под лучами весеннего солнца, кит снова спешит на север, ближе к своим родным ледяным полям.

Гренландские киты живут небольшими стаями, в три-четыре кита вместе. Только там, где скопляется особенно много добычи, они собираются довольно большими обществами, но на время переселения киты всегда собираются в довольно большие стада, причем молодые киты всегда идут отдельно от стариков. В стаде киты бывают очень привязаны друг к другу. Вообще, киты очень смирные, незлобивые животные и живут в мире со всеми другими животными. Они очень робки, не любят вступать в драку и при малейшей опасности спешат скрыться.

Самка кита приносит одного, редко двух детенышей; они имеют при рождении уже около четверти или трети длины матери, но растут очень медленно, а совсем взрослыми становятся только лет в 20. Никто не знает, сколько лет живут киты.

Мать очень долго (около года) корми своего детеныша молоком и долго не покидает его; трудно себе и представить, сколько нежности проявляет это огромное нескладное животное к своему ребенку, как оно заботится о нем, как боится за его жизнь!

Послушный китенок всюду плавает за своей матерью. Когда он устанет плыть, мать прижимает его к себе ластами и поддерживает его; когда он хочет есть, она ложится на бок и поднимает высоко вверх заднюю часть тела, чтобы ему удобнее было захватить совок. А если ее детищу угрожает опасность, она совершенно забывает о себе самой; робкая и осторожная, как и все киты, во всякое другое время, мать делается тогда смела и защищает свое сокровище, не покидая его до последней минуты.

Раз выехали китоловы в море охотиться на китов. Один из них захватил гарпуном 2 молодого кита-сосуна: он сделал это затем, чтобы выгнать из-под лодки мать. Сейчас же кит-мать выплыла из-под воды подле самой лодки и, схватив своего детеныша, поплыла с ним удивительно быстро прочь от лодки. Но гарпун крепко держал китенка. Заметив это, мать начала с яростью метаться, но ничто не помогало. Она билась, плыла то в ту, то в другую сторону. Лодки плыли за ней, а она, казалось, даже не замечала опасности.

2 Острое копье с крюком и на веревке.

Наконец, одна из лодок подошла к ней совсем близко, китоловы бросили другой гарпун и поймали несчастную китиху; но и тут мать не бросила своего детеныша: она не пыталась даже освободиться от гарпуна и не отходила от китенка. Скоро лодки окружили ее, захватили еще тремя гарпунами и убили. Несмотря на опасность и боль, мать до последней минуты не покинула китенка.

Несмотря на свою огромную величину и силу, киты довольно беззащитны, и в море у них много врагов: сильно терпит кит от акул и косаток, - тоже китов, которые, хотя и меньше гренландского кита, но имеют настоящие острые зубы и очень хищны. Но самый страшный враг кита - это человек. Китовый жир - ворвань - и заменяющие зубы пластинки - китовый ус - очень ценятся; от одного убитого кита люди получают огромный доход, и поэтому много кораблей отправляются каждый год на охоту за китами.

Эта страшная охота - настоящая бойня, ни в какой другой охоте не проливается столько крови. Как только с судна заметят кита, сейчас же спускают несколько лодок с шестью китоловами и каждой. Так как кит плохо слышит на поверхности, китоловам удается подплыть к нему довольно близко. Тогда они бросают в кита гарпун, и он впивается в тело несчастного животного. Почувствовав боль, кит сейчас же ныряет в глубину, таща за собою и гарпун с веревкой. Но все время под водою кит оставаться не может и рано или поздно он должен выплыть снова. В него летит второй гарпун, раненый кит мечется во все стороны, ныряет в воду, снова всплывает, делает огромные прыжки и бьет по воде своим сильным хвостом; все море вокруг кита пениться и кипит, - и так продолжается эта травля, пока несчастный кит не умрет в страшных мучениях, истекая кровью.

По Н. Осиповичу. - С. 64-68.

Дамка

На полярной тундре, безлюдной и суровой, их было сорок семь человек в артели. Работали все. Более умелые взяли на себя заведывание хозяйством. У них было несколько коров, пара коней и собачья упряжка.

Упряжка состояла из 15 собак. Передовиком и вождем ее был умный и положительный Коршун, лохматый, жирный пес с длинной волчьей мордой и острыми собачьими ушами. Это была солидная собака, но она позволяла себе, как только представлялся случай, лукавить. Так, например, если нартой управлял Иван, умелый наездник и строгий хозяин всего собачьего отдела, прозванный за свои лихие поездки по северной пустыне королем тундры, то при нем передовик бежал по совести, как подобает заправскому псу.

При рассеянном, хотя и строгом к собачьим слабостям Герасиме Коршун и остальные псы пользовались недосмотром каюра, и нарта плелась кое-как. Но лишь только Герасим заметит свою оплошность, лишь только он состроит свирепую мину или сделает угрожающий жест - начинается бешеная скачка, и нарта летит, как испуганный олень. Если же собаками управляет добрейший Елеазар Абрамович, "друг всех живых существ", как его окрестили в артели, то и передовик, и вся упряжка еле передвигали ноги. Псы прикидывались изможденными, больными, хромыми. То у одного будто нога отнялась: он ее волочит и жалобно воет, то у другого немилосердно зачесалось за ухом. Животные, как и люди, пользовались симпатиями своего друга и великолепно его надували. И как друг ни упрашивал их - собаки ни во что не ставили его просьбы.

Была, однако, одна собака, которая при Елеазаре Абрамовиче никогда не притворялась, напротив, именно при нем Дамка (так звали ее) шла лучше даже, чем при Иване. Это была самая обыкновенная полярная собака, с коротким хвостом, гибким и пушистым, и умными продолговатыми глазами. Она обладала какой-то особенной чуткостью души и была необыкновенно горда. Дамка ни к кому не подлизывалась, но если кто заигрывал с нею, собака долго не отходила от него, ласково заглядывая в глаза, а хвост ее ходуном ходил: признак, что его обладательница испытывает глубокие чувства.

Сблизилась Дамка с Елеазаром Абрамовичем следующим образом. Как-то раз (дело было вскоре после приезда артели на север) сидел он на высоком пороге своей юрты и читал.

Вдруг он услыхал отчаянный визг собаки, а через минуту пред ним предстала взволнованная Дамка, которая ощенилась недели три тому назад. Собака вцепилась зубами в кожу его сар 3 , и, поворачивая морду по направлению к амбарчику, где лежали ее щенки, тащила туда. Тот приподнялся, Дамка пустилась в амбар, поматывая головой, оглядываясь, визжа и глазами приглашая человека следовать за собой.

3 - Сары - якутская обувь.

В амбаре Елеазар Абрамович увидел, что один из щенков попал головой в узкую щель между половицами и никак не мог оттуда выбраться. Он издавал слабый детский писк, барахтался и фыркал, а мать лапами рвала доски пола, грызла их зубами и с жалобным лаем оглядывалась на хозяйку.

Елеазар Абрамович понял, что от него хотят, приподнял половицу и освободил щенка. Дамка сначала кинулась к своему детищу, обнюхала его, а потом бросилась к освободителю, уперлась передними лапами ему в грудь и благодарно и порывисто лизнула ему руки и лицо.

С тех пор между ними завязалась самая трогательная дружба. В высшей степени капризная и взбалмошная собака покорно исполняла все приказания своего друга: стаскивала с него мокрую обувь, подавала палку и рукавицы, когда он собирался уходить из дому, прятала шапку гостя, когда замечала, что хозяин не хочет того отпустить, и вообще держала себя как вполне разумное существо.

Раз только Дамка была не в упряжке, ее всегда можно было видеть рядом с Елиазаром Абрамовичем. Она оберегала его покой; когда он спал, собака никого не впускала к нему в юрту. При этом она не лаяла, а головой и лапами отталкивала пришедшего от двери.

Она сопровождала своего друга повсюду и, действительно, понимала каждое его слово, малейший жест. Если ей приходилось в чем-нибудь провиниться, например, самовольно взять какой-нибудь кусок, то она потом сильно, бывало, конфузится, притворяется спящей, зевает, вообще чувствует себя неловко, и должно пройти известное время, чтобы она вновь держала себя непринужденно.

Чуткость Дамки была необычайна. Вот что рассказал Иван - главный собачий начальник. Он пошел навстречу сильно занемогшего Елеазара Абрамовича. "И вот, представьте себе, вижу у его постели стоит Дамка и плачет, и, знаете, странное явление: слез не видно, но все лицо будто рыдает, ну вот, как плачут женщины. Да-а! Чудный пес!"

За эту чуткость все в артели любили и баловали Дамку. Наступил четвертый год пребывания артели в тундре. Минуло северное лето. От холода укрылась тундра белой мантией снегов, и река оделась в непроницаемую броню блестящего льда. Чтобы было теплее, люди осыпали свои хижины снегом, в окна вставили толстые льдины и залезли в густые шкуры зверей.

Все было укрыто, все ждало зимы. А она уже наступила, и ее ледяное дыхание прогнало солнце; с ними простились на целых семьдесят дней, и длинная, бесконечная полярная ночь, ночь на полторы тысячи часов, почила над тундрой.

Пусто на тундре, и пусто стало в амбаре. В тот год "урожай" - улов рыбы - был крайне плох, и людям угрожал обычный в таких случаях бич севера - голод.

Приходилось круто; стали уменьшать порции корма, стали урезывать корм собакам. А Дамка скоро должна была принести щенят. "Как же теперь быть, что же с ней делать?" - задавал себе вопрос каждый. Имеет ли смысл дать увеличиться упряжке новыми псами, когда и теперешним собакам приходится кормиться впроголодь? Все эти вопросы волновали людей, они обсуждались и в столовой, и в отдельных юртах, а между тем ни один из нас не взял бы на себя умертвить Дамкиных щенят. И, наконец, решили так.

Пусть Дамка разрешится во дворе. Ее надо оставить без корму. Она побежит за ним. А щенки при таких лютых морозах, оставшись без покрова теплого материнского тела, замерзнут. Таким образом, все уладится без пролития крови, и новорожденных щенков, которых все равно ждет неминуемая гибель, умертвит сама природа.

В день, когда собаке предстояло ощениться, Елеазар Абрамович вызвал ее из своей юрты и повел в амбарчик, отделенный от его жилья маленькими сенями. Там он постлала немного сена и приказал Дамке лечь. Собака, видно, почуяла что-то недоброе и уперлась; впервые она ослушалась приказания своего господина. Но после вторичного приказания она недоумевающе посмотрела на своего друга и нехотя покорилась. Елеазар Абрамович ушел к себе в юрту.

В ту же ночь Дамка принесла на дворе шестерых щенят. Прошло три дня. Дамка, все время не поднимаясь, лежала на щенятах, согревая маленькие, голенькие тельца детей своим тщедушным телом. Она, очевидно, понимала, что стоит ей только встать сбегать за пищей, стоит ей хотя бы на мгновение лишить новорожденных их защиты от жестокого мороза, и они тотчас окоченеют. Голодная и немощная, лежала она на своих детках, а те сосали ее тощие груди с ворчливым писком, и Дамка еще более слабела. Она исхудала донельзя, и шерсть стала вылезать и висела клочьями.

Дамка не отходила от своих детей и в следующие дни. Любвеобильное сердце Елеазара Абрамовича изболелось. Начиная с четвертых суток, он два раза в день открывал дверь своей юрты, становился на пороге и, держа в протянутой руке рыбу, звал Дамку.

Собака слышала голос своего друга, видела корм, но не трогалась с места и, умирая с голоду, боролась с искушением, только глаза ее сверкали голодным блеском, и светились в них и печаль, и укор, и недоумение, а из сжатой пасти вырывался хриплый вой, тоскливый и дикий.

Семь суток тянулась эта пытка. Собака изнемогла, измучился и человек… И наступили восьмые сутки мучительной голодовки.

Была ночь, и была сильная стужа. Термометр опустился ниже шестидесяти. Темное небо вдруг всполошилось, и по бесконечному звездному пространству бесшумно брызнули и неслышно забегали длинные полосы, целые снопы искристого света: лилового, зеленого, фиолетового. Разгорелось северное сияние.

Елеазар Абрамович долго любовался чудным сиянием северной ночи; потом окинул своими глазами мертвый полярный поселок, окруженный с одной стороны черным островом чахлого леса, как старое кладбище согнувшимися крестами, посмотрел и направился в сени. Слабые, еле слышные стоны раздавались там.

Елеазар Абрамович встрепенулся, вспомнил Дамку и побежал за кормом. Сердце его сильно колотилось… Скоро он вернулся с жирным омулем 4 и с зажженной свечой. - "Да-а-а-мочка, Да-а-амка - тревожно позвал он.

4 - Омуль - рыба

Собака зашевелилась, немощно приподняла голову, долго и недоверчиво смотрела на протянутую пищу и вдруг, сделав головокружительный скачок, вырвала рыбу из рук оторопевшего Елеазара Абрамовича.

Вздрагивая и трясясь, как в лихорадке,, животное остервенело рвало пищу, щелкая зубами. Проглотив, давясь и перхаясь, три-четыре куска, собака внезапно остановилась: в глазах ее промелькнуло что-то тревожное… Сильным размахом головы отшвырнула она корм на далекое расстояние и стрелой кинулась к детям. А щенки уже застыли и превратились в твердые, как камень, комки. Мать тормошила окоченевшие трупики, порывисто грела их своей иссохшей грудью, хватая зубами то одного, то другого. Она швыряла их из стороны в сторону, издавая при этом безумные, душу леденящие вопли. Выбившись из сил, Дамка остановилась, и хвост ее повис мертвой плетью. Елеазар Абрамович подошел к ней. Заметив его, Дамка приподнялась на задние лапы, а передними обвилась вокруг его ног. Голова ее бессильно упала на грудь друга, и она жалобно застонала, как бы всхлипывая. Поворачивая морду в ту сторону, где лежали ее мертвые малютки, указывала мать на свое великое несчастье.

Глаза у Елеазара Абрамовича стали влажными, и дрожащими руками прижал он к себе голову несчастной подруги.

Но лишь только собака почувствовала объятия человека, потрясающее рычание вырвалось из ее отверстой пасти. Она рванулась из рук убийцы ее детей и, став на ноги, оскалив зубы, в упор смотрела в глаза человеку и так смотрела, что, казалось, вот-вот ее блестящие белки выскочат из глубоких глазных впадин. И в этом взгляде сверкала бешеная злость, смешанная с тоскливым гневом.

Елеазару Абрамовичу стало страшно: ему почудилось, что животное взбесилось, и он растерянно стал отступать в юрту.

Дамка явилась глубокой ночью и улеглась в сенях.

Елеазар Абрамович еще не ложился. Мрачно было у него на душе. Ему было как-то неловко, словно его уличили в дурном поступке. Смутное предчувствие подсказывало ему, что дружба Дамки для него потеряна навсегда, и от этого ему становилось еще хуже, и, не находя себе места, потеряв сон, расхаживал он по низкой юрте тяжелым шагом.

Несколько раз порывался он выйти в сени посмотреть, как Дамка, но не мог. Наконец, сделав над собой необычайное усилие и приоткрыв дверь, он тихо позвал собаку.

Но лишь только раздался его зов, из темной глубины сеней послышалось злобное рычание животного. Дрожь пробежала по телу Елеазара Абрамовича. Он хотел переступить порог, но сразу остановился: ему вспомнился бешеный взгляд, и двери быстро захлопнулись. На другой день Дамка исчезла. Елеазар Абрамович обегал весь городок, обегал близлежащую тундру, но нигде не было ее следов.

Обычное спокойствие совершенно покинуло Елеазара Абрамовича. Он был угнетен, нервничал и серьезно высказывал опасение, как бы Дамка не покончила с собой, ссылался на науку, которой известны примеры самоубийства животных.

А Дамка отыскалась только на третий день. Она лежала на кухне общей столовой под столом и с азартом пожирала куски вареной сельдядки 5, которые ей заботливо подбрасывала кухарка Елена, большая приятельница всей упряжки.

5 Сельдядка - маленькая рыбка, водящаяся в полярных водах.

Рассказали об этом Елеазару Абрамовичу. Он прибежал, запыхавшись от радостного волнения. Быстро и суетливо приготовил он любимый корм собаки и с готовым блюдом предстал перед нею.

Нежно окликнул он Дамку, и в его голове звенели дрожащие нотки… Дамка не отозвалась. Сердце упало у Елеазара Абрамовича. Сильно смущенным, придвинулся он ближе к животному и, протягивая руку, намеревался погладить его по голове.

Дамка спрятала голову, прикрыла ее лапами, как бы защищаясь от противной ласки. Окончательно сконфуженный, Елеазар Абрамович нагнулся, попробовал приподнять ее морду и, тыча перед самым носом собаки корм, приглашал ее есть, называя ее самыми ласковыми кличками.

Собака высвободила голову, отняла лапы от морды и умно посмотрела в глаза своему другу; потом встала, отвернулась и, поджав хвост, волоча слабыми ногами, медленно вышла из кухни. Она не скалила зубы, не огрызалась, даже не залаяла; она молчала… Все были поражены, а кто-то пробасил: - Собака презирает человека…

По Брему, Н. Вагнеру, Г. Вагнеру, Шмейлю, Роменсу и другим. - С. 93-100.

Обезьяны

Мы в первобытном девственном лесу Америки, в лесу из огромных деревьев, перед которыми наши европейские деревья кажутся жалкими карликами. Темно-синее небо чуть виднеется сквозь густую чащу ветвей. Горизонта нет, он весь потонул в могучей растительности. Человек недоумевает, теряется перед этой гигантской силой растений. Он хочет проникнуть в глубь леса и не может: на каждом шагу ему преграждают путь крепкие и цепкие лианы, их стволы, в руку толщиною, везде и всюду свешиваются с вершин деревьев, ползут по земле и снова взбираются вверх по стволам, переплетаясь в частую сетку и всюду давая все новые и новые побеги. Медленно, с большим трудом подвигается человек вперед сквозь эту чащу, прокладывая себе топором дорогу.

Человеку недостает здесь воздуха и света; со всех сторон ему заслоняют свет деревья, они давят его… А какая жара, духота, точно в жарко натопленной бане! Горячий воздух пропитан гнилостными испарениями разлагающейся растительности, пряным, одуряющим запахом огромных цветов…

Но там, где не может существовать человек, благополучно существуют животные, которые приспособились к жизни среди этой непроходимой чаши растений, к этому душному воздуху, пропитанному острыми ароматами и вредными испарениями. Великая общая мать-природа, создав эти густые сплошные леса из деревьев-гигантов, выработала и породы животных, которые могли бы жить и кормиться в них. Эти животные сильнее человека, потому что у человека нет таких приспособлений для передвижений, какие есть у них. Такими приспособлениями особенно богаты самые замечательные Лазуны среди млекопитающих - обезьяны с длинными, цепкими руками. Я говорю "руками", потому что у обезьян ведь т задние конечности скорее похожи на руки, чем на ноги: большой палец на них так же хорошо развит и подвижен, как и на руках, и обезьяны могут действовать ими так же хорошо, как и руками - схватывать разные предметы, обхватывать древесные сучья, почему обезьян и называют "четверорукими животными".

Там, где человеку не пробраться, обезьяна пролезает легко и свободно; цепляясь за сучья своими четырьмя лапами, она в одну минуту влезает на вершину самого высокого дерева и так же быстро спускается на землю, висит вниз головой, качается, проскальзывает без малейшего труда сквозь самую густую сетку переплетшихся между собою лиан.

Обезьяна - настоящее лазающее или древесное животное. Непролазные лесные чащи - первое условие для жизни обезьян. Только одна из всех многочисленных пород обезьян - павианы - живет в пустынных, гористых местностях, все же остальные обезьяны водятся только в лесах; некоторые породы обезьян всю свою жизнь проводят на деревьях, почти никогда не спускаясь на землю, и даже пьют, свесившись над водою с дерева, прямо ртом, или же набирая воду в пригоршни.

Четыре сильных и цепких руки обезьяны крепко обхватывают сучья деревьев, по которым она лазает, но, кроме них, у многих обезьян есть еще прекрасное орудие для лазанья - длинный цепкий хвост, который служит этим обезьянам как бы пятой рукой; и обезьяны с хвостами - самые лучшие Лазуны среди всего обезьяньего рода. Конец хвоста с внутренней стороны голый - не покрыт волосами, обезьяна обхватывает им ветви так же хорошо и крепко, как и пальцами рук; хвост этот так силен, что обезьяна может висеть на нем, свесившись всем телом вниз.

Иногда стада обезьян совершают по лесам целые длинные путешествия. Карабкаясь по лианам, перелезая с ветки на ветку, быстро перебираются они с дерева на дерево, то спускаются на землю, то снова поднимаются на вершины. Когда же путь им преградит река, они цепляются друг за друга хвостами и образуют целые длинные цепи, целые мосты, по которым переходят на другую сторону их более слабые, старые товарищи и самки с детенышами.

Обезьяны идут обыкновенно молча, но достаточно какого-нибудь слабого звука, легкого шороха, чтобы всполошить их, и тогда со всех сторон поднимается оглушительный крик, потому что обезьяны да разве еще попугаи - первые крикуны среди животных.

И по телу, и по внутреннему устройству тела обезьяны больше всего похожи на человека, это самые близкие к человеку животные. Среди обезьян есть и маленькие обезьяны, не больше белки, есть и огромные, вышиной с человека, но гораздо крепче, шире в плечах и сильнее его.

Некоторые обезьяны, особенно большие, очень похожи на человека, особенно в детстве и в молодости, только лица у молодых обезьянок покрыты морщинками, как у стариков. Некоторые обезьяны и ходить могут, как человек, только на двух задних конечностях; но на двух задних конечностях обезьяны ходят редко и довольно плохо, сильно сгорбившись и с силой опираясь на передние конечности.

Другие обезьяны больше похожи на собак, с длинной вытянутой мордой. По этому сходству всех обезьян делят на два больших отдела: обезьян, похожих на человека, называют человекообразными обезьянами, а похожих на собак - собакообразными обезьянами.

Обезьяны водятся и в Старом, и в Новом Свете; обезьяны Старого Света во многом разнятся от обезьян Нового Света, так что всех обезьян можно разделить на обезьян Старого Света и обезьян Нового Света.

Если вы захотите узнать, к какой группе относится какая-нибудь обезьяна, вы должны смотреть на ее нос и на то, есть ли у нее хвост. Смотрите на расположение и направление ноздрей, - носовая перегородка обезьян Старого Света очень узкая, и ноздри расположены близко одна от другой и направлены к низу; у всех же обезьян Нового Света носовая перегородка широкая, ноздри широко расставлены и направлены немного наружу. Поэтому обезьяны Старого Света называются узконосыми, а обезьяны Нового Света - широконосыми.

Почти все обезьяны Нового Света имеют длинные, цепкие хвосты, которые помогают им при лазании и хватании, - одним словом, служат им пятой рукой; у обезьян же Старого Света по большей части вовсе нет хвоста, или же он очень мал.

Кроме того, обезьяны Старого Света и Нового Света различаются и по количеству зубов. Все обезьяны Старого Света имеют такое же количество зубов, как и человек - 20 коренных зубов, 4 клыка и 8 резцов; у всех же американских обезьян есть еще по 4 лишних коренных зуба. Исключение составляют только маленькие хорошенькие американские обезьяны - игрунки, которые составляют особое семейство - игрунковых; у них столько же зубов, сколько и у обезьян Старого Света, сколько и у человека.

Почти все обезьяны, кроме некоторых больших пород, очень проворны, ловки и веселы. Как ловко и быстро перебираются они по веткам и крепким лианам с одного дерева на другое, как веселы и игривы они при этом, как заигрывают друг с другом! Нельзя без смеха смотреть в это время на их веселые, плутовские, сморщенные мордочки.

Маленькие породы обезьян живут чаще целыми стадами и все слушаются одного вожака. Вожак стережет все стадо от разных врагов. В то время, как все стадо беззаботно прыгает по деревьям и лакомится вкусными плодами, или, весело играючи, больше обламывает, чем поедает сахарный тростник и кукурузу на полях туземцев, старый вожак зорко поглядывает во все стороны. При малейшем шорохе он издает громкий крик, и все стадо мигом бросается на деревья и быстро скрывается вслед за вожаком в чаще леса. По пути вожак останавливается несколько раз, прислушивается и, когда убедится, что опасность больше не грозит стаду, издает новый успокаивающий крик, и все обезьянки снова принимаются за прерванную возню. Все стадо слушается вожака и во всем полагается на него. Вожаком выбирается самая умная, самая сильная и ловкая обезьяна из всего стада.

Обезьяны крупных пород очень похожи на человека. Живут они отдельными семьями: мать, отец и детеныш. И мать, и отец очень ласковы к детенышу, но отец мало о нем заботится. Когда утром вся семья идет на поиски пищи, то отец отыскивает пищу только для себя, а мать прежде всего заботливо старается прокормить детеныша. Зато ночью, когда мать и детеныш спят на дереве, отец ложится на земле, у его ствола, чтобы охранять свою семью от нападения.

Некоторые из больших пород обезьян строят себе на деревьях грубо сделанные гнезда. Но гнезда эти, кажется, не постоянные их жилища; кажется, что обезьяны переходят с одного места на другое в поисках за пищей, и, где останавливаются на ночь, там и строят гнездо.

Про больших обезьян прежде рассказывали, что они очень свирепы, что они будто бы сами нападают на человека. Но все это преувеличено. Обезьяны сами никогда не нападают на человека, но, если их рассердить преследованием или ранить, то они приходят в ярость, бросаются на человека, и тогда человеку приходится плохо: ему трудно бороться с ними, такими сильными, ловкими и смелыми.

В каждом стаде обезьян всегда есть детеныши разных возрастов. И как нежны и милы с ними их матери, как они заботятся о них!

Обезьяны родят по одному детенышу. Ребенок этот - маленькое, гаденькое существо4 его руки кажутся вдвое длиннее, чем у взрослых обезьян, а лицо, все покрытое морщинами и складками, больше похоже на лицо старика. Чем ребенка. Но мать любит этого уродца. Она нежно ласкает и ублажает его. Вскоре после рождения дитя научается вешаться на грудь матери, обнимая ее передними руками за шею, а задними обхватив ей бока, и в этом положении ребенок не мешает матери лазать по деревьям и может спокойно сосать. Когда обезьянка подрастет, она может, в случае опасности, взбираться на плечи и спину родителей.

Пока детеныш мал, мать вечно возится с ним: то лижет его, то ищет вшей, то прижимает его к себе, то берет на руки и любуется им, то кладет его к себе на грудь и качает его.

Через несколько времени молодая обезьянка становится более самостоятельной, и ей дается некоторая свобода. Мать спускает ее с руки и позволяет ей шалить и играть с другими маленькими обезьянками; но она все время не спускает с глаза своего детеныша и часто зовет его к себе. При малейшей опасности она опрометью бросается к нему и особенным звуком зовет его вскочить к ней на грудь. За непослушание мать строго наказывает свое дитя щипками, пинками и пощечинами; впрочем, дело редко доходит до этого, потому что дети обезьян очень послушны и обыкновенно бывает достаточно одного приказания.

Мать учит свое дитя влезать и слезать с быстротою испуганной птички по вьющимся лианам, показывает ему, как надо висеть на хвосте и, раскачавшись, быстро перекидываться с сучка на сучок; учит, как прятаться в густой листве. Мать показывает обезьянке, где растут в лесу самые сладкие плоды и ягоды, учит ее раскалывать орехи и вынимать зерна из скорлупы.

Даже раненая обезьяна только и думает, что о своем детеныше, и спешит увести его в безопасное место. Один охотник подстрелил обезьяну-мать. Рана была смертельна, обезьяна быстро ослабевала, но она прижала к себе своего ребенка, через силу поднялась с ним повыше на дерево, посадила его на высокую, безопасную ветку и тут же мертвая упала на землю.

Горе матерей при потере детенышей бывает так сильно, что многие из них умирают от тоски по ним. Дети тоже сильно горюют по умершим матерям. Один охотник убил обьезьяну-шимпанзе и взял с собой ее детеныша. Тело убитой обезьяны он велел отнести в свою палатку. Во время пути маленький шимпанзе не видал тела своей матери; но когда, придя в палатку, охотник подвел его к ней, бедный маленький сиротка в страшном беспокойстве бросился на труп своей матери, ощупывал ее лицо и грудь, осыпал ее ласками, как бы стараясь этим вернуть ее к жизни. Когда же он понял, наконец, что случилось что-то ужасное, что мать его не может уже проснуться, его маленькие глазки приняли ужасно грустное выражение, а жалобные его стоны "ой-ой-ой" просто надрывали сердце, многие женщины не могли удержаться от слез, слыша, как он тоскует…

На воле, если детеныш лишается матери, его берет одна из обезьян того же стада, но и все другие обезьяны наперерыв нежно заботятся о приемыше.

Вообще, обезьяны живут очень дружно между собою и часто помогают друг другу; после длинного перехода из одного места в другое в стаде всегда находятся ушибленные или пораненные обезьяны; на остановках обезьяны всегда осматривают друг друга, зализывают одна другой раны и ушибленные места и вынимают занозы.

Обезьяны вообще удивительно сострадательные животные; стоит только которой-нибудь из них вскрикнуть от боли или от страха, как все обезьяны наперерыв бросаются к ней и стараются помочь ей и выразить ей своей участие. У одного человека жило в саду несколько обезьян; они жили на деревьях совершенно свободно и спускались только тогда, когда их звали, чтобы покормить.

Раз одна из обезьян упала с дерева и вывихнула себе кисть руки. Тотчас же все остальные обезьяны окружили ее старались утешить ее, чем могли. С этого дня все они стали выказывать больной обезьяне особенное внимание и заботливость. Особенно заботилась о больной одна старая обезьяна; они никогда не забывала приносить ей первые и самые лучшие куски из своей доли, нежно обнимала ее и всячески старалась обласкать ее.

В неволе обезьяны всегда ищут, к кому бы привязаться; если у обезьяны в неволе нет товарищей из обезьян, то она часто привязывается к какому-нибудь другому животному: к кошке, кролику, собаке, и выказывает к ним самую горячую и нежную любовь. У одного человека была обезьяна-мартышка. Звали ее Коко. Эта обезьянка была удивительно привязчива. Сначала она привязалась к большой птице, которая жила с нею на одном дворе и которую их хозяин привез из того же места, где был пойман Коко. Но птица недолго прожила в неволе и скоро умерла.

Коко долго скучал после смерти своего друга, пока не нашел нового предмета для своей привязанности; он привязался к маленькой обезьянке, мать которой была убита на охоте.

Коко относился к ней совершенно как мать к своему ребенку, нянчил ее, нежничал с ней, но обезьянка тоже скоро умерла. Коко был вне себя от горя; он ни за что не хотел расстаться с ее бездыханным телом; носил его на руках, гладил, как-то особенно нежно мурлыкал и вдруг, видя, что обезьянка остается недвижимой, разражался жалобными воплями, надрывающими сердце. Когда, наконец, у него отняли мертвую обезьянку и зарыли в землю, Коко вдруг исчез, и больше его не видали…

Обезьяны на воле живут довольно долго, в плену же они обыкновенно скоро умирают.

Почти все обезьяны, которых к нам привозят, не выносят нашего климата, он слишком суров для них; ведь их привозят из жарких стран, где воздух постоянно тепел, как в жарко натопленной бане, и почти все обезьяны кончают у нас жизнь чахоткой. Никакой уход, никакие заботы не заменят им, конечно, зеленых привольных лесов, где они родились и выросли, и былой свободы. Некоторые породы обезьян совсем не выносят неволи; они не переносят утраты своей свободы, постоянно тоскуют по родным лесам и веселым, вольным играм, становятся тихи, печальны и скоро умирают.

П. Лоти. - С. 100-101.

Убийство

Тяжелый сон сковал мои усталые члены, распростертое на земле тело мое, со сложенными накрест руками, утопало в роскошных тропических травах; неведомые деревья покрывали меня своей тенью, и прямо передо мною, в просвете тростников, расстилалась сверкающая гладь болота.

Как это всегда бывает в часы крайнего утомления, охвативший меня сон не был особенно глубок, так как действительность и сновидения чередовались в нем в самой причудливой форме.

Скоро я почувствовал внезапное беспокойство, как будто до меня кто-то дотронулся, присутствие чего-то близкого пробудило меня, я понял, что на меня смотрят, и с усилием приподнял веки.

Я увидел над собою в чаще ветвей маленькую фигурку, маленькое личико гнома: два совершенно круглых глаза, очень бойких, с ребяческим выражением, беспрерывно мигая, разглядывали меня с почти человеческим любопытством… и, вследствие вполне понятного каждому охотнику побуждения, я опустил руку на шейку приклада… Слабая попытка сделать движение, и всемогущий сон снова погрузил меня в беспамятство.

Но маленькая фигурка продолжала меня наблюдать, и я во сне ясно сознавал это. Я слышал также вокруг себя в глубокой тишине жужжанье длинных стрекоз, перелетавших с металлическим звоном; я видел сквозь опущенные ресницы толпы необычайных, разубранных, хохлатых насекомых всех цветов радуги, круживших в воздухе, опьяненных тропической жарой и благоуханием. Наполненный ароматом воздух душил меня, но вливал в то же время кипучую жизнь в свирепых чудовищ и гадов и отравлял чашечки цветов гигантских размеров.

И вот мало-помалу под пристальным взглядом маленького гнома я пробудился окончательно. Моя рука протянулась к ружью, тихо скользя вниз, чтобы вставить в плечо приклад.

Только теперь она стала отступать, маленькая обезьянка. Увы! Совсем медленно, не выражая боязни, как будто даже с сожалением подвигалась она прочь от меня ос смешными ужимками; цепляясь ловкими ручонками, она скользила в густой листве, поспешно помогая себе длинным хвостом. Изредка она поворачивалась, чтобы взглянуть на меня еще раз, как бы говоря: "Я знаю, что ты не сделаешь мне ничего худого, потому что я сама тоже не злая, я полюбопытствовала, вот и все… Совершенно уверенной, однако, быть нельзя, и эта блестящая вещь, которую ты держишь в руке, мне не нравится, лучше будет, если я уйду; не сердись, ты видишь, я ухожу…"

Вдали я заметил двух взрослых обезьян, вероятно, ее родителей, которые криками призывали к себе своей детище. Я прицеливался две или три секунды… Красивая шкурка молодого животного меня соблазняла… и выстрел прогремел, оглушающий в этой мертвой тишине, взметая изодранную листву, будоража сонное царство животных и птиц.

Гигантская бабочка тревожно слетела с палисандры, и ее крылья в ладонь шириной при каждом взмахе отливали металлическим блеском. Обезьянка вздрогнула и стала опускаться вниз с ветки на ветку - сначала медленно, тщетно стараясь уцепиться за сучья костенеющими пальчиками; наконец, в быстром падении, окончательно обессилев, она пластом свалилась вниз.

Когда я ее поднял, она была еще жива, но слабые признаки жизни исключали всякую возможность сопротивления. Как безжизненный комок, она позволяла мне взять себя. Ее маленькие тонкие губы дрожали, детские глазки смотрели мне прямо в лицо с навсегда памятным мне выражением предсмертной тоски, ужаса и упрека.

Только тогда понял я, какое непоправимое зло я совершил. Я баюкал на руках ее маленькое тельце, осыпая бесконечными ласками умирающую головку. Большие обезьяны, родители загубленной мною малютки, кричали издали, и, скрежеча зубами, проявляли желание броситься и изорвать меня в клочья; только страх смерти удерживал их на почтительном расстоянии.

Прикорнувши у меня на груди, маленькая обезьянка умирала.

Ее поза, ее прижатый к моему плечу лобик живо напоминал мне доверчиво засыпающего ребенка, и никогда в жизни я не ощущал такой потребности самобичевания, как в этот момент. "О чудовище!" - повторял я себе сотый раз сквозь стиснутые зубы. "О кровожадное чудовище!"

В. Вересаев. - С. 112-113.

Ради науки

Для прививок возвратного тифа в нашу лабораторию были приобретены две обезьянки макаки. За три недели, которые они пробыли у нас до начала опытов, я успел сильно привязаться к ним. Это были удивительно милые зверьки, особенно один из них, которого звали Степкой. Войдешь в лабораторию - они бросаются к передней стенке своей большой клетки, ожидая сахара. Оделишь их сахаром и выпустишь на волю. Обезьянка Джильда более робка; она бежит по полу, неуклюже поджимая зад и трусливо поглядывая на меня; я чуть пошевельнусь, она поворачивается и сломя голову мчится обратно в клетку. Степка же держится со мною совершенно по-приятельски. Я сяду на стул - он немедленно взбирается на колени и начинает шарить по карманам; брови его подняты, близко поставленные большие глаза смотрят с комичною серьезностью. Он вытаскивает из моего бокового кармана молоточек для выстукивания больных.

- У-у! - изумленно произносит он, широко раскрыв глаза, и начинает с любопытством рассматривать блестящий молоточек.

Насмотревшись, Степка бросает молоточек на пол и с той же меланхолической серьезностью, словно исполняя нужное, но очень надоевшее дело, продолжает меня обыскивать; он осторожно берет меня своими тонкими коричневыми пальчиками за бороду, снимает пенсне… Но вскоре ему это надоедает. Степка взбирается мне на плечо, воздохнув, огладывается - и вдруг стрелою перескакивает на стол; он приметил на нем закупоренную пробкою склянку, а его любимое дело - раскупоривать склянки. Степка быстро и ловко вытаскивает пробку, запихивает ее в щеку и спешит удрать по шнурку под потолок; он знает, что я стану отбирать пробку. Я хватаю его на полпути. - Цци-ци-ци-ци! - недовольно визжит он, втягивая голову в плечи, жмуря глаза и стараясь вырваться он меня.

Я отнимаю пробку. Степка огорченно оглядывается. Но вот глаза его оживились; он вскакивает на подоконник и издает свое изумленное "у-у!" На улице стоит извозчик. Степка, вытянув голову, с жадным любопытством таращит глаза на лошадь. Я поглажу его, он терпеливо отведет ручонкой мою руку, поправится на подоконнике и продолжает глядеть на лошадь. Пробежит по улице собака - Степка весь встрепенется, волосы на шее и спине взъерошатся, глаза беспокойно забегают. - У-у, у-у! - повторяет он, страшно волнуясь и суетливо засматривая то в одно, то в другое стекло окна.

Собака бежит дальше. Степка с серьезными, испуганными глазами мчится по столу, опрокидывая склянки, к другому окну и, вытянув голову, следит за убегающею собакою.

С этим веселым зверьком можно было бы проводить, не скучая, целые часы. Сидя с ним, я чувствовал, что между нами установилась какая-то связь, и что мы уже многое понимаем друг в друге.

Мне было неприятно самому вырезать у него селезенку, и за меня сделал это товарищ. По заживлении раны, я привил Степке возвратный тиф. Теперь, когда я входил в лабораторию, Степка уже не бросался к решетке; слабый и взъерошенный, он сидел в клетке, глядя на меня потемневшими, чудными глазами; с каждым днем ему становилось хуже; когда он пытался вскарабкаться на перекладину, руки его не выдерживали, Степка срывался и падал на дно клетки. Наконец, он уже совсем не мог подниматься; исхудалый, он неподвижно лежал, оскалив зубы, и хрипло стонал. На моих глазах Степка и околел.

Безвестный мученик науки, он лежал передо мною трупом. Я смотрел на этот жалкий трупик, на эту милую, наивную рожицу, с которой даже смертная агония не могла стереть обычного комично-серьезного выражения… На душе у меня было неприятно и стыдно.

Мне вспомнилось изумленное "у-у!", с каким Степка рассматривал мой молоточек, вспомнились его оживленные глаза, которое он таращил на лошадь, совсем как ребенок, - и у меня шевелилась мысль: настолько ли уже неизмеримо меньше совершенное мною преступление, чем если бы я все это проделал над ребенком?.. Такая сентиментальность к низшим животным, может быть, покажется смешною, но времена меняются; две тысячи лет назад как рассмеялся бы римский богач над сентиментальным человеком, который бы возмутился его приказанием бросить на съедение муренам раба, разбившего вазу! Для него раб был тоже "низшим животным".

В. Лукьянская. - С. 113-116.

Вдали от родины

Несколько лет тому назад судьба занесла нас с товарищем в один глухой, захолустный городок. Нам приходилось провести в нем несколько дней. Скука была смертная, так как знакомых у нас здесь не было. Погода стояла жаркая, и в городе, казалось, царила какая-то спячка. На улицах в долгие душные дни не было ни души; спали, казалось, низенькие покосившиеся деревянные домики под лучами июльского солнца; спали узкие улицы и кривые переулочки; спала широкая, старая площадь, поросшая травою. .. Даже собаки, лежавшие, свернувшись клубком, у ворот домов, были какие-то сонные: увидев нас, они только лениво поднимали головы, тявкали раз-другой и потом опять погружались в дремоту или же, нехотя поднявшись на ноги, тащились за нами несколько шагов и потом вдруг, точно раздумав, останавливались на полдороге, снова тащились назад к воротам и тяжело опускались на землю… Ни одной пролетки, ни одной телеги не было видно на улице; только несколько кур рылось в песке, да чей-то большой белый гусь важно разгуливал по площади.

Мы долго слонялись с товарищем по улицам, не зная, куда деваться от скуки. В маленьком, пыльном, душном номере местной гостиницы с пестрыми обоями, засиженными мухами, и с каким-то промозглым воздухом, было еще хуже и тоскливее…

Вдруг в глаза мне бросилась большая ярко расписанная вывеска. Перед нами был маленький, дощатый сарай, выкрашенный яркой, режущей глаза, голубой краской, а над дверями его, чуть ли не во всю длину, висела размалеванная вывеска, на которой огромными буквами было выведено: "Только на три дня проездом! Величайший в мире зверинец! Львы, тигры, пантеры! Ученые собаки и обезьяны! Слон! Говорящие попугаи и крысы-альбиносы! Чудовищный крокодил из реки Нил!

Мы переглянулись. "Что ж, - сказал мне Константин, - зайдем хоть сюда, посмотрим, что за зверинец".

Я молча протянул руку к двери. Едва я распахнул ее, как нас обдало острым, спертым воздухом. Константин поморщился, но все же переступил порог.

Заплативши у входа по несколько копеек толстому хозяину из немцев с широким, красным, лоснящимся лицом и в засаленном пиджаке, мы вошли в зверинец. Это было низкое, полутемное, тесное помещение; по обеим сторонам узкого прохода стояло всего несколько клеток со зверями. Господи, что то были только за звери! Видимо, их содержали очень плохо; клетки были тесны и грязны, сами звери были худы и жалки на вид; тощие, впалые бока, шерсть, свалявшаяся клочьями, слезящиеся глаза… Зверей было очень немного: небольшой слон, должно быть, очень старый и больной, по всей вероятности, перекупленный за негодностью из какого-нибудь большого зверинца, с совсем желтыми обломанными клыками и облезлым хвостом, уныло топтался на месте, переступая с ноги на ногу и однообразно позвякивая цепью, которая приковывала его к полу; на дне мелкого бассейна с грязной водой виднелся сонный маленький аллигатор ("чудовищный крокодил из реки Нила" - вспомнил я заманчивую надпись на вывеске); тощий, как скелет, верблюд грустно расхаживал взад и вперед за загородкой.

Несколько худых собак в кумачных куртках и штанах, обшитых золотой бахромой, показали нам, по приказанию хозяина, несколько незамысловатых штук; в большой проволочной клетке прыгало и шумно кривлялось несколько обезьян, из другой перекликались с ними своими неприятными пронзительными голосами попугаи… Все это было очень скучно - я толкнул Константина и повернулся, чтобы уходить.

Но вдруг взгляд мой упал на небольшую клетку, стоявшую отдельно у самого входа. В ней, забившись в самый дальний угол и дрожа всем телом, сидела маленькая мартышка и, прижав руки к груди, смотрела на меня так умно, так печально, таким говорящим, словно человеческим, взглядом, что сердце у меня перевернулось.

- Она, должно быть, больная! - сказал я, вдруг охваченный глубокой жалостью к этому маленькому живому существу, которое смотрело мне прямо в душу, точно ища у меня сочувствия и сострадания. - Она, должно быть, больная! - повторил я, обращаясь к хозяину зверинца.

- Так… немного простудилась, должно быть, - отвечал тот ломанным языком и, толкнув обезьянку палкой, которая была у него в руке строго приказал: - Встань, Жако, встань! Покажи господам свои штуки! Это у меня самая смышленая обезьяна, сударь. Да ну же, Жако!

Но обезьянка не слушалась его. Правда, при виде палки в глазах ее выразился смертельный ужас, но она все же не сослушалась приказания хозяина и только еще плотнее забилась в угол.

- А, да ты не слушаться! Вот я покажу тебе, как не слушаться! - сердито крякнул хозяин, покраснев еще больше и, просунув палку сквозь решетку клетки, замахнулся ею на обезьянку.

-Оставьте ее! - сказал я, но обезьянка уже поднялась. Глазки ее тревожно забегали, озираясь по сторонам, и, через силу опираясь на передние руки, она протащилась несколько шагов к маленькой трапеции, свешивавшейся с потолка в передней части клетки, поднялась на задние ноги и схватилась передними за трапецию.

Но тут вдруг грудь ее заволновалась; она с силою ухватилась за прутья клетки и закашлялась долгим, упорным кашлем, надрывающим ей всю внутренность. Вся дрожа, схватившись руками за бока, точно больной человек, она все кашляла и кашляла… на глазах у нее навернулись слезы… Движимый жалостью, страстно желая хоть чем-то ей помочь, я бессознательно протянул руку сквозь прутья клетки и погладил ее гладкую, худую спинку; обезьянка тотчас же схватилась за нее своей рукой. Эта маленькая, худенькая ручка горела, как в огне! Глядя в ее серьезные, печальные глаза, мне почудилось вдруг, что я стою у постели умирающего человека…

Я посмотрел на Константина. Он глядел в сторону, как-то странно сморщившись, и кусал усы… Мне показалось, что на глазах у него блестят слезы… Не говоря друг другу ни слова, мы оба двинулись к выходу.

Несколько времени мы шли молча по улицам, по-прежнему освещенным солнечным светом. - Черт возьми! Точно человек умирает! - проговорил вдруг Константин каким-то глухим, сдавленным голосом. И я понял, что и ему, как и мне, было до боли жалко эту бедную, маленькую обезьянку, оторванную от всего ей родного и близкого, лишенную солнца, свободы, воздуха и умиравшую мучительной болезнью в грязной, душной клетке зверинца, в руках грубого человека…

На другой день, когда мы с Константином мчались уже домой по железной дороге, меня охватили угрызения совести. Я не мог успокоиться при мысли, что мы с товарищем не сделали ничего для больной обезьянки. Надо было попытаться вырвать ее из рук ее грубого хозяина, надо было упросить его продать ее нам, - жить ей, вероятно, осталось уже немного, и он, наверное, охотно уступил бы ее нам. По крайней мере, хотя бы на эти последние, немногие часы жизни бедный зверек был бы избавлен от грубого обращения и побоев, видел бы заботу о себе и ласку. Надо было постараться, чем можно, скрасить ему эти часы. А мы посмотрели только, пожалели и прошли мимо!..

Мне было мучительно стыдно, да стыдно и теперь вспоминать об этом, и часто передо мной встает, как живая, маленькая, худенькая, сгорбленная фигурка со старческим личиком и большими, умными, печальными человеческими глазами; она смотрит на меня с немым укором и, прижимая руки к груди, словно говорит мне: "Ты не сделал того, что мог и что должен был сделать!" И мне делается всегда тяжело и неловко на душе…

По Брему, Н. Вагнеру и другим. - С. 131-137.

Слон

Слон - самое большое из всех сухопутных животных. Взрослый слон бывает вышиной немного больше четырех аршин. Туловище у слона толстое, ноги словно бревна. На ногах по пяти пальцев с копытцами. Огромная голова слона сидит на короткой шее, и слон не может ни опускать ее, ни ворочать ею. Плохо бы пришлось поэтому слону при добывании пищи, если бы у него не было длинного подвижного хобота: объел бы он всю зелень, какую может ртом достать, а там хоть умирай с голода. А хоботом слон достает и высокие ветки, и плоды с деревьев, и сочную траву с земли - сорвет их и положит в рот. Хобот у слона так силен, что слон легко ломает им ветки толщиной в руку. Хоботом же слон пьет воду: он втягивает в него воду, а потом широкой струей пускает ее в рот. Хоботом слон нюхает, хоботом же и ощупывает все, что ему нужно; с помощью хобота слон может поднимать с земли и очень большие тяжести, и самые маленькие вещи: нежный листочек, серебряную монету, кусочек бумаги. Хобот слона - самое чувствительное место, и потому слон очень его бережет и в опасности часто свертывает его.

Во рту у слона всего 4 зуба: два вверху и два внизу, по одному с каждой стороны; от жевания эти зубы стираются и заменяются новыми; так слон меняет зубы раз 6 в свою жизнь. Кроме того, изо рта самцов (а в Азии и у самок) торчат два громадные длинные зуба - клыки или бивни. Бивни эти служат слону больше всего для обороны от врагов, но оказывают ему и другие услуги; ими слон прокладывает себе дорогу в самом глухом, дремучем лесу.

Уши у слона очень большие, и слух у него так хорош, что стоит только хрустнуть веточке, чтобы слон уже насторожился. Глазки у слона маленькие, добродушные; видит слон не особенно хорошо.

Слоны водятся только в жарких странах, в Азии и Африке; у азиатского слона уши гораздо меньше, чем у африканского, лоб круче, бивни короче; азиатский слон умнее и смышленее своего африканского брата.

А Азии слоны водятся большими стадами, иногда по 100 и больше слонов. Каждое стадо составляет как бы одно семейство. Слоны живут между собою очень дружно, помогают друг дружке и защищают один другого. Самки подпускают к молоку и ласкают одинаково и своих, и чужих детенышей.

Днем стада слонов скрываются в лесной чаще от солнечного зноя и от надоедливых комаров-москитов и других насекомых, которые сильно их одолевают; хотя кожа у слонов и очень толстая, но она очень чувствительная, особенно в тех местах, где собрана в складки; насекомые, забираясь в эти складки, жалят и немилосердно мучают слонов.

Когда насекомые очень их одолевают, слоны срывают хоботом ветви и отмахиваются ими.

Но вот солнце близится к закату; слонов томит жажда, и они по проложенной ими же тропинке медленно, бесшумно идут вслед за вожаком к озеру или к реке.

Вожак сначала один выходит на открытый берег, осматривается, прислушивается; убедившись в том, что опасности нет, он дает знак, и все стадо радостно высыпает на берег и входит в воду. Кто пьет, кто набирает воды в хобот и обливает ею себя или своего товарища, кто плавает, кто совсем погружается в воду и выставляет из воды только кончик хобота, чтобы дышать. Плавают слоны очень хорошо и могут держаться на воде очень долго.

Но вот, напившись и накупавшись, слоны снова вылезают из воды и медленно, пощипывая траву и ветки, отправляются за вожаком снова в лес на отдых.

Иногда слоны в поисках за хорошим кормом делают очень большие переходы, они могут даже бежать довольно быстро - до 25 верст в час. Если по дороге слонам встретится песок, они с наслаждением ложатся на него или обсыпают себя им, набирая его, как воду, в хобот.

Казалось бы, что таким тяжеловесным животным невозможно взбираться на гору, а между тем слоны пролагают через горы целые дороги и при том всегда умеют выбрать самые удобные и низкие переходы. Взбираясь на гору, слон становится на колени передними ногами и, упираясь на них, медленно поднимается вверх. Спускаясь же с горы, слон ложится, упирается грудью в землю, вытягивает передние ноги, пока не обопрется на что-нибудь, и потом потихоньку подтягивается вниз. Иначе слону ни за что бы не спуститься с горы: его собственная тяжесть сбросила бы его вниз, ведь большие слоны бывают до 250 пудов весом.

Горы не останавливают слонов, но легкая изгородь, сделанная человеком, запах человека уже пугают их и заставляют сворачивать с дороги; поэтому легкой изгороди достаточно, чтобы огородить поле от нападения слонов.

Кроме человека, который немилосердно преследует слонов, слоны никого не боятся. Это огромное, доброе животное никогда само ни на кого не нападает; часто огромный слон уступает дорогу какому-нибудь маленькому зверьку, из боязни наступить на него. Только жестокое преследование человека заставляет рассвирепеть бедное животное, и тогда оно делается страшным.

Много историй рассказывают про любовь слонов друг к другу и к своим детенышам.

Одного слона сильно ранили на охоте; слон зашатался и упал бы, если бы в это время не выбежала из леса самка. Она подперла боком своего друга и сама, истекая кровью от нанесенных ей ран, поддерживая слона, увела его в лес.

В другой раз охотники ранили мать; она кинулась было бежать, но слоненок не мог поспеть за нею; тогда она повернулась к детенышу и, закрыв его своим телом, тихо побрела с ним в лес, под градом стрел.

Раз охотники поймали самку и привязали ее к дереву; детеныш в страшном волнении бегал около нее и все старался разорвать державшие ее цепи, потом отбегал к другой самке, которая гладила его своим хоботом, как бы утешая, но он не успокаивался и опять с громким ревом бросался к матери.

Детеныш бывает у самки только один, редко два. Слоненок родится в полтора аршина вышиной и без клыков; сосет он, закидывая хобот за спину. Он растет очень быстро, но до двух лет обыкновенно держится около матери. Первые шесть месяцев мать кормит его одним молоком. Первое время слоненок почти постоянно проводит под телом матери, между ее ногами; это самое безопасное место для него.

В Африке слонов сильно истребляют из-за их клыков (это и есть слоновая кость, из которой приготовляют разные дорогие вещи). Там их ежегодно убивают до 65 тысяч, и они там почти что выводятся. В Индии же слонов истреблять запрещено правительством; там слонов ловят больше не из-за их бивней, а для того, чтобы приручить их и заставить работать.

Охотятся за слонами различно: бросаются на них с копьями и стрелами, выезжают на конях с ружьями, роют ямы на дороге, где ходят слоны, и прикрывают их ветками и травой. Слон не видит ямы, идет и падает туда. Еще больше ловят слонов так: несколько десятков охотников окружают стадо слонов легкой изгородью; охотники становятся за изгородью с факелами в руках и светом и криком пугают слонов, не подпускают их к изгороди, а гонят их в одно место, где другая часть охотников уже огородила довольно большое пространство крепким тыном; вход в этот загон запирается опускающимися сверху воротами.

Криком и шумом охотники пугают слонов и гонят их к воротам загона. Испуганные животные мечутся во все стороны, всюду видят перед собою изгородь и охотников и, наконец, заметив открытые ворота, бросаются в них. Но лишь только стадо вбежало в загон, ворота опускаются - и слоны заперты.

Невозможно видеть пойманных слонов и не жалеть их: слоны страшно любят свободу и глубоко страдают в неволе. Первое время они ужасно тоскуют, мечутся и все хотят вырваться на свободу; отвергая всякую пищу, стоят они голодные, измученные, устало понурив головы и не обращая внимания Нина что кругом.

Но вот в загон въезжают на двух ручных слонах четыре опытных вожака. К своему брату-слону дикие слоны относятся доверчиво, даже если на нем сидит человек; этим-то люди и пользуются. Улучив свободную минуту, они накидывают на ногу слона крепкую петлю и с помощью двух ручных слонов подводят беднягу к дереву и там привязывают его.

Сначала слон мечется и старается оборвать удерживающие его веревки, но мало-помалу, видя, что ничего не поделаешь, затихает.

Так понемногу перевязывают всех слонов, затем люди начинают ухаживать за своими пленниками, кормят их и подпускают к ним ручных слонов, чтобы дикие не скучали.

Через несколько дней на слонов надевают ошейники и между двумя ручными слонами ведут их на водопой и купаться.

Месяца через два - через три пойманные слоны делаются совсем ручными, и их остается только приучить работать. Это делается с помощью тех же ручных слонов; ласково и терпеливо учат они своих новых товарищей исполнять свои обязанности.

Но, несмотря на близость ручных слонов и заботы людей, многие слоны не переносят потери свободы и умирают от горя.

Прирученные слоны очень послушны. Они исполняют самые тяжелые работы: таскают бревна, переносят тяжести, на них ездят верхом, пашут землю громадными плугами; слоны так добры и умны, что под их присмотром, говорят, мать может оставить ребенка.

Про доброту и сообразительность ручных слонов рассказывают много интересного. Вот что пишет, например, один путешественник:

"Однажды вечером, когда я проезжал через лес, лошадь моя испугалась выходившего из чащи шума, похожего на то, как будто кто-то сильно отдувался. Подъехавши ближе, я чуть не наткнулся на ручного слона, который шел один, без погонщика. С большими усилиями он тащил на бивнях большое бревно. Но тропинка была так узка, что слон должен был то и дело нагибать голову то вправо, то влево, чтобы пронести свою ношу. Увидев нас и заметив, что мы остановились, слон бросил свою ношу и отошел в сторону, чтобы дать нам дорогу. Но лошадь моя все еще не решалась идти; видя это, слон еще глубже ушел в лес, повторяя свое "Урмф-урмф!", слон хотел нас ободрить. Наконец, моя лошадь решилась двинуться. Когда мы миновали слона, он снова сбросил свою ношу на бивни и с тем же урчанием, терпеливо понес ее дальше"…

"Я был в Контрагеме, - рассказывает другой путешественник, - во время проливных дождей. Раз видели мы утром на балконе; день был ненастный и пасмурный, с каждой минутой небо становилось все мрачнее, вдали слышались глухие раскаты грома, приближалась сильная гроза. Скоро дождь полил потоками, и гроза разразилась.

В это время на поляне, которую нас было видно с балкона, под огромным густолиственным деревом паслось шесть слонов; но при первой же молнии они вышли из-под дерева и, отбежав, встали под открытым небом, немилосердно дрожа под потоками ливня.

- Вот бестолковые животные, - сказал я своему знакомому, - они не любят холодной воды, а между тем стоят под дождем посреди двора, вместо того, чтобы оставаться под деревом.

- Вы ошибаетесь, - ответил мне знакомый, - это, напротив, доказывает их память и сметливость. Два года назад одного из их товарищей убило на их глазах молнией в лесу, где они хотели прятаться от грозы. С тех пор они при первой же молнии спешат уйти из-под деревьев и остаются на открытых местах до окончания грозы".

Слон удивительно добр и жалостлив ко всему слабому и беспомощному. Однажды в летний день один индийский князь ехал на охоту на своем любимом слоне в сопровождении многочисленной свиты.

На лугу, по которому им пришлось проезжать, отдыхало несколько больных; их родные привели их сюда погреться на солнышке и подышать свежим воздухом; они надеялись также, что кто-нибудь из прохожих даст им какой-нибудь совет и поможет им в их болезни, как было в обычае в той стране. Но при виде пышной охоты, блестящих одежд и огромного слона, на котором ехал впереди сам князь, все здоровые в испуге разбежались, покинув больных на произвол судьбы, так как встреча с владетельным князем не предвещала им ничего доброго.

Князь хотел было свернуть с дороги, как вдруг ему пришла в голову жестокая мысль: позабавиться охотой на людей - подавить слонами этих бедняков. Он велел вожаку разогнать своего слона.

Слон прибавил шагу, но, дойдя до первого больного, встал, как вкопанный. - Ударь слона в ухо! - закричал в гневе жестокий князь, и вожак, не смея прекословить, ударил слона тяжелым молотком. Слон не шевельнулся. -Бей его! Коли его хорошенько! - вскричал в бешенстве князь. Но сколько ни колотил вожак слона, сколько ни колол его острым копьем, слон не двигался.

Наконец, видя, что люди не могут сами сойти с дороги и никто не хочет помочь им, слон осторожно одного за другим стал поднимать больных хоботом, переложил их с дороги и тогда уже двинулся в путь.

Слоны на воле живут очень долго, вероятно, лет до 150. Почувствовав приближение смерти, слоны уходят куда-нибудь в глухое место и там умирают. В неволе же слоны живут гораздо меньше, лет 20, хотя бывали случаи, что слоны доживали до 100 лет.

По Е. Бекетову, Брему, Н. Вагнеру. - С. 230-233.

Царь пустыни

Знойная, сухая, бесплодная африканская пустыня. Солнце только-только всходит. Все вокруг еще погружено в дремоту. Тишина царит в воздухе. С одного из скалистых возвышений медленным, важным шагом спускается пара - лев и его подруга.

Львица останавливается первая, пригибает голову к земле и издает глухое ворчание. Лев останавливается тоже и вторит ей, их голоса сливаются, их рыкания с каждым разом становятся все сильнее и сильнее, это уже не ворчание, нет, сначала голоса львов звучат, как глухие перекаты отдаленного грома, все сильнее и сильнее, все гуще и гуще становятся они: звуки растут, крепнут, весь воздух наполняется ими, кажется, будто земля дрожит от них кажется, будто грудь у львов вот-вот надорвется от этих рыканий.

Этот грозный могучий рев будит все, что есть живого вокруг, все от мала до велика жмется и дрожит от ужаса в своих норах и логовах; "раад!" - "гром гремит" - говорят арабы, заслышав это рыкание. Лев и его подруга дают свой утренний концерт, приветствуя солнце. Всю ночь эта пара бродила по окрестностям в поисках за добычей и теперь возвращается в свое логов, чтобы отдохнуть и заснуть до вечера.

По красоте и силе льва считают первым из всех зверей; и действительно он величественно прекрасен: хороша его большая, выразительная голова, украшенная огромной, густой гривой, покрывающей всю шею, переходящей на широкую грудь и верхнюю часть спины и спадающей до колен, прекрасно стройное, словно отлитое из стали гибкое туловище, покрытое красновато-желтой или светло-бурой короткой шерстью, отливающей шелком на сгибах. Огромные лапы льва вооружены страшными втяжными когтями, глаза по голове невелики, и зрачки у них круглые, а не щелями, как у кошки. Длинный плоский язык покрыт такими длинными и крепкими роговыми колючками, что, когда лев лижет свою добычу, он легко сдирает ими мясо от костей. Хвост льва совсем не похож на хвосты других кошек, он скорее напоминает бычачий или ослиный хвост - он весь покрыт короткими волосами и только на конце густой пучок длинных волос, в глубине которых есть роговая бородавка, заостренная на конце, похожая на коготь; в это хвосте у льва страшная сила - он без труда валит им на землю сильного человека. Все движения льва плавны и ловки, поступь величавая, осанка важная.

Львица ростом меньше льва, она не так сильна, но тоже очень красива и величава. Как и тигры, львы совсем не могут лазать по деревьям.

Почти по всей Северной Африке, Египте, Алжире, попадаются небольшие перелески из финиковых пальм, олив и других деревьев, окружающих небольшой ручеек или озеро воды; эти перелески - излюбленные места жительства льва; там, где деревья растут гуще, около самых корней, роет он себе в песке логово и приходит сюда изо дня в день отдыхать от своих ночных похождений, в то время как палящее солнце заливает всю окрестность.

Льва нельзя назвать вполне ночным животным, он охотится по ночам только потому, что это для него удобнее. Он держится одного и того же логова до тех пор, пока не переведет в этой местности всей добычи, и тогда переходит на другое место, совершая свой переход по ночам и прячась по дороге там, где застанет его утро.

Львы живут семьями, состоящими их льва, львицы и детенышей; вся семья охотится вместе, подстерегая добычу из засады.

Лев не бросается на всякого встречного зверя и человека без пути и без толку, он нападает и убивает только тогда, когда он голоден. На человека лев вообще нападает очень редко, детей же почти никогда не трогает.

Иногда весной в самой густой, скрытой чаще перелеска, там, где несколько деревьев растут рядом друг около друга, между их корнями можно найти особенно широкое львиное логово, состоящее из нескольких ям и окруженное черепами и костями животных; эти кости служат верными признаком того, что логово это принадлежит львице с маленькими львятами.

Маленькие зверьки родятся полосатыми и очень похожими на кошек; в противоположность всем другим кошкам они родятся с открытыми глазами и очень быстро растут и крепнут; через несколько месяцев мать водит их уже с собой на охоту.

Львица нежно любит своих детей. Мило видеть, как она заботлива и терпелива с ними. Зверьки очень резвы и шаловливы; часто они заводят веселые игры и немилосердно теребят мать со всех сторон, но они никогда не выйдет из терпения, переносит все их толчки и пинки и сама играет с ними.

Львы живут долго; даже в неволе они доживают лет до семидесяти, хотя вообще в неволе они скоро стареются и утрачивают свою красоту. Молодые львы при хорошем уходе скоро ручнеют, крепко привязываются к своих хозяевам и сторожам и узнают их даже много лет спустя после того, как они расстались.

Охотники поймали в Африке живым громадного красивого льва и решили отправить его на пароходе в Лондон в зверинец. Сделали железную клетку, посадили в нее льва и поставили эту клетку на пароходе. Никто из людей не решался подойти близко к страшному льву, чтобы кормит его. Только один из матросов, по имени Джек, оказался храбрее и стал кормить бедное животное, измученное голодом и морской качкой. Лев оценил его доброту и скоро стал встречать своего друга радостным ворчанием. Мало-помалу они так подружились, что Джек свободно входил в клетку, гладил по голове своего Неро, как он назвал льва, и Неро, как кошка, ластился к нему и лизал ему руки. Наконец, они приехали в Лондон. Матрос чуть не со слезами простился со львом, которого прямо с парохода привезли в зверинец.

Прошло немало времени. Лев в зверинце страшно излился; по целым дням метался он взад и вперед по клетке и иногда со страшным рыканием бросался к решетке. Все с ужасом слушали это грозное рыкание, и содержатель зверинца просил посетителей не подходить близко к клетке Неро.

Но вот в один праздничный день целая толпа матросов пришла в зверинец посмотреть на зверей. Среди них был и Джек. - Не подходите близко ко льву, - сказал содержатель зверинца, - он сегодня что-то особенно не в духе. - Неро, милый мой! Неужели ты не узнаешь меня, старый дружище!

Лев, измученный, истомленный неволей и дурным уходом, встрепенулся при звуках знакомого голоса, пригнул на решетку и, стараясь просунуть голову между ее прутьями, с радостными ворчанием стал лизать руки Джеку, который гладил его по голове.

В. Немирович-Данченко. - С. 233-236.

Умирающий лев

В ржавой железной клетке зверинца умирал старый лев. Лето стояло холодное. Оно было не первым для могучего животного; царя пустыни не сразу сломил холодный север.

Долго, очень долго лев бился в своей клетке, яростно кидался на подходивших к ней, грыз зубами железные прутья и ревел так властно и грозно, что остальные звери как-то припадали к земле, боязливо жмурились, и только пара великолепных королевских тигров отвечала ему издали только приветом на привет.

Целые годы лев не мог успокоиться, привыкнуть к рабству. Утомясь, он ложился, клал свою огромную громадную гордую голову на вытянутые могучие лапы и только сверкал, гневно и презрительно сверкал узившимися зрачками на подходящих к клетке любопытных.

Но зимы, которые он проводил в полутьме, был долги. Лета - коротки и холодны.

Кормили его плохо. Часто бледный, развенчанный повелитель спаленного солнцем края с отвращением отходил от вялых кусков конины, на которые разве только польстился бы ворон. Еще чаще он в бессилии падал перед тысячами жадных любопытных глаз. К нему привыкли, его перестали бояться. Он уже не ревел теперь, когда его донимали криками, он только отходил в глубь своей клетки и там нервно бил хвостом о пол.

Только когда солнце показывалось из-за туч, он опять подползал к решетке, вытягивался, подставлял ему так быстро хилевшее тело и зажмуривался и замирал, точно ему хотелось ничего больше не видеть, не чувствовать, кроме этой теплой ласки, как будто долетавшей к нему из его жаркой пустыни.

Как он очутился здесь? Давно ли он носился по пескам Сахары, высматривая, не обрисуется ли в ее огнистой дали тонкая и длинная шея стройного жирафа? Песчаный и горячий вихрь самума оставался позади, когда лев уносился в известные одному ему пещеры.

Он пил чистые воды в оазисах под нежно колыхавшимися венцами вееровидных пальм, дышал ароматом пышных и ярких цветов солнечного края. От пирамид, синевших над медлительным Нилом, до синих волн Атлантического океана вся пустыня принадлежала ему, а только на этом просторе не было тесно. И вдруг какая-то подлая яма, толстая сеть, накрывшая его, в которой, беснуясь, он путался все больше и больше, гвалт ликующей толпы закутанных в белое арабов, которые еще вчера, мысленно обращаясь к нему, называли "господином", и тьма! Тьма в каком-то тесном ящике, где он должен лежать, свернувшись, в котором только одним негодующим ревом он показывает, что еще жив, не задохнулся.

Его везут куда-то. Он слышит скрипение глубоко врезывающихся в песок колес, мычание быков, громкие понукания погонщиков.

Он был заперт в трюме большого корабля, он слышал свист бури, визг цепей, топот ног на палубе над собою и впервые увидел свет только на бледном и чахлом севере - его вечным пленником.

Немец-хозяин гордился им. Он заплатил за него в Гамбурге 16000 р. И, показывая благородному льву свое пьяное мурло, кричал: - Ты, говорят, силен, а я тебя купил и держу в клетке, - значит, я сильнее тебя…

И в доказательство этого железным наконечником палки тыкал его в морду.

Приезжали какие-то сухие, выцветшие люди; попадись ему они в пустыне, он бы, пожалуй, не тронул их - не охотник был до костей. Они, глядя на него, записывали что-то, и хозяин опять, чтобы показать им грозу пустыни во всей красе, совал палку в его жадно раскрытую и горячо дышавшую пасть. Лев вскакивал, бесился, а немец добродушно хохотал и говорил: - О, я нитшево не жалей для мой "публикум". Я давал за этот великолепный зверь 16000 рубель.

И ученые, и хозяин были довольны; только само дорого оплаченное животное, растревоженное ими, долго после того бегало по клетке, рычало и не могло успокоиться…

С каждым годом оно становилось медленнее в движениях. Шерсть его лезла клочьями и блекла, утрачивая свой золотистый цвет; она уже не лежала волнисто и красиво, повинуясь каждому нервному трепету чуткой кожи. Он уже не рычал так громко, чаще хрипел… Железные прутья решетки не дрожали под его лапами. Он то и дело приваливался к ней, как более сознательный узник-человек к окну своей клетки. Точно лев понимал, что там, за нею, свобода, и, лишенный ее, старался как можно больше забрать вольного воздуха в свои легкие. Промозглый запах его клетки душил зверя!

Он уже не слушал насмешливых криков, не шевелился, когда его трогали. В нем все болело. Он только лизал мясо, нюхал его и редко мог проглотить несколько кусков.

Вставая, он шатался, едва держался, прислоняясь к решетке. Из его измученной груди дыхание вылетало со свистом. Одно солнце выводило его из неподвижности. Только что оно подымалось за деревьями, он уже не отрывал от него своих тускнувших глаз.

Казалось, в нем, в его пламенном круге он видел отражение своей родины, чувствовал под своими лапами горячие пески пустыни с ее священною тишиною и прозрачною далью…

Скоро лев стал кашлять, как человек. "Публикум" уже выражала недовольство немцем-хозяином. "Что он нам все разную калечь показывает. Разве это лев? Дворняга-дворнягой!.." И хозяин всполошился. Позвали ветеринара. - Плакали ваши денежки! - обратился он к немцу. - Ай! Ай! Я за него заплатил 16000 рубель! - Нечего "ай-ай"! Видите сами, чахотка в последнем градусе! И, пощекотав бедного льва тросточкой, пошел себе домой…

Немец всмотрелся: облысел лев. Грива наполовину вылезла - весь пол покрыт клочьями шерсти. Куски мяса не тронуты; на один из них лев положил лапу и нервно то вонзлит в него когти, то расправит их, но не ест… хрипит. Косой луч солнца позолотил ржавую решетку в другом конце клетки, лев поднялся, шатаясь, как пьяный, подобрался туда и рухнул к ней всем своим ослабевшим телом, так что под прощальным светом отгоравшего дня, казалось, затлела и вспыхнула его золотистая шерсть.

Ударило холодами. Теперь уж и солнце его не грело; он, дрожа, только посмотрел на него… Мог ли он думать? Если да, то в эти мгновения ему, вероятно, приходило в голову, что оно так же освещает его далекую пустыню.

На другой день, когда отворили дверцу из темного отделения клетки, в котором он спал, в светлое, он мог доползти только до порога. Отсюда уж он не видел солнца, но оно бросало свой огнистый свет на решетку, ложилось зыбкою золотистою волною на пол.

Лев почти уже не открывал своего гаснущего взгляда ни от этой решетки, ни от этих желтых бликов на полу. Ему вдруг хорошо и тепло стало. Он не понимал, что с ним. Куда делись эти ржавые прутья, эти стены, эта чахлая зелень за ними? Даль раздвинулась.

Бесконечная, полная зноя и таинственной тишины, засияла кругом пустыня. Где-то на краю ему мерещатся недвижные тонкие пальмы. Красиво клонятся их венцы… Горячий песок, не простынувший за ночь, под ним, и так льву удобно на нем лежать… Чу!.. Это издали рычит его львица… зовет его. Он видит ее… Едва отделяется ее тело, гибкое и волнистое, от золотистого холма. Опять зовет… И вдруг лев, откуда вспыхнула его сила, поднялся, могуче заревел по-прежнему, как камень из пращи, бросился ей навстречу и, ударяясь о решетку, пал у ее перил, вытянув лапы и бессильно свернув голову…

Подбежал надсмотрщик-татарин - лев уже не дышал. Схватив его за остатки гривы, поднял и уронил. Голова мощного некогда зверя с глухим шумом ударилась об пол.

По Н. Лескову. - С. 236-240.

Лев старца Герасима

Восточная легенда

Триста лет после Иисуса Христа жил на востоке богатый человек по имени Герасим. У него были свои дома, сады, более тысячи человек слуг и много драгоценностей; но когда он один раз сильно заболел и едва не умер, тогда он начал размышлять, что жизнь человеческая коротка, что от болезни и смерти не спасет богатство, а потому лучше ранее распорядиться так богатством, чтобы потом из-за него никто не ссорился.

Герасим роздал все свое богатство бедным и ушел из людного места в пустыню. А пустыня была дикая, где не жил ни один человек, а только рыскали звери да ползали змеи.

Нашел Герасим нору под меловым камнем, натаскал туда тростнику и стал жить здесь. Жить Герасиму было тихо, а есть и пить нечего. Он с трудом находил кое-какие съедобные коренья, а за водою ходил на ручей. Ключ воды был далеко от пещерки, и пока Герасим напьется да пойдет назад к своей норке, его опять всего опалит; и зверей ему страшно, и силы слабеют, и снова пить хочется. А ближе, возле воды, нет такого места, где бы можно было спрятаться.

"Ну, - думает раз в большой жар Герасим, - мне этой муки не снесть: вылезешь из моей меловой норки, надо сгореть под солнцем; а здесь без воды я должен умереть от жажды, а ни кувшина, ни тыквы, ни какой другой посуды, чтобы носить воду, у меня нет. Что мне делать? Пойду, - думает Герасим, - в последний раз к ручью, напьюсь и умру там".

Пошел Герасим с таким решением к воде и видит на песке следы, как будто бы здесь прошел караван на ослах и верблюдах. .. Смотрит он дальше и видит, что лежит тут один растерзанный зверем верблюд, а невдалеке от него валяется еще живой, но только сильно ослабевший ослик и тяжко вздыхает и ножонками дрыгает, и губами смокчет.

Герасим оставил безжизненного верблюда валяться, а об ослике подумал: "Это еще может жить. Он только от жажды затомился, потому что караванщики не знали, где найти воду. Прежде чем мне самому помереть, попробую облегчить страдание этого бедного животного".

Герасим приподнял ослика на ноги, подцепил его под брюхо своим поясом и стал волочить его и доволок до ключа свежей воды. Тут он обтер ослу мокрой ладонью запекшуюся морду и стал его из рук попаивать, чтобы он сразу не опился. Ослик ожил и поднялся на ножки.

Герасиму жаль стало его тут бросить, и он повел его к себе и думал: "Помучусь я еще с ним, окажу ему пользу".

Пошли они вместе назад, а тем временем огромный верблюд уже совсем почти был съеден; и в одной стороне валялся большой лохмот его кожи. Герасим пошел взять эту кожу, чтобы таскать в ней воду, но увидел, что за верблюдом лежит большой желтый лев с гривою и хвостом по земле хлопает.

Герасим подумал: "Ну, наверно, этот лев сейчас вскочит и растерзает и меня, и осленка".

Но лев их не тронул, и Герасим благополучно унес в собой лохмот верблюжьей кожи, чтобы сделать из нее мешок, в который можно набирать воды.

***

Набрал тоже Герасим по пути острых сучьев и сделал из них ослику загородочку у самой своей норки. "Тут ему будет ночью свежо и спокойно", - думал старец, да и не угадал.

Как стемнело, вдруг что-то будто с неба упало над пещеркой, и раздался страшный рев и ослиный крик.

Герасим выглянул в окно и видит, что давешний страшный лев пришел съесть его осла, но это ему не удалось: прыгнув с разбега, лев не заметил ограды и воткнул себе в пах острый сук и взревел от невыносимой боли.

Герасим выскочил и начал вынимать из раны зверя острые спицы.

Лев от боли весь трясся и страшно ревел и хватал Герасима за руку, но Герасим его не пугался и все колючки повынул, а потом взял верблюжью кожу, взвалил ее на ослика и погнал к роднику за свежею водою. Там у родника он связал кожу мешком, набрал ее полну воды и пошел опять к своей норе.

Лев во все это время не тронулся с места, потому что раны его страшно болели.

***

Герасим стал омывать раны льва, а сам подносил к его разинутой пасти воду в пригоршне, и лев лакал ее воспаленным языком с ладони, а Герасиму было не страшно, так что он сам над собой удивлялся.

Повторилось то же на другой день и на третий, и стало льву легче, а на четвертый день, как пошел Герасим с ослом к роднику, смотрит - приподнялся и лев и тоже вслед за ними поплелся.

Герасим положил льву руку на голову, и так и пошли рядом трое: старик, лев и осленок.

У ключа старец свободною рукою омыл раны льва на вольной воде, и лев совсем освежел, а когда Герасим пошел назад, и лев опять пошел за ним.

Стал старик жить со своими зверями.

***

У старца выросли тыквы, он начал их сушить и делать из них кувшины, и потом стал относить эти кувшины к источнику, чтобы они годились тем, у кого не во что с собою воды захватить. Так жил Герасим и другим был полезен. И лев тоже нашел себе службу: когда Герасим в самый зной отдыхал, лев стерег его осла. Увидали эту компанию проходившие караваном путники и рассказали в жилых местах по дорогам, и сейчас из разных мест стали приходить любопытные люди: всем хотелось смотреть, как живет бедный старик и с ним ослик и лев, который их не терзает. Все это видели, и все этому удивлялись и спрашивали у Герасима: - Открой нам, пожалуйста, какою ты силою это делаешь? Верно ты не простой человек, а необыкновенный, что при тебе происходит такое чудо?

А Герасим отвечал: - Нет, я самый обыкновенный человек, и даже признаюсь вам, что я еще очень глуп: я с людьми жить не умел и ушел из города в пустыню. - Зачем же ты так глупо сделал?

- Хотел разделить богатство свое людям, чтобы все были счастливы, а на место того они все перессорились. - Зачем же ты их умнее не разделил? - Да вот то-то оно и есть, что делить-то трудно, а вот не забирать себе ничего против других лишнего - это куда как спокойно, и мне понравилось.

Люди закивали головами: - Эге! - сказали, - да это какой-то больной чудак, а между тем все-таки же удивительно, что у него лев осленка караулит и не съест их обоих. Давайте поживем мы с ним несколько дней и посмотрим, как это у них выходит.

Остались с ними три человека. Герасим их не прогонял, а только сказал: Вместе надо жить не так, чтобы троим на одного смотреть, а надо всем работать, а то придет несогласие, и я вас забоюсь и уйду.

Три согласились, но на другой де день при них случилась беда: когда они спали, заснул тоже и лев и не слыхал, как проходившие караваном разбойники накинули на ослика петлю и увели его с собою.

***

Утром люди проснулись и видят, лев спит, а ослика и следа нет. Они говорят Герасиму: - Вот ты и в самом деле дождался того, что тебе давно следовало, зверь всегда зверем будет, вставай скорей, твой лев съел, наконец, твоего осла и, верно, зарыл где-нибудь в песок его кости.

Вылез Герасим из своей меловой норы и видит, что дело похоже на то, как ему трое сказывают. Огорчился старик, но не стал спорить, а взвалил на себя верблюжий мех и пошел за водою.

Идет, тяжко переступает, а смотрит - за ним вдалеке его лев плетется; хвост опустил до земли и головою понурился. "Может быть, он и меня хочет съесть, - подумал старик. - Но не все ли равно мне, как умереть? Поступлю лучше по Божьему завету и не стану рабствовать страху".

И пришел он и опустился к ключу и набрал воды, а когда восклонился - видит, лев стоит на том самом месте, где всегда становился осел, пока старец укреплял ему на спину мех с водою.

Герасим положил льву на спину мех с водою и сам на него сел и сказал: - Неси, виноватый!

***

Лев и понес воду и старца, а три пришельца, как увидели, что Герасим едет на льве, еще пуще дивились. Один тут остался, а двое из них сейчас же побежали в жилое место и возвратились со многими людьми. Всем захотелось видеть, как свирепый лев таскает на себе мех с водою и дряхлого старца.

Пришли многие и стали говорить Герасиму: - Признайся нам, ты или волшебник, или в тебе есть особливая сила, какой нет в других людях?

- Нет, - отвечал Герасим, - я совсем обыкновенный человек, и сила во мне такая же, как у вас у всех. Если вы захотите, вы все можете это сделать. -А как же этого добиться? -Поступайте со всеми добром да ласкою - и за себя не бойтесь. -Как же можно за себя не бояться? -А вот так же, как вы сидите теперь со мной и моего льва не боитесь. - Это потому нам здесь смело, что ты сам с нами. Ты от зверя средство знаешь и за нас заступишься.

А Герасим отвечал: - Пустяки вы себе выдумали, что я будто на льва средство знаю. Бог хранит тех, кто зла другому не мыслит и не делает. Спите, не бойтесь.

Все полегли спать вокруг меловой норки Герасима, и лев лег тут же, а когда утром встали, то увидели, что льва нет на его месте!.. Или его кто отпугнул, или убил и зарыл труп его ночью.

Все очень смутились, а старец Герасим сказал: - Ничего, он, верно, за делом пошел и опять скоро вернется.

***

Разговаривают они так и видят, что в пустыне вдруг закурилась столбом пыль, и в этой пронизанной солнцем пыли веются странные чудища с горбами, с крыльями: одно поднимается вверх, а другое вниз падает, и все это мечется, и все это стучит, и гремит, и несется прямо к Герасиму, и враз все упало и повалилось, как кольцом, вокруг всех стоявших; а позади старый лев хвостом по земле бьет.

Когда осмотрелись, то увидали, что эта вереница огромных верблюдов, которые все друг за друга привязаны, а впереди всех их был навьюченный Герасимов ослик. - Что это такое сделалось и каким случаем?

А было это вот каким случаем: шел через пустыню купеческий караван, на него напали разбойники, которые ранее угнали к себе Герасимова ослика. Разбойники всех купцов перебили, а верблюдов с товарами взяли и поехали делиться. Ослика же они привязали к самому заднему верблюду. Лев почуял по ветру, где идет ослик, и бросился догонять разбойников. Он настиг их, схватил за веревку, которою верблюды были связаны, и пошел скакать, а верблюды от страха перед ним прыгают и ослика подкидывают. Так лев и пригнал весь караван к старцу, а разбойники все с седел свалились, потому что перепуганные верблюды очень сильно прыгали, и невозможно было на них удержаться. Сам же лев обливался кровью, потому что в плече у него засела стрела.

Все люди всплеснули руками и закричали: -Ах, старец Герасим! Твой лев имеет удивительный разум! - Мой лев имеет плохой разум, - отвечал, улыбаясь, старец: он мне привел то, что мне вовсе не нужно! На этих верблюдах товары великой цены. Это огонь! Прошу вас, пусть кто-нибудь сядет на моего осла и отведет этих испуганных верблюдов на большой путь.

Там, я уверен, теперь сидят их огорченные хозяева. Отдайте им все их богатство и моего осла на придачу, а я поведу к воде моего льва и там постараюсь вынуть стрелу из его раны.

И половина людей пошли отводить верблюдов, а другие остались с Герасимом и его львом и видели, как Герасим долго вытягивал и вынул из плеча зверя зазубренное острие.

Сохранить книгу в формате doc (zip. 320Kb)