Чёрный бык

Е. Исупов

РАССКАЗ

Издание "Посредника" № 512

Издание второе

Типо-лит. Т-ва И. Н. КУШНЕРЕВ и Ко. Пимен. ул., с. д.

Москва, 1909

Обширная дикая степь тянется далеко, до самого того места, где, кажется, будто земля сходится с небом. Ровная, как стол, она редко где пересекается овражком с сухим ложем, поросшим тощим леском; лишь на далекой ее окраине высятся горы, покрытые косматым лесом.

Хозяева этой степи — полудикое племя. Оно кочует за своими стадами с места на место, по мере уменьшения подножного корма. Принадлежащие им стада рогатого скота и овец живут круглый год в степи, не зная, что такое теплый хлев: дикие и вольные, как степной ветер, они живут свободно, почти не видя своих хозяев.

Лучшее из всех стад рогатого скота было стадо, державшееся больше при вершине одного из притоков большой реки, и красою этого стада был Черный Бык, молодой, статный, отважный с крутыми рогами, бдительный страж и строгий хозяин всего стада. Он выделялся из всех своими качествами и скоро починил себе все стадо, в котором было много быков и старше его.

Свободное стадо паслось в обширных степях без всякого присмотра, предоставленное само себе; оно чутьем выбирало лучшие пастбища, сплачивалось при опасности и вполне полагалось на ум и осторожность Черного Быка, который, казалось, и во сне зорко и тревожно осматривал степную даль.

В этом стаде была Бурая Корова, которая по красоте своей подходила к Черному Быку: тот же гордый загиб шеи, смелый взгляд черных глаз, красивая осанка.

Всегда они старались услужить друг другу и помочь в опасности. В особенности их сблизил следующий случай. Раз на Бурую Корову, отбившуюся от стада, напал волк и схватил ее за хвост; он хотел натянуть потуже и вдруг пустить; корова упала бы, и ему легко было бы вдруг наброситься и зарезать ее. Как корова ни билась, волк не отставал, и несдобровать бы ей, если бы Черный Бык не хватился ее. Он встревожился, что так долго нет его друга, и начал бегать и искать ее по перелеску; и вдруг очень далеко от себя он увидел, как волк сгоняет Бурую Корову вниз, в овраг, как она выбивается из сил. Не помня себя, широко раздувая ноздри, бросился Черный Бык на спасение подруги. Волк был очень увлечен борьбою со своей жертвою и не слышал бешеного топота своего врага. Момент — и он повис на рогах Черного Быка, пронзенный и в грудь, и в бок; еще момент — и он, подброшенный высоко на воздух, грузно и гулко бухнулся в крепкий ковыль.

Бешеный Бык бросился топтать его ногами; топтал и брыкал с отстервенением, пока не растерзал волка на части и не разбросал их по степи, обагрив кровью на большое расстояние степную траву.

Бык дико поводил глазами, рыл землю ногами, как бы вызывая на борьбу новых врагов, и не чувствовал крови, которая сочилась из раны на шее. В пылу борьбы он не заметил, как волк царапнул его в шею и ранил его. Рана эта была не опасна, но Бык не мог достать ее своим языком, чтобы зализать; рана могла загноиться, и в ней завелись бы черви.

Но Бурая Корова скоро оправилась от перенесенных волнений; она подошла к Быку и нежно начала облизывать рану. Черный Бык спас ей жизнь, она отплатила ему тем же. Это сблизило их еще более; с тех пор они почти не разлучались. Бык удвоил свою осторожность, и уже ни одному волку не удавалось поживиться хотя бы маленьким теленочком из его стада.

Так жило это стадо, не зная человека; оно было счастливо.

Однажды утром, проснувшись раньше других, Черный Бык вдруг насторожил уши и быстро поднялся на ноги; за ним вскочило и все стадо. Бык беспокойно осматривался и вытягивал шею; его тонкий слух поразили какие-то новые звуки, и он подозрительно вперял свой взгляд в сереющую ночь. Вдалеке за лесом он рассмотрел какие-то темные, точно движущиеся тени: это были люди в косматых шапках и широких халатах; они были верхами на лошадях. Это объяснила Черном у Быку старая Пестрая Корова, которая на своем веку видела людей уже в третий раз. Она, кроме того, сообщила, что всякий раз такое появление сопровождалось большими несчастьями для стада: люди ловили коров и уводили их куда-то, и стадо после ничего не знало о пропавших. Раз и сама Пестрая Корова чуть было не сделалась их жертвою и освободилась из неволи лишь благодаря тому, что у нее сломался рог, за который зацепилась брошенная веревка. Корову спасли молодые тогда и быстрые ноги, правый же рог так и остался у нее сломанным. Свой рассказ Корова заключила выражением твердой уверенности, что и теперь появление людей пройдет не даром для стада.

Черный Бык все это принял к сведению и увеличил свою осторожность. Когда стадо пошло на утренний водопой в лесу к речке, Бык пошел первым; тщательно осматривал он каждый кустик, каждое деревцо, и никому не позволял отбиваться в сторону. Но все было по-прежнему. Люди скрылись так же быстро, как и появились, и в течение следующих дней ничто не возбуждало подозрений Быка.

Старая Корова все продолжала твердить об опасности, но Черный Бык начал уже приписывать это просто ее излишнему страху. Мало-помалу Бык успокоился, а стадо и подавно. Про людей забыли.

Однажды в жаркий полдень стадо отправилось на свой обычный водопой.

Напившись, некоторые коровы остались в воде, обмахиваясь от мух хвостами; другие вошли в лес, ища тени и прохлады; большинство заснуло на мягкой траве, жуя во сне жвачку. Черный Бык забился в чащу и тоже уснул; невдалеке от него расположилась и Бурая Корова.

Вдруг пронзительный крик потряс заснувший воздух и разбудил все стадо. Крик отдался в другой стороне, потом в третьей и, наконец, слился в один несмолкаемый гвалт, наполнивший, казалось, не только лес, но и всю степью Коровы метнулись в одну сторону и наткнулись на людей в лохматых шапках: они сидели на лошадях и махали длинными палками; коровы кинулись в противоположную сторону и встретили непреодолимое препятствие — толстый канат, протянутый в несколько рядов между деревьями. Стадо разбилось: небольшая часть, более старые, кинулись в воду, и где в брод, а где и вплавь искали спасения; другая же часть, более молодых и горячих, бросилась в проход между канатом и людьми и, подстрекаемая их криками, выбежала на поляну, со всех сторон окруженную также канатами. Отважно бросился Черный Бык прямо на канаты, но они были толсты и крепки и свободно выдержали бешеный натиск; если бы еще все стадо устремилось в одно место, то, конечно, канаты лопнули бы, как гнилая нитка. Но коровы растерялись и метались по всей поляне. Попытка Черного Быка перепрыгнуть чрез загородь тоже не увенчалась успехом.

Бросилось было стадо назад, но и там оно встретило ту же преграду: хитрые люди успели уже закрыть и этот ход. Все стадо, за исключением немногих, спасшихся водою, было поймано и загнано в хитро приготовленную ловушку и скоро в отчаянии сбилось в кучу посреди поляны, откуда и поводило дико глазами на людей, дрожа всем телом. Один Черный Бык все еще бегал по поляне, выискивая какую-нибудь лазейку.

Скоро вся поляна за канатами наполнилась людьми. Загнавши коров, они окружили их и что-то бормотали на своем языке.

Я объясню теперь, о чем говорили люди и что они делали.

Нужно вам сказать, как я уже и раньше сказал, что вся эта обширная степь, которую нельзя было охватить взглядом, если бы даже залезть на самое высокое дерево, принадлежала полудикому кочевому народу. Правда, засевал ее травою Бог, Он же насаждал лесом, прорывал реки и открывал родники; весною Он украшал степь дивным ковром зелени, чудными цветами; в жаркое лето один Бог посылал благодатный дождь, который поил разогретую землю и освежал растения; зимою Бог заботливо покрывал всю степь мягким покровом снега, который защищал от мороза отдыхавшие для новой жизни корни разных трав и деревьев. Все это делал один Бог, но человек все-таки считал себя хозяином степи. Стадо паслось по степи; степь принадлежала человеку, — значит, ему же принадлежало и стадо. Для коров человек никогда ничего не делал: стадо само плодилось, росло и мужало, само находило себе корм и воду, само защищало себя от врагов и опасностей. В тяжелую зимнюю пору стадо часто голодало по несколько дней, когда было не в состоянии раскопать глубокий слой снега, скрывавший жесткий, щетинистый корм; тогда многие слабейшие коровы и молодые телята падали жертвами голода. Много коров гибло в ужасные бураны, отбившихся от стада и засыпанных снегом. Человек и тогда не приходил на помощь «своему» стаду, чтобы облегчить ему возможность просуществовать до весны. Но все-таки человек был хозяином стада, его господином, располагавшим правом жизни и смерти своих подвластных.

Время от времени человек являлся к своему стаду, загонял его в разные ловушки, выбирал себе лучших коров и быков и угонял их в свои жилища. Там он большею частью продавал скот приезжим купцам, которые угоняли его далеко-далеко, за великую реку. Какая участь ждала его так, редко знали и сами хозяева стада.

Теперь купцы приехали с хозяевами в степь и участвовали в загоне стада. Их это отчасти интересовало, как охота; главное же — они хотели сделать лучший выбор на месте и купленный товар доставить сами, так как он, при неумелом обращении необразованных «хозяев», много терял в пути. Купцы с хозяевами ходили вокруг поляны и спокойно делали свой выбор. Людям было мало дела до того, что чувствовал скот, попавший в засаду; они любовались отчаянными прыжками Черного Быка, который невольно показывал себя им: люди видели в этих скачках признак силы и молодости и, сообразно этому, решали его цену и его будущую судьбу. Людей не трогал жалобный рев Бурой Коровы: они смотрели в ее чудные глаза, полные отчаяния, и видели в ней лишь мясо и фабрику молока.

Долго ходили люди по поляне, осматривая и взвешивая опытным глазом каждую корову; они хлопали друг друга по рукам, снимали шапки и опять их надевали; разговор их повышался иногда до крика; наконец, уже к вечеру, люди, по-видимому, сговорились окончательно. На поляну привезли тяжело нагруженные возы, прикрытые сверху кожами; оттуда вынули котелки, припасы и бочонки; разложили в нескольких местах костры и стали варить ужин. В ожидании же его все они уселись кружками вокруг бочонков и стали пить из них. В бочонках была водка, и по мере потребления ее люди становились веселее, голоса их громче.

Веселье перешло в песни и закончилось дракою в нескольких кучках. Стадо в первый раз видело людей, а их огонь и дым слепил коров и ел им глаза. Поляна успокоилась лишь поздно ночью. Люди уснули в разных местах и положениях; а за ними полегло и стадо. Черный Бык дольше всех противился сну и все выискивал какую-нибудь возможность выбиться из западни; но и его сломило утомление, и он лег возле Бурой Коровы.

Для стада наступали печальные дни; ряд тяжких страданий ждал его в будущем, и благодетельный сон принес ему силу на трудный путь.

Рано, очень рано поутру началась ловля загнанной скотины; для этого люди верхами въехали в оцепленный круг и накидывали арканы на рога коров и быков и силою, часто по двое и по трое на каждого быка, вытаскивали их из круга и привязывали к деревьям в лесу.

Дольше всех отбивался Черный Бык, и, когда на него была накинута, наконец, веревка, он кинулся на человека, державшего его, сшиб с лошади, разорвал на нем одежду и начал катать его по земле, как мячик. Если бы к этому человеку не кинулись на помощь товарищи, быть бы ему на рогах быка: раскидал бы он его по кусочкам по всему лесу… Но подскакали другие люди с палками и веревками; били быка палками и оттащили в сторону от ушибленного и после долгих трудов прикрутили к дереву. Потерпевшего подняли и осмотрели, нет ли где ран; а как только он оправился, то подошел к быку с толстой плетью в руках. Бык пред ним провинился: он не подчинился ему сразу и не отдал охотно своей свободы. Это была большая вина, и нужно было теперь же внушить быку уважение к человеку, его царю и господину. Потерпевший стал против головы быка, чтобы тот хорошо его рассмотрел и запомнил. Бык дико озирался на него, тщетно потрясая рогами толстые канаты. Он не покорился, он всячески старался разрушить свои цепи, чтобы выместить на своем притеснителе обиду всего стада. Очевидно, бык и не думал о кроткой покорности, и нужно было вложить ее в него. Человек стал наносить удары быку тяжелой плетью, справа по шее, потом по спине, и, наконец, куда ни попало, все время стараясь быть пред глазами быка, чтобы тот видел от кого идут удары. Человек сыпал удары медленно, рассчитано, не горячась: он делал серьезное дело и не торопился. Бык рвался из канатов, рыл землю ногами, брыкался и, наконец, потряс весь воздух таких жалобным ревом, который мог и разжалобить человека, если бы он не видел в истязании быка такого важного дела, в котором не было места жалости. Наказание продолжалось очень долго; рев быка заразил и стадо: все коровы видели мучения своего вожака и отвечали ему таким же ревом. Бык, наконец, впал в изнеможение: из его горла вырывалось лишь хрипение, губы покрылись пеной, глаза помутились и налились кровью. Он упал на колена передних ног и не делал больше никаких движений. Человек признал наказание достаточным, тем более, что и его руки отекли от усталости, и весь он обливался потом и тяжело дышал.

Покорение кончилось; Быка оставили в покое. Люди занялись приготовлениями к путешествию. На поляне опять разложены были костры, закипели котелки, а вокруг бочонков опять образовались кружки: люди сделали важное дело, устали и считали справедливым наградить себя хорошей порцией водки. Но до песен дело не дошло: впереди предстояло еще немало трудной работы, и предаваться веселью было не время. Подкрепившись водкой и плотно позавтракав, люди начали запрягать возы и привязывать к ним пойманных коров: наиболее буйных привязывали по одной к парному возу, более же кротких по две или три. Черного Быка привязали одного; кроме того, на шею ему повесили веревку, за нижний конец которой был привязан за середину тяжелый чурбан; при каждом движении он медленно колыхался; если же бык вздумал бы ускорять свои шаги или идти скачками, то чурбан бил бы его по ногам. Самых смирных к возам не привязывали, а решили гнать так или везти на руках.

Бурая Корова как-то освободилась из привязи, подошла к Черному Быку и стала лизать его голову. Она видела его страдания и пришла утешить своей лаской. Люди увидели это и решили, что Бурая Корова не уйдет от Быка и оставили ее без привязи. Не привязанными остались также и все телята, попавшие в загон; они терлись около своих маток, и люди могли быть уверены в том, что они не отобьются от них. Собственно говоря, телята не представляли большой ценности и пошли в придачу к стаду даром; но купцы взяли их с собою потому, что матери с тоски по детям причинили бы много хлопот людям; кроме того, телята могли доставлять свежую пищу своим хозяевам во время пути.

Когда все было готово, люди обратились каждый к своему Богу с молитвою, в которой благодарили за успешно оконченную ловлю стада, призывали благословение на предстоящий путь и просили помощи на хорошее окончание дела.

Тронулись в путь по направлению к реке. Это было не совсем по дороге, но нужно было напоить скот, который был без воды почти целые сутки. Черный Бык был у переднего воза; он еле-еле поднялся на ноги, зашатался и упал; но его хозяин с плетью подошел к нему, и страх новых наказаний дал силы Быку превозмочь свои страдания: он поднялся на ноги и пошел, куда тянула его веревка. Бык был покорен, и его хозяин не без основания гордился своим успехом. Возле Быка пошла без привязи Бурая Корова, а за ними и все стадо. Возы въехали в реку и остановились в воде. Черный Бык жадно припал запекшимися губами к живительной влаге и пил, долго пил, не поднимая головы, пока его хозяин не решил, что пить довольно. Быка насильно оторвали от воды и повели дальше. Во время долгого пути много было всяких приключений, лишений и страданий для всего стада.

Путешествие совершалось обыкновенно в прохладные часы дня и частью ночью, чтобы не слишком изнурить скот переходами в жаркое время. Скот кормили, поили дорогой и многих, более кротких, развязали совсем, и они шли свободно за возами.

Лишь Черный Бык да еще два-три быка и одна корова не получили этой льготы, так как они не выражали чувства полной покорности. Телят за дорогу значительно убавилось, пало также две коровы, и их шкуры везли на верху возов.

Наконец, после двухнедельного пути караван дошел до великой реки. Скот в первый раз видел так много воды и пугливо фыркал, смотря на нее и вдыхая влажный воздух. Здесь степные жители простились с покупателями и возвратились назад. Поданы были паромы, и на них начали грузить скот. Первым должен был идти Черный Бык, так как люди видели его значение в стаде и решили, что за ним последует добровольно и все стадо. Но Черный Бык решительно отказался идти на паром: в нем проснулась его дикая отвага, к нему вернулась и прежняя сила. Он кидал воз, к которому был привязан рогами, как перышко; канаты трещали, плеть не помогала. Люди должны были прибегнуть к крайнему средству: Быку накинули еще веревки, связали ноги, и человек 10 потащили его волоком на паром. В этой борьбе Бык сломал себе один рог и тем решил свою участь. Он был предназначен в продажу на племя как статный; без рога же его, конечно, никто не купит ни на племя, ни в работу, и Быка волей-неволей придется продать на мясо. Когда все стадо было погружено, паром двинулся в путь, под буксиром парохода, и через полтора-два часа пристал к противоположному берегу. На берег скотина шла охотно.

То был берег большого города, где жило много-много людей. Выгруженную скотину погнали на так называемый выгон; этим словом называли большую площадь, покрытую пылью, сквозь которую кое-где пробивалась чахлая травка, такая маленькая, что даже и липкий коровий язык с трудом мог ее захватывать. В одном месте этой площади был сделан загон из толстых, прочных бревен и досок. Туда-то и загнали наше стадо. Сюда явились прежде всего фельдшера и врачи. На их обязанности лежало осматривать весь скот, который пригонялся в город, и, если среди него оказывались больные, то их лечили, если болезнь была излечима и невыразительна, или убивали, когда болезнь была неизлечима и могла заразить другой скот или людей, питающихся их мясом. Все стадо оказалось здоровым; лишь одна Бурая Корова возбудила подозрение: по каким-то признакам доктора предположили в ней чахотку и не позволили ее продавать на племя, как хотели было хозяева. Решено было также ее убить, причем, если бы она действительно оказалась чахоточною, то мясо ее было бы уничтожено.

Таким образом, и Черного Быка, и Бурую Корову, ожидала одинаковая участь.

Вместе с ними на убой же отобрано было и продано мясникам еще несколько коров и быков, которых и оставили в загоне; прочих же отделили и выгнали на рынок, куда приходят и приезжают много людей из города и деревень покупать скот для молока, на племя и в работу.

Оставленный в загоне для убоя скот должен был поступить на бойни, которые находились здесь же неподалеку, поближе к реке. Убой был назначен на завтра, и скоту не дали ни корма, ни воды, чтобы не обременять бойцов чисткою кишок и желудка, и чтобы меньше было отбросов на бойнях.

Спи спокойно, бедный скот, если можешь: много сил тебе нужно на завтра!..

Бойни были устроены образцово и составляли гордость строителей и города, которому они принадлежали. Было установлено, чтобы весь скот, пригоняемый на мясо, убивался лишь на городских бойнях, где все было принято и предусмотрено для предохранения населения города от заражения мясом больных животных, самое же убивание производилось с возможною жалостью к животным, если только можно употребить здесь такое выражение, говоря о лишении жизни.

Бойни — это длинный каменный сарай, разделенный глухими стенками на три отделения: для крупного скота, для мелкого и для свиней. Каждое из отделений имело по несколько сквозных ворот: в одни из них вводили убиваемый скот, а в другие — вывозили всякие отбросы. Пол был асфальтовый со скатом, для стока крови. При бойнях были устроены станции для исследования мяса подозрительных туш, главным образом свиных, и помещение для лечения людей теплою кровью от животных. Кроме того, здесь же из крови вырабатывались порошок и лепешки для больных, не могущих посещать бойни. Кровяным лечением заведовало несколько докторов, которые не могли пожаловаться на недостаток больных.

Стояло серенькое утро. Моросил дождь, который сделал непроходимою грязь на площади около боен. Грязи не было лишь на узкой мощеной дорожке, которою бойни соединялись с городом, и по которой теперь ехали больные пить кровь животных. Им очень хотелось здоровья, и они постарались встать пораньше, чтобы приехать на место вовремя. В числе других ехал и «генерал», известный в городе благотворитель. Он недавно основал общество покровительства животным, был его деятельным председателем и неутомимо штрафовал извозчиков, бьющих своих лошадей и взваливающих на них непосильные тяжести. Генерал исправно посещал места убоя бродячих собак и всячески внушал пожарным, избивавших «друзей человека», быть жалостливее к убиваемым: нередко он и сам подавал высокий пример любви к животным, лаская собственноручно какую-нибудь Жучку или Волчка, всеми мускулами дрожащих в ожидании своей очереди. Бойни были одним из излюбленных мест, посещаемых генералом; там он находил особое применение своей ангельски чистой доброте.

Генерал застал работу в полном разгаре; животные стояли, привязанные за рога веревками к продольным брусьям. Прямо пред ними были ворота в убойный сарай.

Животные были обращены головами к сараю и в открытые настежь двери видели убой их товарищей. Это вызывало у них страшную дрожь. Генерал тотчас же распорядился спустить особые занавесы, скрывающие туши, чтобы живая еще скотина не мучилась видом своих павших товарищей.

«Правильно изволили распорядиться, ваше превосходительство, — подскочил вк нему фельдшер, — у нас сегодня много степного скота; он наиболее чувствителен и падает в обморок, у него делается паралич легких, даже дыхание иногда прекращается. И это, ваше превосходительство, главным образом от вида туш. Я именно и сам шел отдать это приказание, да вы, ваше превосходительство, предупредили.

Генерал пошел дальше и поймал за ухо мальчишку-ученика, пляшущего на туловище зарезанного и еще вздрагивающего большого телка.

— Что ты, мерзавец, делаешь? — накинулся на него генерал. — Как ты смеешь так издеваться над несчастным животным?
— Это, ваше превосходительство, чтобы кровь лучше сошла-с, — позволил возразить генералу главный боец.

Но генерал был на высоте своего призвания и сделал строгое замечание фельдшеру за допущение таких порядков.

Затем генерал пошел в другие отделения, где также сделал несколько уместных замечаний, и проследовал в помещение для лечившихся кровью.

Это помещение было построено близ убойного сарая, настолько близко, чтобы можно было доставлять кровь теплою, возможно свежею, но и настолько далеко, чтобы хрипение и стоны умирающих животных не долетали туда и не беспокоили больных, людей по большей части нервных и очень чувствительных, для которых волнение было очень вредно. С этою же целью здание было обращено к убойному цеху глухою стеной, окна же его выходили на три другие стороны. В окна можно было видеть лишь живых животных, приготовленных к убою; но и эти окна можно было завешивать плотными занавесами, что делалось тогда, когда сред больных были особо чувствительные люди.

В павильоне было немного народу, благодаря ненастной погоде. Большинство были женщины. Все больные, мужчины и женщины, по большей части были жертвами светской жизни, растратившими свои силы на паркетах танцевальных залов, в театрах, в душном воздухе клубов, жертвы уродливых мод. В безумно проведенные бессонные ночи их кровь невидно, но постоянно точилась капля по капле, унося здоровье, иссушая нервы. Они пришли теперь искать растраченных сил у неповинных в том животных. Конечно, бывали здесь и люди, потерявшие здоровье на действительной службе обществу, как учителя, писатели и тому подобное, но их бывало всегда мало, потому что такое лечение было им не по средствам.
Среди больных обращала общее внимание одна девочка лет 13-14, с прозрачным и чистым, как воск, лицом, окруженным нежными прядями золотистых волос, с синими, как небо, кроткими, грустными глазами. Высокая, тонкая и прямая, как тростинка, легкая, как пух, она, казалось, каждую минуту готовилась подняться к небу.

Больная заинтересовала генерала, и он расспросил ее историю у отца ее в то время, как девочка, подойдя к окну, занялась рассматриванием животных.
— Случилось это с нею, — начал отец девочки, — минувшею весною. Жили мы в деревне на даче, и у Гали (так звали девочку) был прехорошенький барашек, подарок квартирной хозяйки. Галя не разлучалась с барашком, и тот без нее скучал, блеял и не хотел принимать даже корму. Случилось раз, что барашек подошел близко к лошадям; его лягнул большой жеребенок и перешиб ногу. Где же было возиться с ним в деревне?.. Его решили зарезать. Конечно, сделано это было тихонько от девочки, рано утром, пока она еще спала. Нужно вам сказать, что когда убивают ягненка, то он начинает всхлипывать, как ребенок. Мужик, которому было поручено зарезать ягненка, подвел его слишком близко к окну, где спала Галя, и его захлебывания кровью и громкие всхлипывания под ножом разбудили мою дочь. Она выбежала на крыльцо и, ошеломленная, без звука на побелевших губах, смотрела на последние конвульсии своего друга. Она не произнесла ни слова; ее сухие глаза не выронили ни одной слезинки; она не сделала ни одного жеста для спасения барашка, — но она так и осталась на крыльце, смотря на бившуюся под ногами жертву, стояла до тех пор, пока мать не выбежала и не увела ее в комнату.

Она повиновалась беспрекословно и села на стул у своего окна; она и здесь не произнесла ни звука и лишь посмотрела на свою мать… Трудно описать, что было в ее взгляде… Нужно ли говорить, что мы не только не решились ей предложить мяса ее барашка, но и сами отказались от этого вкусного блюда. С тех пор она тает, как свеча, совершенно не может есть мяса; по целым часам сидит под окном и смотрит в небо. Она может целый день оставаться в таком положении, если ее не вывести из него. Кротка и покорна она до самозабвения, но все делает, как автомат, безучастно, лишь бы не огорчать нас своим отказом. Она, очевидно, страдает, но чем и как — о том никому не говорит; на наши вопросы — уверяет, что здорова.

Доктора решили, что ее может спасти лишь лечение теплой кровью. Они поставили вопрос ребром: или вид умирающих животных встряхнет ее и выведет из апатии, или же употребление крови возбудит ее жизнедеятельность. И вот это решение вызвало ее из ее тихой и грустной апатии. Лишь только она узнала приговор врачей, как бросилась на шею матери, прося не доводить ее до этого ужаса — пить кровь; она молила меня, обливала мою грудь слезами; бросилась на колена перед докторами, целовала их руки, умоляя отменить их решение… Боже мой, я не могу вспомнить этой сцены!..

У рассказчика дрогнул голос, и он постарался скрыть свои слезы.

— Доктора радовали успеху придуманной меры, а мы решили настоять; и вот она здесь, заключил он.

В это время к ним подошла девочка.

— Папа! Уведи меня домой!
— Галя, милая, ведь ты обещала?!.. Неужели наши страдания вызывают в тебе меньше сочувствия, чем вид этих бессмысленных животных?..
— Да чем же виноваты эти животные, папа? За что они должны умереть? Ведь и им хотелось жить?
— Милый ребенок! — вмешался генерал, — разве эти животные для одной вас будут убиты? Та капля крови, которая достанется на вашу долю, не может изменить участи ни одного из них.
— Да, но эта капля крови попадет на меня, она будет жечь меня…

В это время внесли на большом подносе несколько стаканов с теплою, дымящеюся кровью. Вид ее вызвал дрожь всего тела девочки; она отвернулась к окну, в сторону животных. Там в это время отвязывали Бурую Корову. Она вертела головой и бросала отчаянные взгляды; один из них поймала девочка.

— Я не буду пить крови, папа! — сказала она отцу с необычайною решительностью.
— Дорогая моя, а твое слово? А жизнь твоей мамы?
— Я не буду здоровее, — я все равно умру; но не пачкай меня кровью; я буду страдать… не могу я…
— Милый ребенок, — опять вмешался генерал, — неужели вы не знаете, что Господь создал животных на пользу человека? Что Он и Сам в древности принимал кровавые жертвы? Разве вы мало читаете Святое Писание? Разве вы не знаете учения нашей веры? Сам Бог…

Генерал остановился, прерванный взглядом девочки. Она смотрела на него, не видя его; в ее синих глазах светилось небо, и она, казалось, видела Самого Бога и внимала Его тайному голосу: Он говорил другое…

Она решительным движением отстранила поднос и пошла к двери.

— Что хочешь, папа, — я не могу пить крови. Дайте мне спокойно умереть… Ведь не долго уж я буду с вами…

Она пошла к двери, а с нею и отец.

Эта сцена произвела тяжкое впечатление на присутствовавших. У одной барыни дрожала рука, когда она брала стакан с кровью, а другая должна была закрыть глаза, чтобы выпить свою порцию. ВВ довершение всего, когда третья больная брала свой стакан, то стены павильона потряслись от могучего, раздирающего рева Черного Быка. Он видел, как повели его подругу, Бурую Корову, рвал канаты и в отчаянии от своего бессилия потряс воздух таким ревом, что нервная барыня выронила стакан и облила кровью свое шелковое платье, сшитое дорогою портнихою специально для этих курсов лечения.

Ропот негодования раздался среди больных на эти порядки.

— Неужели, — говорили они, — нельзя этих ужасных быков держать где-нибудь в другом месте, подальше от павильона? Ведь это ужас что такое — лечиться при такой обстановке! Тут и последние силы оставишь…

Ропот это был, конечно, справедлив, но нельзя же обвинять еж очень и администрацию бойни: ведь не каждый день попадаются такие звери-быки!
Заведующий павильоном побежал, однако, к убойному сараю, чтобы сделать распоряжение насчет Быка, а к разбившемуся стакану с остатками крови подбежал толстомордый мопсик, сопровождавший одну из больных барынь, и стал лакать. Вдруг он с визгом бросился к своей госпоже. Из его рта текла кровь: он порезал свой язык о край стакана, лакомясь кровью.

Боже мой! Еще несчастье, и все от этого противного Быка!» Несчастная барыня схватила мопсика и бросилась искать ветеринара, чтобы спасти своего друга.
Черный Бык смотрит в убойный сарай. С уходом генерала занавес подняли опять, так как с ним было темно работать, и Бык хорошо видел всю обстановку убойного сарая. По стенам висят уже обделанные готовые туши, а посередине на столе лежат головы убитых. Весь пол покрыт текущей толстым слоем кровью, от которой подымается густой пар, заволакивающий весь сарай. От массы крови выделяется особый одуряющий запах. По этой крови бегают взад и вперед суетящиеся бойцы.

Их сапоги по колено в крови, она капает с их рук; в крови испачканы и их кожаные куртки. По окончании работы они смоют с себя всю эту гадость, теперь же некогда.

Они окровавленными пальцами берут даже и папиросы в рот, отчего и губы их мажутся кровью; такими же пальцами они трогают себе и лицо, и нос. Не мудрено, что не только нежные барыни, но и более грубые мужчины избегали ходить сюда во время работы.

Очередь дошла до большого пестрого быка. Боец берет его за веревку и тащит в убойную, а его помощник крутит ему хвост. Животное идет за бойцом, но в дверях упирается; однако, сильная боль в хвосте заставляет его переступить порог. Тут же в дверях боец останавливает его, вынимает из ножен короткий обоюдоострый нож (кинжал), шмыгает им о стальной брусок, висящий у него на поясе, чтобы навострить, и нащупывает место на шее, где головной мозг соединяется со спинным. Наставив незаметно острие, боец сильно ударяет кинжалом. Животное моментально грохается на пол, на подогнутые ноги, и бессильно вытягивает голову вперед. Тогда боец вонзает ему нож в шею снизу и делает продольный и глубокий разрез горла. Животное начинает дрыгать задними ногами, бьет себя ими по животу и откидывает назад, обдавая брызгами грязной воды, постоянно обмывающей весь пол; от этого дрыганья вся туша движется с места. Передние ноги согнутыми коленами прижаты к груди и судорожно дрожат. Дрожь охватывает и все тело, но потом мало-помалу прекращается. Хвост несколько раз скручивается в кольцо и распускается, подымается кверху и опять вытягивается. Очевидно, страдания животного велики. Из глубокого и широкого разреза горла льется красная кровь, которая тотчас же подергивается пленкой дымчатого цвета; от крови подымается пар. Боец обтирает свой нож о шкуру животного и оттаскивает тушу несколько в сторону, чтобы очистить место для новой жертвы. Конвульсии животного продолжаются еще несколько минут; но бойцам некогда ждать, пока животное окончательно умрет. Оно уже не может теперь сопротивляться, и боец торопится снимать с него кожу: у них постановлено за правило, чтобы каждая туша была совсем отделана в 15 минут.

Рядом пала Бурая Корова. Кровь льет из горла. Корова вытянула голову по полу, рогами кверху, точно просит почесать себе шею. Кровь клокочет, заливает ей гортань и попадает в рот; корова жует и глотает ее, чтобы не захлебнуться. Кровь начинает течь тише… Вдруг бока коровы затрепетали: корова оказалась стельной — в ее чреве был теленок, он судорожно боролся за жизнь. Напрасно: кровь продолжала вытекать из горла, а с нею иссякала и жизнь теленка, умирающего по воле человека, еще не видя света. Он был выкинут потом, и его съели собаки, во множестве питающиеся разными отбросами бойни. Черный Бык видел все это, видел падение Бурой Коровы и огласил воздух тем криком отчаяния, который послужил причиною несчастий в здании, где лечились кровью.

Засуетившаяся прислуга поторопилась убрать поскорее этого нарушителя человеческого покоя. Ни доктора, не фельдшера не случилось в сарае; боец захотел поскорее покончить с Быком и ударил его обухом топора в затылок. Удар был силен, но плохо направлен и не вызвал бесчувствия. Сильный Бык поднялся на задние ноги, желая похоронить под собою жалких червей-людей. Но удар все-таки произвел свое действие: Бы к тотчас же упал на колена передних ног; а ловкие бойцы, видевшие в своей практике всякие случаи, успели посторониться.

Нанесший удар забежал вперед и хватил обухом Быка в лоб; он судорожно отвернул свою голову, неестественно выгнав шею назад. Боец дал еще несколько ударов один за другим, попадая в разные места головы. Бык все еще продолжал вертеть головою, уклоняясь от ударов, но вскоре опустил ее безнадежно вниз.

Боец поторопился вонзить нож в горло, так как это было уже в убойном сарае, и тотчас же приступил к сдиранию кожи. Такой способ убивания был запрещен в гуманно устроенных бойнях и штрафовался всегда врачом, но его теперь здесь не было.

Присутствовавший при этом старик сторож боен начал было ворчать на бойцов:
— Безбожники вы этакие, как мучают скотину! Хоть бы дали уснуть ей.

Но бойцы были народ с обтерпевшимися нервами, да им и некогда было предаваться чувствительности. Боец обрезает кожу на лбу и щеках, и первые же порезы вызывают усиленные судороги у животного. Бык не может владеть головой и не в силах вырвать ее из рук бойца, но он бьет ногами свое тело и тем показывает, что он вполне чувствует боль от сдирания кожи. Боец не обращает внимания на это и доходит до шеи. Ловкими движениями ножа отделяет он голову от шеи, берет ее за рога и бросает на стол, который стоит посередине сарая, в кучу других; там особо приставленный мальчик располагает головы по краям стола, рогами внутрь. Крепкое животное еще несколько раз взмахивает ногами; но это уже бессознательные отправления спинного мозга. Эти движения все-таки мешают бойцу продолжать его работу, и он наносит обухом топора несколько ударов по крестцу животного.

Теперь Бык совсем неподвижен, и боец без всякой помехи начинает отделять ноги в коленных суставах: надрезает кожу, чрез свою коленку надламывает сустав, разрезает связки и отбрасывает отрезанную ногу на кучу других в особый угол, где постоянно льется горячая вода, обливая всю кучу.

Другой же боец в то же время «обделывал» Бурую Корову, которая оказалась в том же отделе, куда привезли и Черного Быка, и она лежала, обращенная головою к нему. Она смотрит на него, кровь льется из горла, а глаза открыты. Взгляд неподвижен, уставлен в одну точку; глубокая мука видна в глазах, без всякой игры и перемены выражения. По мере того, как река крови, текшей сначала клокочущей струей, начинает иссякать и стихать, взгляд тускнеет, глаза подергиваются дымкою, сквозь которую все же просвечивает выражение боли. С ним животное и умирает. Когда затем вместе с кожею будут сняты и веки, глаз обнажится: в застывшем взгляде стеклянных глаз так и метнется вам это выражение безнадежный, невыносимых страданий.

Сдирание кожи продолжается, причем первые порезы на голове вызвали и в корове такие же движения, как и у Быка, которые показали, что она чувствует еще боль, хотя бессильна предотвратить ее.

Когда обнажилось мясо, то у коровы оно оказалось вполне доброкачественным, что вызвало сожаление о ее преждевременной смерти. Тело же Быка представляло сплошной кровоподтек; вся поверхность его испещрена была синими рубцами — следы плети — и нечего было думать, что такое мясо стали покупать разборчивые городские потребители. Новое несчастье причинил Бык своим хозяевам. Опять убытки!.. Решено было тушу изрубить, посолить и отправить на деревенские базары, где покупатели менее прихотливы; внутренности же и мозг можно продать здесь.

Смотрите также:

Материалы проекта "Виты" "Россия вегетарианская" - по восстановлению истории дореволюционного русского вегетарианства

Библиотека