Критика вивисекционной медицины

«В протестах против вивисекции речь идет о научном протесте против коррупции и извращений в научном мышлении, о вопросе, могут ли жестокость, преступления и бессовестность безнаказанно происходить только потому, что их совершает наука». Карл Андерс Скривер (Carl Anders Skriver), священник и писатель

За последние десять лет потребление медикаментов во всех развитых странах увеличилось вдвое, а то и больше. Тем не менее, сегодняшние люди больше предрасположены к болезням и чаще берут больничные.

С 1973 года в ФРГ продолжительность жизни опять уменьшилась. Повышение средней продолжительности жизни, о котором так часто говорят, можно видеть лишь в статистике, и оно связано главным образом со снижением детской смертности. Раньше у 50-летнего человека было больше шансов достигнуть 80-летнего возраста, чем сегодня, потому что в целом он был здоровее. Таким образом, возобновившийся рост смертности означает истинное сокращение продолжительности жизни, и связано это с ухудшением общего состояния здоровья.

На самом деле большую часть всех болезней вылечить нельзя, потому что чаще всего есть возможность только снять симптомы. Как минимум 70 процентов всех смертей вызваны сердечно-сосудистыми заболеваниями и раком, а их частота в течение последних 30 лет быстро растет. За 20 лет смертность от инфарктов возросла на 600 процентов. О том, что распространённость болезней сердца, невзирая на все прогнозы и успокоения, быстро растет, знают и простые люди с улицы. При этом особенно пугает рост онкологических заболеваний в детском возрасте. На большом подъёме находятся и болезни дыхательной системы. За последние годы как минимум на 25 процентов возросла смертность от бронхита и диабета.

Если мы проверим эффективность сегодняшней медицины, то результат окажется плохим: при нынешних методах лечения добиться удается главным образом временного смягчения симптомов, но не истинного устранения причины. Это еще одна причина, по которой так крупномасштабно распространяются хронические заболевания.

Обращает на себя внимание то, что в последние 50 лет произошло ярко выраженное изменение структуры болезней, и для неё нам нужна как новая медицинская теория, так и новая методика плюс соответствующим образом изменённые методы лечения.

Почему медицина смогла выбрать путь этого неправильного развития и неправильной оценки? На протяжении истории, она неоднократно – еще задолго до введения опытов на животных – добивалась наивысшего расцвета врачебного искусства. Всякий раз, когда врачебное искусство достигало высокого уровня, имело место следующее: врач постигал и практиковал умение понимать и охватывать человека в целом с его болезнью. Это умение не основывалось на естественнонаучно-экспериментальном мышлении. Представления о болезни и методах лечения базировались на идее человека как целого – имеется в виду неразрывно взаимодействие между телом и психикой. До середины XIX века врачи, которые по своим целостных воззрениям на человека принадлежали к витализму, благодаря тщательным наблюдениям за больными, протеканием болезни и изучению трупов (патология), заложили основы нашей сегодняшней медицины. Акернехт (Ackerknecht) определяет клинические школы того времени как важнейшую главу медицины. Также врачам древности и вплоть до Гуфеланда (Hufeland) и К.Г.Каруса (C.G.Carus) в середине XIX века  были хорошо известны существенные психосоматические, психогенетические, психосоциальные и психотерапевтические компоненты болезней. Это научное благо было осмеяно и утрачено только при наступлении рационалистических установок с их односторонней естественнонаучно-технической наукой, особенно экспериментальной медициной. Сегодня нам надо вновь открывать некогда хорошо известные взаимосвязи, характерные для человеческих болезней.

Истинное врачевание всегда охватывало теорию и эмпирические наблюдения. С низведением медицины до уровня голой естественной науки и ее расщеплением на бесчисленные составляющие части теория заметно набрала лишнего веса. Теперь теоретические рассуждения надо реализовывать на так называемых животных моделях и продолжать их  экспериментальную разработку. А эмпирические наблюдения за больными людьми, особенно в больницах, остались в стороне. Иными словами, от индуктивно-эмпирического пути лечения болезней – основы врачебного искусства – отказались в пользу экспериментальной медицины с привязкой на органы. В центре внимания врачей теперь оказывается не больной человек, его интересуют прежде всего симптомы болезни. А выбор терапии определяется тем, как эти отдельные симптомы реагируют на экспериментальное воздействие. Поэтому разнослойные знания о многомерных зависимостях и взаимообуславливающих действиях утратились. Само понимание здоровья – по сути выражение равновесия между физическим, психическим и духовным – было низведено до схемы, его сделали технически изменяемым.

Сначала развитие так называемой «лабораторной медицины» сопровождалось подъёмом. Инфекционные болезни удалось обуздать еще раньше, но, благодаря открытию бактерий, вроде как появилась возможность быстро устранить их причину. Вместе с тем, данный факт указывает на то, что инфекционные болезни остались в прошлом прежде всего благодаря гигиене и более качественному питанию, до введения эффективных лекарств и вакцин. Это можно доказать статистически.  Успех в области инфекционных болезней стал соблазном, и начались интенсивные исследования бактерий, вирусов, токсинов внешнего и внутреннего действия. Правда, следует отметить, что вирусы и бактерии могут обосноваться и причинить вред только там, где защитная система уже ослаблена и нарушена. Там, где речь шла об этих возбудителях как о причине заболевания, естественнонаучно-экспериментальная медицина сделала безусловные успехи. Здесь применима причинно-следственная модель, заимствованная из физики и химии: животных можно инфицировать или отравить, и этот «простой» способ обеспечивает почти безграничное поле экспериментальных возможностей. Был сделан поспешный вывод, что опыты на животных обеспечивают надежную модель для человека, и их стали проводить вследствие предположения, что при человеческих болезнях решающее значение имеет «дефект тела», следовательно, его надо устранить. Над всеми остальными болезнями хотели одержать победу так же, как над инфекционными, но здесь не было понимания того, что экспериментальная модель утрачивает действенность с изменением спектра болезней.

Причины сегодняшних болезней цивилизации тоже имеют свои закономерности, но их нельзя понять при помощи нынешних методов. Важная задача современной медицины должна была бы заключаться в том, чтобы пока еще трудно объяснимые закономерности исследовать и раскрывать с помощью новых методов. К сожалению, именно наука с большой неохотой сворачивает с удобных привычных путей.

Давайте посмотрим на экспериментирование с животными при исследовании новых медикаментов. Общеизвестно, что большинство лекарств вызывает серьезные (порой смертельные) побочные эффекты, то есть, все новые симптомы. Вследствие этого, создается пациент (можно с иронией сказать «выращивается»), который гарантирует сегодняшней медицине достаточно «человеческого материала», а фармацевтической индустрии – миллиардные обороты. Для все большего количества новых симптомов, которые уже давно непонятны с точки зрения масштабов и причин, происходит поиск новых медикаментов.

Врач-терапевт Фердинанд Хофф (Ferdinand Hoff) даже придерживается мнения, что 60% всех болезней имеют ятрогенную природу (то есть, вызваны врачебным вмешательством). На множественных нарушениях, возникших вследствие лечения симптомов, происходит очередное экспериментирование с медикаментами до тех пор, пока болезни почек, печени или сердца не станут очевидны. Но официальная медицина не делает из этого выводов. Напротив, вместо того, чтобы разорвать порочный круг, его расширяют, и решение непреодолимой проблемы оказывается под рукой: дефектные органы должны стать заменяемыми – пересадка органов скроет тупик, в котором оказалась медицина. И здесь мы видим уже известный механизм: медицина производит пациента, которого сможет подвергать бесконечному дальнейшему лечению, а фармацевтическая индустрия выпускает медикаменты, которые обеспечивают возможность продолжительного лечения.

Никто не обращает внимания на то, что в этом процессе человек, у которого одно лечение открывает дорогу для следующего, подвергается сильным страданиям и под конец больше всего хочет умереть. Непризнанной остается роковая связь между опытами на животных и разработкой лекарств. Или же ее умышленно не замечают и отрицают? У заинтересованных групп, получающих прибыль от экспериментирования на животных, есть все основания для этого.

Таким образом, проблема перемещения симптомов и увеличения форм симптомов связана прежде всего с синтетическими химическими медикаментами, которые были разработаны в ходе опытов на животных. По этой же причине возросла частота и серьезность хронических заболеваний.

Подавление острых симптомов болезни, которые могут представлять собой реакцию организма на начинающееся заболевание, скрывает не только первичную картину болезни: оно также снижает способность к реакции и ослабляет защитные силы организма, связанные с причиной болезни.

Нам не следует забывать, что симптомы болезни являются очень сильным выражением сопротивляемости самого организма, и что вмешательство при помощи лекарств может быть бессмысленным или даже опасным. Многие химические медикаменты ослабляют эту защитную систему, и, что еще хуже, они разрушают ее. Вместо того, чтобы выявлять болезненные состояния, принять на себя ответственность за них и устранить их, вводится требование все большего числа опытов на животных. Обоснование: без экспериментирования на животных вылечить больного человека нельзя!

В ходе работы с животными совершается попытка найти физиологический механизм, изолировать его и сделать измеряемым. Потом экспериментатор пробует изменить функции у животного таким образом, чтобы они соответствовали «дефекту» человека. Таким образом можно создать лишь сходные симптомы, но найти собственно причину болезни человека нельзя. Здесь речь идет только о частичных и приблизительных решениях. Чтобы этого достичь, каждый экспериментатор проводит манипуляции над здоровыми функциями животных. Такое техническое вмешательство дает своего рода упрощенную и одностороннюю «экспериментальную модель», не способную учитывать серьезную разницу в патогенезе (причине) нарушения у животного, которому болезнь вызвали искусственным путем, и человека, у которого болезнь развилась естественно. Когда у здорового животного целенаправленно вызывают симптомы болезни, то речь всегда идет о проявлениях, которые не являются действием начинающейся болезни. Вместе с тем, человеческая болезнь тесно связана с той сущностью человека, которая отличает его от животных.

Болезни, которые в наши дни считаются серьезными для человека, имеют духовный источник, то есть, психосоматическую природу. Нам не следует упускать из виду того факта, что при каждом случае заболевания оказывается задействовано множество факторов, вызвавших болезнь. При рассмотрении картины болезни надо учитывать следующие вопросы: какой человек заболел, какого возраста, с какой жизненной историей, в какой жизненной ситуации, обладающий какими страхами, надеждами и желаниями, и что у него за болезнь. Наука и люди, верящие в нее, охотно не желают видеть того факта, что аутогенные целительные силы в большей степени определяют протекание и преодоление болезни, чем сам медикамент. Часто человек выздоравливает независимо от медикаментов.

Здоровье не является статичным положением вещей, оно означает постоянную активность и перемены в качестве ответа на внешние и внутренние условия. Здоровье скорее можно сравнить с в высшей степени динамичным и податливым равновесием. Речь здесь идет о равновесии в областях, лежащих между патологическими крайностями. Каждый организм имеет в своем распоряжении целительные силы и проявляет тенденцию к возвращению в состояние равновесия, когда оно нарушается и оказывается в опасности.

Почему медицину нельзя схематически разделить на физическую и психическую сферы? Организм человека – это система, в которой все части соединены друг с другом, зависят друг от друга и находятся в динамическом равновесии. Каждый организм является составляющей широкой системы и находится в постоянном взаимодействии со своим окружением, они влияют друг на друга.

Также здоровье означает жизнь в гармонии с собой и со своей средой. Если организм нарушает этот порядок, то начинается болезнь.

Эти модели показывают, что природные силы сопротивления, собственные целительные силы живого организма, зависят от тенденции системы возвращаться в состояние равновесия.

Если мы сейчас вспомним о способах лечения, принятых в официальной медицине, то увидим, что она с помощью сильных однонаправленных лекарств вмешивается в структуру организма. Она хочет воздействовать на органы, на функции, но при этом поневоле подвергает опасности все равновесие  и способствует тому, чтобы организму пришлось бороться не только с болезнью, но и с побочными эффектами химических лекарств.

Повторим еще раз: организмы – это живые системы с большим разнообразием взаимодействий. Они не машины, невзирая на то, что некоторые механизмы функционируют с первого взгляда автоматически. Они не механические, они гибкие и динамичные и состоят из ритмических структур. Ритмические структуры проявляются повсюду: в атомах, молекулах, организмах, в социальных, политических и космических структурах. Все физиологические функции происходит с определенным ритмом, все подчиняется циклам активности и спокойствия.

Вредные воздействия приводят к напряжению и нарушают здоровое равновесие организма. Если система еще сохраняет гибкость, то она справляется с возникающими трудностями и восстанавливает равновесие. Но длительные нарушения могут привести к спазмам и в конце концов к болезням. Реакция организма рассчитана на отступление или борьбу.

Человека ставят перед выбором: либо готовиться к обременяющей проблеме, либо избежать болезни. Последнее имеет место чаще. Поэтому болезнь всегда следует понимать как напоминание о необходимости исследовать возможных психических причин. Самонаблюдение, самопознание и самопонимание не только способствуют решению проблемы, избавлению от болезни, но также открывают дорогу для дальнейшего развития; в результате, духовная жизнь становится более глубокой и осознанной.

Человеческая медицина упускает свое призвание, потому что она имеет в своей основе опыты на животных. Но постепенно она проникается также учением о психосоматике, которая рассматривает человека в целом, во взаимосвязи с его жизненной историей. Но официальная медицина до сих пор зачастую представляет психосоматику как нечто ненаучное и лишает ее оснований.

Разрыв между телом и психикой, который начиная со времен Декарта стал научной догмой, способствовал тому, что медицина больше не рассматривает человека как целое. Душу, которую невозможно понять научными методами, сбросили со счетов, потому что ее нельзя доказать научно, следовательно, она существовать не может. Потребности многих больных людей привели к тому, что психологи начали заниматься медицинскими проблемами. Вместе с тем, официальная медицина плохо относится к медицинской психологии и ее результатах, которые бывают получены на основе практического опыта работы с больными людьми. Ее притязания на всемогущество зашли очень далеко, и она предпочитала отрицать психосоматические и психосоциальные болезни вместо того, чтобы признать, что сама стала жертвой научных заблуждений.

Таким образом, долгое время медицина, направленная только на тело, и психотерапия были отделены друг от друга, причем именно больницы до сих пор берут на себя смелость решать, нужна ли пациенту психотерапия, и насколько. Декартовское «научное открытие» повлияло на развитие медицины самым губительным образом. Именно из-за слепой веры в науку фатальные ошибки долгое время оставались непризнанными, и, что самое главное, не удавалось привнести никаких изменений в практику.

Правда, прогрессивные ученые (чаще всего заблудшие овцы в науке) в физике, химии, биологии, психологии и медицине выявили, что разрыв между естественными и духовными науками, созданный Декартом, был роковым шагом. Они установили, что одномерный аналитико-причинный метод науки может быть действенным и правильным в определенной мере, но он односторонний и не применим ко всем сферам реальности. Под этой реальностью следует понимать прежде всего духовные сферы в тесной взаимосвязи и взаимодействии с физической данностью. Сейчас ученые предпринимают все больше попыток разработать системную картину живого организма, в большей мере соответствующую реальности.

В то время как благоразумные, заботящиеся о своих пациентах врачи, в том числе практики, ценой собственных жертв способствовали тому, чтобы наука психосоматика получила доступ в наши университеты, психосоматики-новаторы (сами вышедшие из официальной медицины!) подвергались забиванию камнями как в переносном, так и в самом прямом смысле этого слова со стороны коллег из традиционного лагеря.

Во многих случаях психосоматическое лечение давало возможность понять болезнь, облегчить ее и вылечить, отказавшись от бесчисленных медикаментов с серьезнейшими побочными действиями. Далее мы еще вернемся к их методам, которые направлены на исследование непосредственной причины болезни.

«Самой важной целью фармацевтической рекламы является врач, потому что он выполняет роль своего рода опекуна пациента. Врач прописывает средство, пациент принимает его, а больничная касса оплачивает. Консультирование и информирование врачей в ФРГ и большинстве западных стран (за исключением Швеции и Великобритании) производится исключительно через рекламу фармацевтической индустрии. Уже «информация» сплошь и рядом вводит в заблуждение, так как распространенный порядок действий состоит в том, что при создании новых лекарств определенных врачей просят «испробовать» медикаменты и опубликовать сообщения, разумеется, за гонорар…   

«Информационная монополия» фармацевтических предприятий приводит к тому, что врачи не имеют достаточного образования в сфере фармакологии, что число специалистов в клинической фармакологии ничтожно мало, и, самое главное, что большое количество предлагаемых лекарств делает совершенно невозможным всякий обзор!

Масштабы рекламы уже склоняют врачей в их работе к избыточному назначению лекарств, то есть полипрагмазии. И получается, что лекарство восхваляют, как товар массового потребления, а реклама по форме и содержанию становится убеждающей и прямо-таки навязчивой.
Вот так подобная реклама поистине манипулирует неуверенным и беспомощным врачом, и это ведет к бездумному назначению лекарств».

Профессор доктор Курт Фикентшер (Kurt Fickentscher)
фармацевт

Последствия опытов на животных

«Чтобы иметь возможность произвести оценку суммарного вреда от лекарств, надо исходить из того, что известно оказывается лишь о малой доле.

Так, до сегодняшнего дня те случаи, о которых становится известно через эпидемиологические исследования и статистику, считаются лишь вершиной айсберга. Во всяком случае, установлено, что вред от лекарств в настоящее время стал каждодневной опасностью и представляет собой не только научную проблему, но также и политическую, экономическую и этическую. Поэтому необходимо снова поставить вопрос о пользе лекарств»

Профессор доктор Курт Фикентшер (Kurt Fickentscher)
фармацевт

О последствиях опытов на животных речь уже отчасти шла в первой главе. Сейчас мы обратим внимание прежде всего на те медикаменты, которые тесно связаны с опытами на животных.

Они существенно отличаются от лекарств, созданных природой. Если выражаться упрощенно, то природные медикаменты и синтетические, созданные фармацевтической индустрией, можно противопоставить следующим образом. Первые – это живые субстанции со всеми составляющими растительного и минерального организма. А синтетические медикаменты – это мертвые субстанции, которые получены через анализ, то есть, из первоначально живого, но разделенного и потому разрушенного природного продукта. А из изолированных мертвых составляющих ничего живого создать невозможно.
Сегодня многие полностью синтетические медикаменты производятся из основных элементов, полученных искусственным путем. Химические характеристики синтетических и полностью синтезированных веществ идентичны, но их отношение к живому организму отличается.

Обобщенно говоря, синтетические химические медикаменты – это субстанции, которые хоть и встречаются в природе, в растениях и в минералах, но вырваны из целого и должны употребляться в высокой концентрации. Сегодня становится известно, что «решающий» эффект наступает вследствие массированного и агрессивного действия, которое бывает очень опасным. С природными «неочищенными» растительными средствами, содержащими ценное балластное вещество, ситуация обстоит противоположным образом. То, что аналитическая естественнонаучная медицина выставляет в качестве эффективного принципа, имеет оборотную сторону в виде возможного массового разрушения человеческого здоровья.

Живые природные вещества чаще всего не имеют яркого мгновенного эффекта, им требуется время, чтобы принести исцеление. Но они со своим сбалансированным составом при правильном назначении и приеме не имеют отрицательных побочных эффектов и не причиняют вреда. Таким образом, между природными лекарствами целостного действия и химическими медикаментами имеется кардинальное различие. В наши дни его мало-помалу начинают понимать – по мере того, как происходит осознание вреда для здоровья.

Как мы уже отмечали, синтетический препарат обеспечивает главное действие, но, в отличие от природных средств, никогда не оказывает целостного воздействия.

Лучшие сердечные лекарства, препараты дигиталиса и эфиры азотной кислоты, были получены не через опыты на животных. Кстати, сердечные гликозиды и сегодня относятся к важнейшим сердечным средствам. Диуретики с сульфамидной группой (сегодня используются несколько чаще) были получены через наблюдения побочного эффекта у пациентов. Они также являются клиническим открытием. Вред антидепрессантов для сердца также был выявлен в процессе лечения больных людей, а не через опыты на животных.

Кроме того, требовалось определить, что синтетические медикаменты нарушают нормальные физиологические и биохимические процессы в организме и, в частности, ослабляют его защитные силы. Также любой медикамент в терапевтических дозах может вызвать у больных нежелательные побочные эффекты. Например, патологическое изменение кровяного давления – в последние десятилетия очень возросла распространенность гипертонии – во многих случаях может быть побочным эффектом лекарств. Жертвы медикаментов исчисляются в сотнях и тысяч, и, по данным больничных касс, 20% взносов в кассах расходуется только на ликвидацию последствий доказанного вреда от лекарств. На самом деле эти цифры гораздо выше.

Регулярный прием снотворного способствует длительным нарушениям сна. Уже имеющаяся бессонница становится все сильнее, и длительный прием снотворных препаратов гарантирован. Подобный принцип действия имеет место у многих других препаратов (Шонхофер (Schönhöfer), фармакологический институт, Медицинский университет Ганновера, 1979).

Почки являются важнейшим органом выделения. Поэтому логично, что повреждают их чаще всего лекарства. Когда речь идет о повреждении почек, то во внимание следует принимать также вред от лекарств. За последние 10 лет распространенность почечных болезней существенно возросла.

Вместо того, чтобы исследовать причины повреждений почек и устранять их, медицинская наука делает ставку на пересадку почек, и каждый гражданин при необходимости имеет на нее право. По моему мнению, здесь речь идет об извращении врачебного искусства.

Трансплантация органов – это всегда серьезное вмешательство со значительными последствиями. Она несет с собой колоссальные физические и психические нагрузки. Пациенты с пересаженными органами в 100-140 раз чаще среднего заболевают раком. В результате трансплантации повышается угроза инфекций, и с ней приходится бороться при помощи медикаментов, которые, в свою очередь, причиняют дальнейший вред. Кроме того, часто происходят изменения в крови и сосудах, разрушения костей, повреждения сетчатки и головного мозга. О том, какие нарушения возникают после трансплантации в каждом конкретном случае, можно сделать вывод на основании имеющейся картины.
Кроме того, было установлено, что пересаженный орган вскоре может так же заболеть, как и удаленный. Так, на сердце, которое было пересажено старому человеку от молодого, очень вскоре опять возник атеросклероз. Пациентам с пересаженными почками тоже часто приходится делать многократные трансплантации.

А как обстоит дело с заявлением, которое защитникам животным приходится слышать постоянно: но в хирургии опыты животных должны быть?

Искусству оперировать обучались и обучаются через годы ассистирования на операциях. Различие между человеком и животным заключается в том, что у животных – при иных анатомических пропорциях – режут здоровую ткань. Между тем, у больного человека речь идет о патологически измененной ткани. Для хирурга суть заключается в работе с больными тканями или органами; а этому можно научиться только за операционным столом, а не через опыты на животных. Еще одно достойное внимания различие между человеком и животным состоит в том, что у животных быстрее заживают раны, чем у людей, но животные более подвержены инфекции.  

По поводу ожидаемых дальнейших успехов хирургии мне хотелось бы только привести высказывание ведущего немецкого хирурга-трансплантолога Бренделя (Brendel): «В случае с хирургическими приемами можно ожидать только улучшений техники наложения швов и не больше».

Трансплантации и их последствия
Серьезные операции (возможны только при стабильном здоровье)
Микроэмболии в мозгу=повреждения интеллекта
Пересаженный орган остается чужеродным телом, и для предотвращения отторжения необходим длительный прием медикаментов. Используются прежде всего азатиоприн, кортикостероиды и антилимфоцитарная сыворотка. Их общим нежелательным побочным эффектом является значительно повышенный риск рака и инфекций.
Если говорить о каждом лекарстве в отдельности, то они имеют следующие побочные эффекты.

В течение нескольких лет используется новое иммуноподавляющее средство циклоспорин, которое имеет следующие побочные эффекты: серьезные повреждения работы печени и почек, тремор, гипертрихоз (избыточный рост волос на теле), воспаление десен, нарушения работы желудка и кишечника (разрывы, заворот, потеря аппетита).
Повышенную подверженность инфекциям лечат антибиотиками, а они, в свою очередь, имеют следующие побочные эффекты: уничтожение полезных бактерий, грибковые инфекции (52%), вирусные инфекции.
В целом: общее ухудшение состояния здоровья, отсюда психический стресс и психозы (30-70%).

Нервной системе повреждение медикаментами угрожает в значительной степени, потому что она находится в тесной взаимосвязи со всеми органами.   Нет ни одного неврологического симптома или клинической картины, которая не могла бы быть вызвана тем или иным медикаментов. Количество лекарств, которые в терапевтической области могут привести к повреждениям центральной нервной системы, не поддаётся оценке. Кроме того, для серьезных аллергических реакций, которые в случае с людьми ведут к самым тяжёлым, в т.ч. смертельным последствиям, экспериментальной модели нет.
Интерес представляет и то, что канцерогенное действие немногочисленных важных веществ, провоцирующих развитие рака у людей, на животных было подтверждено лишь годы спустя. В случае с мышьяком, фенацетином и бензолом канцерогенное действие удавалось доказать применительно к человеку, но не к животным. У животных рак вызывает и аспирин, но человек принимает его уже более 100 лет без какого-либо вреда для себя (за исключением неправильного использования).

На животных практически нельзя предсказать канцерогенное, тератогенное и мутагенное действие субстанций. Практически все вещества в организме расщепляются, и действие этих продуктов распада понять сложно. Если бы их распад у человека и животных был одинаковым, то можно было бы сделать некоторые выводы. Но сейчас известно, что у человеческого эмбриона на десятой неделе или даже раньше развивается ферментная система (монооксигеназа), которая расщепляет химические вещества. И эти метаболиты (продукты обмена веществ) становятся причиной серьезных врожденных уродств. Животные не дают никакой информации об этой ферментной системе, потому что у них она развивается вовремя или после рождения. Поэтому подопытные животные не могут ничего предсказать относительно возможных уродств плода. И в этой связи следует четко уяснить тот факт, что любой медикамент, принимаемый беременной женщиной, может повредить нерожденному ребенку.

Согласно статистике Федеральной службы здравоохранения, в ходе опытов на животных обнаруживают лишь 50,3 процента нежелательных побочных действий (AMI-Bert. 1/78). Отсюда понятно утверждение физиолога Гензеля (H.Hensel): «Условия при опытах на животных еще более ненадежны, чем при азартной игре». Еще мы должны очень осторожно относиться к заявлениям, что не потребляемые внутрь средства проходят по закону об опасных специфических отходах и должны проходить обработку в соответствии с регламентом об утилизации специфических отходов.  Это маловероятно: то, что человек не глотает, не должно выбрасываться в помойное ведро, с целью защитить природу и людей от «вредных… токсичных… воздействий окружающей среды» (Вестник федеральных законов).

Как мы уже видели, животные модели человеческих болезней представляют собой всего лишь замену симптомов, встречающихся у людей. При экспериментировании на животных сложнее всего бывает воспроизвести симптомы человеческих болезней мозга и нервной системы. Различие между нервными системами слишком велико, чтобы была возможность сделать адекватное сравнение.

Физиолог Бартельс (H.Bartels) пишет по поводу выбора подопытных животных следующее: «В большинстве случаев выбор подопытных животных осуществляется совершенно ненаучно. Тот факт, что физиологи при изучении кровообращения работали с собаками, а нейрофизиологи и фармакологи – с кошками, имеет только историческое объяснение; раньше содержание этих животных не представляло проблем и обходилось дешево, сейчас они стоят дорого, но работать с ними привыкли, и поэтому они них ее отказываются» (Z. VTK. 5/72). Похожее заявление делает Юр (Juhr), исследователь, работающий с лабораторными животными: «До сих пор есть бродячие животные и выбраковывание заводчиками, а также содержание в условиях, которые противоречат всякому эксперименту, и исследования, не дающие результатов, не выдерживающие никакой перепроверки – их нельзя воспроизвести – и по разумным причинам считающийся упущением (BGA, Kubler 1/80).

Еще пример того, как происходила работа в области экспериментирования на животных: в Ганновере и Гёттингене боле десяти лет проводятся исследования так называемых физиомоторных рефлексов мышечного веретена у кошек. Поскольку, по моему мнению, речь там шла о бездумных повторениях и совершенно бессмысленных опытах на животных, я однажды сделал запрос в банк данных по поводу имеющихся работ. Я получил ответ, что в мире была опубликована 471 работа на эту тему. 464 труда происходили из западных индустриальных стран и лишь семь из стран восточного блока. Еще в случае с этими исследованиями интересно то, что сначала работа проводилась на  людях: электрические токи в мышцах можно пропускать безопасно и без боли. И лишь позже начались исследования на кошках. Были использованы тысячи кошек, хотя кошки, как известно, имеют совершенно другую нервную систему, нежели человек.

Болезнь Паркинсона у животных не встречается, и вообще, лишь немногие человеческие болезни могут возникнуть и у животных. Поэтому неудивительно, что человеческие лекарства, назначаемые при этой болезни, были разработаны биохимическим путем, и поиск подходящей животной экспериментальной модели начался лишь после «положительных» клинических тестов. Антипсихотическое действие ряда химических субстанций, принимаемых при психических болезнях, также удалось выявить в клинике, а не в процессе опытов на животных: в случае с шизофренией это сделали Делей (Delay) и Деникен (Deniken), а в случае с эндогенной депрессией – Кун (Kuhn). И здесь фармакологи стали разрабатывать животные модели лишь впоследствии. У животных не бывает ни шизофрении, ни депрессии, ни неврозов в человеческом смысле. Эквивалентом невопроизводимой клинической картины человека служат искусственно вызванное состояние возбуждения у животных, стереотипы движения, такие как навязчивое кусание, лизание, обнюхивание и повышенное стремление к движению у крыс и мышей, используемых в качестве модели для испытания химических субстанций. Если они вызывают у животных описанные симптомы, то уже появляется надежда, что найдено лекарство для излечения душевнобольных людей или улучшения их состояния.

Другим примером выбора животных служат исследования сна. Для них любят использовать кошек (см. выше), «потому что у человека и высших млекопитающих физиологическое протекание сна по свое сущности сходной» (TV, Sonntag, Aulendorf 81). Это утверждение преподносится как факт. Но каждый любитель кошек знает, что, в отличие от людей, бодрствующих днем, кошка это сумеречное животное. Она по утрам и вечерам бодрствует в сумерках и идет на охоту. Днём и ночью же она в основном спит с повторяющимися короткими перерывами. То есть, у неё совершенно иной ритм сна, нежели у человека.

Чтобы еще раз продемонстрировать со всей чёткостью различия между человеком и кошкой, мне бы хотелось в заключение привести по важным пунктам экспертное заключение, которое было сделано по поводу опытов с кошками в Медицинском институте Ганновера:

«Ученые, занимающиеся экспериментированием на животных, заверяют, что опыт на животных нужды для исследования человеческих болезней. Они предположительно стараются найти максимально входную животную модель, чтобы вызвать у животного сходные симптомы болезни. Кроме того, сначала следовало бы разъяснить вопрос о сходства кошки и человека с точки зрения анатомии, физиологии и т.д. Кошка это ночное, скорее сумеречное животное. Человек, напротив, относится как “млекопитающее” к группе “дневных животных”. То есть, биологический ритм у них полностью разный. У человека в норме регулярное биение сердца, а у кошки наблюдается физиологическая аритмии, которая у человека уже считалась бы патологией. У человека разные групп крови, чего у кошек не встречается. У человека нормальная температура тела составляет 37 градусов, а у кошки 39. Человек принадлежит к так называемым «всеядным», а кошка к хищникам. У кошки длина желудка составляет лишь треть от длины человеческого желудка. У человека пища проходит по желудочно-кишечному тракту путь в 4 раза длиннее, чем у кошки. У кошки матка двурогая, а у человека она простая.
Органы чувств у кошки гораздо более тонкие и разноплановые, чем у людей. Головной мозг кошки имеет в своем распоряжении обширные ареалы обонятельного мозга, которые у человека в значительной мере неразвиты.

На медикаменты кошка реагирует совсем не так, как человек. Она вообще не переносит или очень плохо переносит многие субстанции. Невозможно даже просто перечислить множество подобных реакций. Вот только один пример: поламидон или новалгин, медикаменты, которые успокаивают человека и устраняют у него боль, убивают кошек либо могут вызвать у них стадию возбуждения со слюнотечением – при ней  можно заподозрить бешенство. Средства для дезинфекции, чистящие средства, цветочные удобрения, инсектициды, гербициды и т.д., которые для человека все же относительно безопасны, являются сильным ядом для кошек. В этой связи интересным кажется то, что при кошачьих болезнях наилучшие результаты приносит гомеопатия, отвергаемая официальной медициной.

Сейчас мы обратим внимание на спинной мозг, на ту область, которой предположительно должны были служить опыты с кошками в Ганноверском институте. Пирамидный путь, который, будучи самым важным нервным путем человека, управляет  произвольными движениями, у человека лежит впереди, а у кошки сзади в спинном мозге. У человека имеются так называемые моносинаптические соединения, а у кошки, напротив, их нет. Вопрос о том, имеет ли у кошки сзади лежащий пирамидный путь «такую же роль, что и у человека, очень неоднозначен.  Его назначение явно другое» (Барриос дель Риско – Barrios del Risco).

Как вновь и вновь подчёркивается, между приматами (в том числе и людьми) и кошками есть серьёзные функциональные и морфологические различия. Поэтому перенос экспериментальных данных связан с серьёзными трудностями.
Человек с параличом вследствие поперечного поражения спинного мозга представляет собой типичный пример так называемого феномена перочинного ножа, который у кошек вызвать не удается. Одновременная замедленная иннервация антагонистов нижних конечностей для приматов нормальна, а для кошек патологична. Согласно Барриосу дель Риско, у кошек, в отличие от людей, нет  тугоподвижности –  определённой мышечной ригидности – главного симптома человеческой болезни Паркинсона.

Более качественные, годные для человека результаты можно было бы  получить через наблюдения за людьми, которые, например, находятся в инсулиновой коме (метод лечения при определенных психозах), и у которых случаются эпилептические припадки, сопровождающиеся временными нарушениями такого рода. Уже в 1952 году в Лондоне и Югославии проводились исследования с пациентами, у которых был паралич в результате рассечения спинного мозга.
Тогда удалось получить новые сведения (например, о физиомоторном рефлексе), у животных их удалось воспроизвести лишь годы спустя в ФРГ, но людям это ничего нового не дало.

Если мы поймём, что модель должна быть аналогична прототипу, в нашем случае человеку, и осознаем, как мало сходства имеется между человеком и кошкой, то станет ясно: кошки совсем не хорошая “модель” или “измерительный прибор” для человека».

Проблема опытов на животных имеет еще один аспект: уже в рамках человеческой медицины встречаются очень похожие клинические картины, присущие совершенно разным болезням, таким как туберкулез, сифилис и рассеянный склероз. Таким образом, даже когда речь идет исключительно о человеке, то сходные симптомы не значат одинаковую болезнь, причины и методы лечения. Поэтому сравнение между симптомами болезни у людей и животных должно представляться еще более бессмысленным. А самый ненаучный характер имеют совершенно искусственные повреждения, потому что животное, которому вызвали болезнь искусственным путем, имеет абсолютно иное органическое исходное положение, чем при болезни, возникшей естественно.

Как говорит фармаколог Кинле (G.Kienle), «при переносе результатов с животных на человека присутствует исключительно большое расхождение между надеждами и реальностью».

В ходе судебного процесса упомянутое экспертное заключение не учли, потому что в качестве объекта разбирательства выступал только порядок лицензирования, а не проблема опытов на животных сама по себе. Опыт показывает, что инспекция из-за отсутствия компетентности разрешает ученым, подающим прошение, практически все.

Как мы увидели при более подробном рассмотрении примера с кошкой, между разными животными и между животными и людьми есть серьезные отличия, и из-за них любой перенос результатов исследования кажется как минимум сомнительным.
Весь этот процесс окажется еще более сомнительным, если мы примем во внимание выращивание подопытных животных. Их жизненное пространство часто бывает стеснённым, не отвечает естественным условиям и не дает возможности нормального физического развития, и в особенности это касается случаев, когда речь идет о разведении гнотобиотических животных. Уже неоднократно писали, что у таких животных встречаются дегенеративные изменения. Их недостаток превращают в достоинство: специально выращивают животных с дегенерациями, например, лысых мышей, мини-свиней. Такие изменённые животные становятся еще менее надежными моделями, даже не «измерительным инструментами» для больных людей. К тому же, каждое живое существо – это уникальный, невоспроизводимый индивидуум.

Подопытные животные страдают не только от физических изменений, но и от психических нарушений. Поскольку они вынуждены прозябать в среде с отсутствием каких-либо факторов раздражения, а порой даже стерильной, поскольку они живут в условиях перенаселения, у них в целом наблюдаются серьезные нарушения поведения. Каждому дилетанту очевидно, что физические и психические аномалии должны влиять на эксперимент и результаты исследования.
Люди, которые работают с этими животными, вынуждены причинять им страдания и наносить болезненные повреждения, и они могут в течение у продолжительного времени выполнять свою работу лишь тогда, когда обзаводятся «душевным панцирем» – так Лейхаузен (Leyhausen), исследователь поведения, называет притупление сострадания. Оно приводит к тому, что человек обращается с животным, как с неким неодушевленным объектом. Так, Лейхаузен сам говорит о «физиологическом измерительном инструменте кошке» и по сути доказывает, насколько сильно у него уже оказалось вытеснено эмоциональное отношение к кошке, его объекту исследования.

Хорст Штерн (Horst Stern) признался после своего трехсерийного фильма об опытах на животных, что одни только съемки в лаборатории изменили его психически.

Явное огрубление можно распознать в сообщении об исследовании, которое было сделано в питомнике лабораторных животных «Чарльз Ривер» (Charles River): о расширении экспериментальной лаборатории объявляют «с воодушевлением». О том, что это значит, выясняется на нескольких последующих страницах из высказываний Американской Ассоциации ветеринарной медицины. Она высказывается «против гуманного обращения с подопытными животными» «ввиду роста экспериментальной индустрии» и отклоняет вмешательство во все, что происходит с животными в ходе экспериментов. В объявлении Taconic Farms тоже никаких комментариев не делается: она продаёт маленьких животных, которые ранее прошли более чем через 17 оперативных вмешательств (среди них ослепление через энуклеацию).

Если мы спросим вивисекторов о смысле и значении их экспериментов, то они начнут расхваливать свои новаторские проекты, которые призваны служить исключительно благу людей. Но как на самом деле выглядит «благо людей», которое должно оправдывать миллионы опытов на животных? К этой тактике краснобайства прибегают прежде всего те, кто получают прибыль от опытов на животных, и делают они это при общении с неспециалистами, которые не способны сразу же следовать за выступлениями профессионалов, и которых склоняют верить в их слова. С медиками они ведут себя осторожнее.

Интересно, что экспериментаторы в последнее время все чаще оказываются вынуждены указывать, что они не могут отказаться от опытов на животных. Тем не менее, они стараются подчеркнуть, что в исследовательских программах уже давно присутствует изучение альтернатив. На мой взгляд, такие слова выполняют лишь функцию успокаивающей пилюли и служат для отхода от реальности. Пока еще ситуация не зашла настолько далеко, что перед исследователями встаёт нужда отказываться от опытов на животных. Но настанет время, когда они уже не смогут противостоять общему давлению противников вивисекции. Количество ее противников из соображений этики непрерывно растет.
Пропаганда чрезвычайно ловко работает с людскими страхами перед болезнью и смертью. Среднестатистического человека должен охватить ужас, когда он читает или узнает с телеэкрана о перспективах, ожидающих его при отказе от опытов на животных. Правда, ужасаться он должен был из-за того, что уже натворили опыты на животных.

Фактически отдельные психологи выступают в роли сообщников фармацевтов, для этого они используют все свои знания по психологии, чтобы внушить гражданам то, что нужно фармацевтической индустрии. У меня перед глазами в качестве сравнения возникает образ барана, который ведет свое наивное стадо на бойню, чтобы там оставить его и потом набрать новых. Надеюсь, меня простят за это сравнение – ничего лучшего мне в голову не приходит.

Вот один пример того, как фармацевтическая индустрия непрерывно пытается манипулировать общественностью и стимулировать ее к потреблению их продуктов. Например, под слоганом «Фармацевтические исследования дороги, но человеческая жизнь бесценна» она выпустила картины девяти художников прошлых веков с сопроводительных текстом: «Сегодня эти гении смогли бы сочинять музыку, рисовать и писать стихи вдвое дольше!» Я должен признать, что индустрия использует выдающихся психологов, занимающихся продажами. Они гарантируют большой сбыт товаров.

Хотя опыты на животных оправдывают себя все меньше, переход к альтернативам происходит лишь немного быстрее. Чаще всего встаёт вопрос об интенсификации экспериментов на животных. На мой взгляд, на самом деле следовало бы уже речь вести о финансовых, временных и пространственных обоснованиях при постановке исследовательских задач.
По моему мнению, ученые, участвующие в экспериментах, из-за «душевного панциря» о котором мы позже поговорим подробно, оказываются уже не в состоянии воспринимать серьёзные этические проблемы, связанные с ними. Это одно из самых принципиальных затруднений на пути к отказу от экспериментов.

А еще многие граждане позволяют, чтобы их убаюкивали разговорами о безопасности, и  соблазняются на причинение вреда своему здоровью через сюрреалистичную рекламу. Вместе с тем, немало людей пробуждаются и вспоминают о том, что они совершеннолетние. Хорошо было бы, если бы граждане и налогоплательщики  бы имели возможность сравнить растущие расходы (миллиардные суммы!) с фактическими результатами экспериментов на животных. Это бы пробудило их от сна и избавило бы от иллюзий. Такое неприятное открытие могло бы привести к тому, что вера наука уступила бы место критическому мышлению.

Если бы пропагандистских данные спустя несколько лет были подвергнуты общественному контролю, то вместо краткосрочных успехов обнаружились бы долгосрочные неуспехи. Очень часто об эйфорических гипотезах через несколько лет забывают, и им на смену приходят новые. Наука вместо того, чтобы признать ошибки, предпочла «развиваться дальше» и проталкиваться к новым и новым «результатам исследования».

Пора бы уже, наконец, честно и прежде всего сознательно проверить влияние и эффективность естественнонаучно-экспериментальной медицины и заняться поиском методов, которые служат жизни, а не науке. То же касается и индустрии. Общее состояние здоровья населения сегодня хуже, чем 50-100 лет назад.

Современное сращивание науки, медицины, промышленности и политики в лучшем случае можно описать словами Зоннтага (Ph. Sonntag):  «Если удается хронически и всеобъемлюще наносить вред, то его оправдывают консерватизмом и состоянием науки» (Analyses und Prognoses, H. 63, 3/79).

С одной стороны, опыты на животных представляют собой одно большое злоупотребление: ученые через пренебрежение к самым элементарным жизненным потребностям, через страх и боль делают из живых существ «измерительные инструменты». С другой стороны, опыты на животных являются ошибочным путем: человек исследует живых существ при помощи физико-химических методов и, соответственно, получает только физико-химические результаты. Живое таким образом понять невозможно. Живое существо – это не  предмет с механическими реакциями, оно находится в динамике, в развитии. Жизнь имеет смысл при направленности в будущее. Ученые со своей аналитической причинно-следственной постановкой вопроса никогда не продвигались вперед к пониманию всех живых существ. Для них всегда останется закрытой дверь собственно к осмыслению живого – к его охране и защите от намеренного разрушения. Это происходит, потому что он меняет свои методы и преодолевает свои заблуждения и нехватку интуиции через страдания подопытных животных.

Мы узнаем про жизнь во всей ее полноте только тогда, когда применяем методы, которые совместимы с жизнью, которые поддерживают ее. Но мы ничего не узнаем о живом целом, когда мы жизнь аналитически расчленяем, разрушаем и истязаем.

Болезнь всегда оказывает влияние на всего человека. Она поражает не только отдельные клетки и органы, но в конечном счёте индивидуума как целое и его окружение. Особенности психики человека, его мировоззрение, привычки, сильные и слабые стороны, его окружение в семье и обществе – все это влияет на развитие и дальнейшее протекания болезни. Здесь речь идет о двустороннем взаимодействии, и при лечении болезни его надо принимать во внимание самым серьезным образом.

Для болезни и здоровья важнейшее значение имеет согласованность всех органов и субстанций с нервной системой, выступающей в роли посредника с интеллектуальными, духовными и сверхсознательными составляющими человеческой личности. Задача истинного и всеохватывающего врачебного искусства должна была бы состоять в том, чтобы регулировать взаимодействие, нарушенное вследствие болезни, и помогать целительным силам человека в преодолении нарушения. Лечить должны не медикаменты, а собственные целебные силы организма. При таком выводе поиск противодействий от болезней, которым занимается традиционная медицина, кажется весьма бессмысленным. Чтобы претворить в жизнь подлинное лечебное искусство, нам надо больше заниматься сознанием целебных сил нашего собственного организма, поддерживать их и прежде всего защищать от разрушения агрессивными синтетическими медикаментами. К таким медикаментам нам надо прибегать только тогда, когда собственные целительные силы организма по каким-то причинам истощены, а тяжёлое острое состояние не дает больше никаких возможностей. Так прекратится, как указывает меткое народное выражение, стрельба из пушек по воробьям. В центр внимания вернётся практика у больничной койки – как это было до рокового поворота в сторону опытов на животных – и эксперименты с их величайшей «заслугой» в виде уничтожения жизни окончательно освободят место.

«Декарт – основатель бессердечной науки. В современное естествознание сердце не пускают, его нужно отключить. В лаборатории дозволяется только думать – но не чувствовать. Эмоции предосудительны, они ненаучны – зато они человечны.

Бессердечная наука это бесчеловечная наука, которая  – иначе быть не может – применима к технике и ведет к бесчеловечной технологии».

Доктор наук Макс Тюркауф (Max Thuerkauf)
Профессор физической химии

Подготовка врачей

«Культура без цивилизации невозможна, но цивилизация без культуры – это всего лишь технократия. Материалистичные бессердечные ученые экспериментируют с животными так, словно это вещи, не обладающие способностью чувствовать боль и страх.

Путь от оправдываемых с позиции науки преступлений против животных к оправдываемым из научных соображений преступлениям против человека меньше, чем считается. Для этого требуется только политический климат, легитимизирующий такие действия, как, например, расистские законы, которые были разработаны юристами и оправдывались многими учеными, в том числе и нобелевскими лауреатами. Эксперименты, проводившиеся «учеными» в концентрационных лагерях, довольно-таки известны».

Доктор наук Макс Тюркауф (Max Thuerkauf)
Профессор физической химии

Чтобы перед будущим студентом-медиком открылись двери университета, ему теперь в первую очередь требуется не способность к врачебной профессии, а предельно высокий показатель интеллекта с соответствующими оценками в аттестате – и это должно было бы наводить на очень серьёзные размышления. Мы знаем, что переоценка и гипертрофия интеллекта ведет к упадку духовных сил, и обращает на себя внимание то, что к учебе оказываются допущены именно абитуриенты, в наибольшей степени годные для той медицины, которую я развенчиваю.

Сегодняшнее университетское образование прежде всего способствует накоплению у студентов теоретических и технических знаний. Их готовят к технико-экспериментальной медицине в больнице или в науке, но не к деятельности врача, который призван заботиться о пациентах на практике.

Естественнонаучное экспериментальное образование сужает поле зрения будущего врача. Из них специально воспитывают «объективных» технократичных ученых, которые в процессе учёбы или позже во время клинической практики преодолевает свой «эмоциональный порог».

И как же нашим студентам тут не превратиться в сломленных, бесчувственных техников от медицины? Как тут не сформироваться поведению, при котором полностью отсутствует сочувствие к страданиям других? Не в этом ли заключается столь распространенное сегодня пренебрежение к жизни? При узости подобной интеллектуализированной позиции, лишённой всяких чувств, не следует ожидать понимания взаимосвязи между здоровьем, болезнью и смертью.

Давайте поинтересуемся вопросом, а чего ждут от своего врача в целом сознательные пациенты. Понимания, искренности, расположения, любви. Эти душевные качества обязательны для истинного врача, потому что на них базируются настоящие отношения между врачом и пациентом. Они являются предпосылкой для истинного исцеления пациента. Еще Парацельс утверждал, что основой медицины служит любовь. Сегодняшнее университетское образование, предлагаемое студентам – это что угодно, кроме возможности выработать духовные ценности. Бесчисленные опыты на животных, которые якобы необходимы для выработки технических навыков, могут привести лишь к уничтожению сострадания. Зато у него проявляются противоположные качества, которые тоже развиваются у людей. Это происходит еще сильнее, когда нет опасности контролировать свою совесть. Есть пословица: «Плохо не клади, вора в грех не вводи». Ее можно перенести и на заложенный в человеке садизм. А если наука оказывается на месте любви и душевной теплоты, то она исходит из уничтожения жизни.

Для создания так называемой безоценочной и объективной науки положительные эмоции исключаются. Таким образом, медицинская наука становится не только неморальной, но и враждебной к жизни. Применительно к естественнонаучным методам речь всегда идет о деструктивном вмешательстве. Зато у хорошо образованных врачей любовь и интуиция перемещаются во внутренний мир другого и склонны охватывать то, что он представляет как нечто целое и невыразимое. Они раскрывают факты, которые бы никогда не обнаружились (Р.Д. Лэйнг – R.D. Laing).

В университетах практически не учат беседе, в которой нуждается пациент, и которая дает врачу понимание того, как возникли столь распространённые сегодня психосоматические, психосоциальные и душевные болезни. Каждому молодому врачу приходится кропотливо прорабатывать подход к проблемам и болезням, встречающимся на практике, либо же он главным образом прописывает лекарства, навязанные усердными и услужливыми фармацевтическими консультантами. Как специалист он «охотно» решает проблемы врачей и соответствующим образом платит своим «подчиненным». Таким образом, врачу не только «помогают» – он еще и получает за это подарки.

Один из критиков выразился кратко: «90% из того, что нам надо на практике, в процессе учёбы мы не получаем». Разумеется, уже сегодня есть много врачей, которые чувствуют, что с помощью одних только технических аппаратов и медикаментов выстроить прочную связь «врач-пациент». Понимая это сложное положение, практикующие врачи в балинтовских группах решают сложную проблему и пытаются постичь взаимосвязь человеческих болезней.

Для целостной медицины, безусловно, необходимо восприятие на субъективном уровне. И к этому целостному врачебному искусству относятся расширенное самонаблюдение, интуиция, эмпатия, саморефлексия и гибкость. Исключение этих столь важных для человека и человечества областей  в пользу объективной научной установки не только вредно и опасно. Оно противоречит истинной медицинской задаче.  Плохой приметой нашего времени является всеобщая индоктринация студентов-медиков, изначально выбравших медицинскую профессию из идейных соображений, и спустя несколько лет она незаметно делает из него ученого, лишённого каких-либо эмоций. Это осуждение чувств служит причиной того, что в первые два семестра медицину по идейным соображениям изучают 90% студентов, а в последние два семестра тех, кто хочет стать врачом из гуманитарных соображений, остается 13%.

Сегодня молодые выпускники медицинских университетов все больше знают об органах с их физическими и химическими функциями и все меньше о самих себе, о людях и их поведении.

Этим объясняется глубокий кризис официальный медицины и утрата к ней доверия. Нам следовало бы задать себе вопрос, нужны ли нам для поддержания здоровья хорошие врачи или же нам требуются техники от медицины и ученые, которые назначают на совершенно непонятном для пациента языке роковое лечение, не видят в нем страдающего человека.

Успехи нашей технико-экспериментальной медицины, которыми так любят хвастаться, не имеют в своей основе создание здоровья – они всего лишь свидетельствуют о хроническом характере болезней. Вопрос всегда упирается в то, оцениваем ли мы страдания с точки зрения пациента или врача, который может потешить свое самолюбие – например, страдания ракового больного удалось продлить на месяц. При этом он забывает, что во время происходящего он всего лишь ученик чародея. В результате некоторые интересные научные детали в протекании тяжёлой болезни могут создать у будущего медика иллюзию, что все осуществимо, что врач есть повелитель жизни и смерти. Вновь и вновь обращает на себя внимание то, как быстро ассистенты главного врача могут следовать от койки к койке и не чувствовать в глазах оцениваемых объектов (то есть, пациентов!) потребностей страдающих людей. Если ассистент хочет сделать карьеру, то он не может разбазаривать время на страдания.

Чем меньше будущий врач учится воспринимать людей как единство тела и души, тем меньше он оказывается способен лечить болезни.

Аналогичным образом высказывается А. Жорес (A. Jores): «Что студент университета изучает, так это физиология высших млекопитающих. Но студент не узнает ничего о фундаментальных различиях между человеком и высшими млекопитающими. Различие  состоит не в анатомии или биологии, оно заключается в «неведомых измерениях человека». И это неизвестное различие участвует в возникновении дисбалансов а в результате – болезней.

Животное живет иначе, нежели человек. Оно выполняет смысл своей жизни инстинктивно, но у человека этим дело не ограничивается. Человек должен придать своей жизни осмысленность прежде всего посредством своей свободы, которая дана ему. Животные и люди отличаются не в плане эмоций, а человеческой способностью решать, в какой мере своим эмоциям давать волю. Такое решение связано с ответственностью, и человек не может от неё отказаться безнаказанно.
Животное переживает свои чувства более интенсивно и открыто, но самое главное, оно не отказывается от них ради эгоцентрических целевых установок с разумным обоснованием.  Человек может «идти по трупам», когда его сострадание оказывается полностью отключено и не ощущается.

Различие между человеком и животным заключается в том, что человек способен добиваться аффектов против воли. Он может сублимировать свои импульсы и таким образом в его поступках они выражаются уже непроизвольно.

Человек может решать, хочет ли он отказаться от удовлетворения собственных эгоцентрических склонностей, причиняющих вред другим, ради большего блага. Поскольку он также несёт ответственность за все свои поступки, решения ему приходится принимать вновь и вновь.

В жизни каждого человека есть определённые задачи для него самого и для других. Он может их выполнить, но может случиться и так, что у него останутся обязанности к себе и к другим. Часто говорят о том, что человек должен самореализоваться. Но здесь, несомненно, имеется та самореализация, которая поднимает человека выше его низкого эгоистичного «я», к свободе собственной личности, которая делает человека человеком. Тот, кто достиг этой свободы, способен принимать решения сердцем, душой и руками.

И именно учёному следовало бы достичь этой целостности, если он хочет помогать пациентам. Каким образом больной выздоровеет, если его врач ее не достиг?

Сегодня у нас, врачей, лекарств, медико-технической аппаратуры больше, чем когда-либо, но у нас больше, чем когда-либо прежде, больных и болезней.

Исследования и образование не могут больше идти в ногу с многофакторными последствиями экспериментальной медицины, если они ставят цель понимание реальности. В ней нет тех, кто имеет представление о целом и мог бы соответствующим образом действовать. Никто не несёт ответственности за целое. Как мы можем готовить врачей, которые были бы способны нести ответственность за свои действия? Ведь теперь практически нет учителей, которые бы всерьёз чувствовали свою ответственность за жизнь? Откуда у ученика возьмётся совестливость, когда его учитель бездумно производит опыты на животных?

В процессе специализации поле зрения врача сужается, и он перестаёт видеть человека как субъекта, как физически-духовное существо. Когда мы низводим человека до органов и функций, то неохваченными оказываются важные аспекты болезни. Здоровье и болезни гораздо в большей мере идут корнями в психико-духовную сферу, чем в физическую. Одной из причин излишней специализации служит ортодоксальная идея нашей официальной медицины о болезни, идея, которая ориентирована исключительно на естествознание и чужда пациентам. Мы должны отказаться от неё или же существенно ее расширить, чтобы вновь появилась возможность опереться на прогресс целостной медицины (а в XX веке от последней отказались).

В лечении болезней с помощью химических медикаментов и технических аппаратов все больше происходит стандартизация постановки диагноза, поиска и производства медикаментов, медико-технической аппаратуры и самого человека. Врач больше не лечит индивидуума с его индивидуальной болезнью – он действует меркой, как портной. Массовый подход дает возможность обслужить гораздо больше пациентов за меньшее время. Большую часть непосредственно врачебных задач теперь выполняют фармацевтическая индустрия – нынешние врачи стали ее помощниками – специализированные аппараты и химические медикаменты, и во многих случаях их мог бы выполнить компьютер. Сам аптекарь, который раньше находился в тесном сотрудничестве с врачом и даже лекарство готовил по рецепту, был вынужден мало-помалу деградировать до обычного продавца. Я не имею ничего против продавцов самих по себе – они могут выполнять важную работу, если честны и хотят помогать покупателю – но когда аптекарь превращается в продавца, то он не использует свое умение и возможность защитить пациента от опасных лекарств под влиянием инстанций с претензией на всемогущество.

Почему врач допускает, чтобы из него делали функционера фармацевтической индустрии?
Почему аптекарь считает для себя допустимой деградацию?
Почему нас устраивает положение дел, когда вопрос о лечении наших болезней решают крупные и всевластные концерны?

Врач, куда идёшь?

 «Кто знаком с собакой или обезьяной или любым высшим млекопитающих и при этом убежден, что это существо не имеет чувств, сходных с нашими, у того есть психические аномалии. По моему мнению, ему место – в закрытой психиатрической клинике, поскольку из-за своих слабостей он стал опасным для общества человеком».

Профессор доктор К. Лоренц (Konrad Lorenz)
исследователь поведения

Отсутствие ориентиров у медицины

«Люди молчат и притворяются благочестивыми, когда тешат собственную жалость, ту жалость, которая ничего не меняет. Простой отказ подвергать себя опасности суда  – это не оправдание, чего уж говорить о доброте или любви. Это просто безразличие и ничто больше. Но именно безразличие, молчание стало величайшим преступлением из когда-либо известных, возможно, в некотором роде нашим соучастием».
Макс Фриш (Max Frisch),
писатель

Полная механизация науки привела к разрушению этических основ и полной потере ориентиров. Это касается также теологии, которая в значительной мере не понимает свою истинную задачу перед сегодняшними людьми и стала настолько доверять науке, что даже она защищает опыты на животных или как минимум принимает их.

Если человек ориентируется на что-то находящееся над ним, главенствующее, то у него нет опасности забыть о высшем смысле своей жизни. Он подчиняется инстанции, которая не только предоставляет свободы, но и устанавливает границы – с оглядкой на целое. Если человек в своей жизни ориентируется на высший порядок, то он может свободно ей распоряжаться, и у него гораздо больше возможностей для гармоничного развития и раскрытия своего «я», чем у людей с материалистическим ориентиром. У последнего есть опасность стать подобным безликой массе. Он думает, говорит, действует, как другие, ориентируется на других. Такой образ действий  огораживает его от самостоятельности и освобождает от личной ответственности, потому что он перекладывает решение на других (в том числе и в случае с опытами на животных).

Жизнь сегодняшних людей в значительной мере кажется пустой, потому что в ней отсутствует всякий смысл, способный обогатить её. Недостаток уважения и очевидная потеря радости служат признаками рационалистичных и несчастных людей. Уважение и радость это силы, которые делают человека человеком. То, обретёт ли жизнь смысл через развитие личности, или же мы дадим возможность манипулировать нами, зависит от нас.

Целенаправленная материалистическая установка (в наибольшей степени это относится к наукам с их тоталитарными претензиями) приводит к тому, что материальные запросы, а также применимость и польза выходят на первый план в представлении о самом себе. Я здесь имею в виду ту часть своего «я» в человеке, которая готова ходить по трупам и не желает иметь никаких других богов рядом с собой.

Наша медицина в далёкой перспективы видит только рациональные ценности, но она совершенно упускает из виду сознаваемые ценности. Экспериментальная медицина из-за своей потери ориентиров теряет чувство ответственности, ощущение целостности и сострадание к животным, которые становятся жертвами из-за человеческой претензии на всемогущество. Вполне логично, что ее не печалит и мысль о бесчисленных пациентах, которые за неё вынуждены расплачиваться физически и морально, а во многих случаях и жизнью.

Рационализм ведет к полному овеществлению мира, а вместе с ним и к абсолютному лишению осмысленности. Благоговение перед жизнью и перед человеческим достоинством высмеиваются как этакая «сердобольность», преподносятся как нечто устаревшее, как чужеродное вмешательство. Рационалистическая установка привела к внутреннему духовному опустошению.

Все превратилось в материал, в вещь – на практике это происходит и с животными, и человеком. Качество, тесно связанное с ответственностью, оказалось перевешено количеством. Следует обратить внимание на то, что вещи, многие из которых так покупают современного человека, не дают истинной радости и длительного удовлетворения. Обладание ими – это всего лишь средство на пути к цели, оно замещает те ценности, которых материализм обеспечить не может, в которых человек нуждается, порой не осознавая этого. Профессия и работа утратили душу и стали механизированы, и в результате они деградировали до скучного целенаправленного повторения. В нынешней неспособности людей осмысленно распоряжаться свободой и серьёзных осложнениях болезней не в последнюю очередь заметно уменьшение радости, получаемой от работы. Личность становится слабой, ограниченной, и это ведёт к тоске, которая непостижима современной науке. Она не пытается дойти до истоков этого явления, чтобы добиться коренных перемен, а заполняет пациентам пустоту с помощью химических субстанций, которые причиняют ему дополнительный вред. Поскольку экспериментальная медицина ориентирована не на человека во всей его полноте, она пытается решать проблемы, на самом деле неподвластные ей, с помощью очень неподходящих и опасных методов. Фантазии о всемогуществе и слабость часто лежат рядом друг с другом.

Пора уже разъяснить науке последствия её некомпетентных, бездомных и бессмысленных действий. До сих пор есть точка зрения, что могущество медицины, основанной на работе с животными, подорвать невозможно. Рискну заявить, что у неё силы ровно столько, сколько мы за ней признаем. Если она потеряет доверчивых и безропотных сторонников, которые в конечном счёте финансирует все это бедствие, то она будет просто вынуждена найти иной ориентир. Опыты на животных превратятся! И опыты на людях! Мы разовьем новую медицину, которая будет служить людям и животным. Никто не захочет вспоминать о том, как когда-то выступал в защиту опытов на животных. Сегодня даже признанные сторонники экспериментов на животных смущенно ищут им оправдания и впоследствии становятся их противниками. Уже невозможно пропускать мимо ушей компетентных в своей области ученых, философов, врачей, священнослужителей, учителей и многих других самостоятельно мыслящих людей, стремящихся к целостному развитию. Нам надо только следовать их примеру, и так у нас выработается самостоятельность, мы позволим себе чувствовать и действовать иначе, не так, как нам велят  столь самоуверенные сторонники и защитники опытов на животных. Для этого нам требуется личное мужество (которого нет у отдельных ученых, восхищающихся экспериментами на животных), чтобы выражать свои убеждения.

Наш пример станет уроком, он приведет к счастью не только нас, но и все живое. Произойдёт большой прорыв. Наука, ориентированная на работу с животными, торжественно укажет, что она не ждёт благословения, потому что она уже получила в виде огромных прибылей. Мне не хотелось бы участвовать в этом благословении: оно запятнано кровью. Нет, я придерживаясь очень простого мнения о благословении вышестоящей божественной силы, которая откроет будущую науку, ориентированную на жизнь, и породить ученых с высокими этическими обязательствами. И результаты их работы принесут благо как каждому из нас, так и всему населению планеты.

В заключение этой главы мне хотелось бы ещё раз разъяснить, какие у людей есть возможности решения, связанные с их позицией и поведением. Их чувства, мысли и действия могут быть агрессивными и безрассудными, но могут гармонировать с окружением и с совестью. Фритьоф Капра (Fritjof Capra) различает  «эго-поведение» и «эко-поведение». Обе модели поведения издавна типичны для человека. Эго-поведение соответствует интеллектуальному познанию и рациональной науке с её линейным аналитическим интеллектом. Эко-поведение имеет истоки в религии, в мистике и основывается на интуитивных знаниях, полученных через интуитивное постижение реальности.

Рациональная аналитика и целостная интуиция – это дополняющие друг друга функции человеческой личности. Мы забыли, что интуитивное знание столь же надежно, как и рациональное мышление, и это вредит всем нам (Капра).
Само по себе логическое мышление не ведёт к изменению запутанных дорог и стереотипов. Логическое мышление даёт возможность сделать правильные выводы относительно некоторых вещей, но не открывает путь для правильного познания. Логика при нем должна дополняться интуицией. Разработанные автоматы и мыслительные схемы в некотором отношении облегчают жизнь, но модель всегда является упрощённой схемой, примитивизацией. Дорогу интуиции открывает только отказ от привычного автоматизма и связей. Разум, который так приветствуется при разъяснениях, перерос в гипертрофированный рационализм и привел к крайнему культу объяснения. Это произошло вследствие того, что отказ от метафизических и этических постановок вопроса образовал благодатную питательную среду для жестокости, потери осторожности, беспринципности,  лицемерия, лжи и безудержного эгоизма. Такой гипертрофированный рационализм без этического регулирования однажды обернется деструктивных иррационалимом, и мы это уже пережили (Лерш – Lersch).

«Человека нельзя понять по его телу, по его душе, по его психике, его можно постичь в целостности, и поэтому картина болезни должна быть целостной. Когда медицинская наука не обращает внимания на сложную человеческую психику, то она ограничивается исследованием измеримых телесных функций и тем самым низводит человека до уровня механической модели, биомашины. Ученые со своими суевериями не готовы признать, что они со своими методами оказались бессильными перед непостижимой реальностью. И они приравнивают научное познание к самому бытию, утверждая, что все неизмеряемое, все не постигаемое на самом деле не существует».

Доктор медицины Фриц Шенк (Fritz Schenk)
врач общей практики

«Люди молчат и притворяются благочестивыми, когда тешат собственную жалость, ту жалость, которая ничего не меняет. Простой отказ подвергать себя опасности суда  – это не оправдание, чего уж говорить о доброте или любви. Это просто безразличие и ничто больше. Но именно безразличие, молчание стало величайшим преступлением из когда-либо известных, возможно, в некотором роде нашим соучастием».
Макс Фриш (Max Frisch),
писатель

Полная механизация науки привела к разрушению этических основ и полной потере ориентиров. Это касается также теологии, которая в значительной мере не понимает свою истинную задачу перед сегодняшними людьми и стала настолько доверять науке, что даже она защищает опыты на животных или как минимум принимает их.

Если человек ориентируется на что-то находящееся над ним, главенствующее, то у него нет опасности забыть о высшем смысле своей жизни. Он подчиняется инстанции, которая не только предоставляет свободы, но и устанавливает границы – с оглядкой на целое. Если человек в своей жизни ориентируется на высший порядок, то он может свободно ей распоряжаться, и у него гораздо больше возможностей для гармоничного развития и раскрытия своего «я», чем у людей с материалистическим ориентиром. У последнего есть опасность стать подобным безликой массе. Он думает, говорит, действует, как другие, ориентируется на других. Такой образ действий  огораживает его от самостоятельности и освобождает от личной ответственности, потому что он перекладывает решение на других (в том числе и в случае с опытами на животных).

Жизнь сегодняшних людей в значительной мере кажется пустой, потому что в ней отсутствует всякий смысл, способный обогатить её. Недостаток уважения и очевидная потеря радости служат признаками рационалистичных и несчастных людей. Уважение и радость это силы, которые делают человека человеком. То, обретёт ли жизнь смысл через развитие личности, или же мы дадим возможность манипулировать нами, зависит от нас.

Целенаправленная материалистическая установка (в наибольшей степени это относится к наукам с их тоталитарными претензиями) приводит к тому, что материальные запросы, а также применимость и польза выходят на первый план в представлении о самом себе. Я здесь имею в виду ту часть своего «я» в человеке, которая готова ходить по трупам и не желает иметь никаких других богов рядом с собой.

Наша медицина в далёкой перспективы видит только рациональные ценности, но она совершенно упускает из виду сознаваемые ценности. Экспериментальная медицина из-за своей потери ориентиров теряет чувство ответственности, ощущение целостности и сострадание к животным, которые становятся жертвами из-за человеческой претензии на всемогущество. Вполне логично, что ее не печалит и мысль о бесчисленных пациентах, которые за неё вынуждены расплачиваться физически и морально, а во многих случаях и жизнью.

Рационализм ведет к полному овеществлению мира, а вместе с ним и к абсолютному лишению осмысленности. Благоговение перед жизнью и перед человеческим достоинством высмеиваются как этакая «сердобольность», преподносятся как нечто устаревшее, как чужеродное вмешательство. Рационалистическая установка привела к внутреннему духовному опустошению.

Все превратилось в материал, в вещь – на практике это происходит и с животными, и человеком. Качество, тесно связанное с ответственностью, оказалось перевешено количеством. Следует обратить внимание на то, что вещи, многие из которых так покупают современного человека, не дают истинной радости и длительного удовлетворения. Обладание ими – это всего лишь средство на пути к цели, оно замещает те ценности, которых материализм обеспечить не может, в которых человек нуждается, порой не осознавая этого. Профессия и работа утратили душу и стали механизированы, и в результате они деградировали до скучного целенаправленного повторения. В нынешней неспособности людей осмысленно распоряжаться свободой и серьёзных осложнениях болезней не в последнюю очередь заметно уменьшение радости, получаемой от работы. Личность становится слабой, ограниченной, и это ведёт к тоске, которая непостижима современной науке. Она не пытается дойти до истоков этого явления, чтобы добиться коренных перемен, а заполняет пациентам пустоту с помощью химических субстанций, которые причиняют ему дополнительный вред. Поскольку экспериментальная медицина ориентирована не на человека во всей его полноте, она пытается решать проблемы, на самом деле неподвластные ей, с помощью очень неподходящих и опасных методов. Фантазии о всемогуществе и слабость часто лежат рядом друг с другом.

Пора уже разъяснить науке последствия её некомпетентных, бездомных и бессмысленных действий. До сих пор есть точка зрения, что могущество медицины, основанной на работе с животными, подорвать невозможно. Рискну заявить, что у неё силы ровно столько, сколько мы за ней признаем. Если она потеряет доверчивых и безропотных сторонников, которые в конечном счёте финансирует все это бедствие, то она будет просто вынуждена найти иной ориентир. Опыты на животных превратятся! И опыты на людях! Мы разовьем новую медицину, которая будет служить людям и животным. Никто не захочет вспоминать о том, как когда-то выступал в защиту опытов на животных. Сегодня даже признанные сторонники экспериментов на животных смущенно ищут им оправдания и впоследствии становятся их противниками. Уже невозможно пропускать мимо ушей компетентных в своей области ученых, философов, врачей, священнослужителей, учителей и многих других самостоятельно мыслящих людей, стремящихся к целостному развитию. Нам надо только следовать их примеру, и так у нас выработается самостоятельность, мы позволим себе чувствовать и действовать иначе, не так, как нам велят  столь самоуверенные сторонники и защитники опытов на животных. Для этого нам требуется личное мужество (которого нет у отдельных ученых, восхищающихся экспериментами на животных), чтобы выражать свои убеждения.
Наш пример станет уроком, он приведет к счастью не только нас, но и все живое. Произойдёт большой прорыв. Наука, ориентированная на работу с животными, торжественно укажет, что она не ждёт благословения, потому что она уже получила в виде огромных прибылей. Мне не хотелось бы участвовать в этом благословении: оно запятнано кровью. Нет, я придерживаясь очень простого мнения о благословении вышестоящей божественной силы, которая откроет будущую науку, ориентированную на жизнь, и породить ученых с высокими этическими обязательствами. И результаты их работы принесут благо как каждому из нас, так и всему населению планеты.

В заключение этой главы мне хотелось бы ещё раз разъяснить, какие у людей есть возможности решения, связанные с их позицией и поведением. Их чувства, мысли и действия могут быть агрессивными и безрассудными, но могут гармонировать с окружением и с совестью. Фритьоф Капра (Fritjof Capra) различает  «эго-поведение» и «эко-поведение». Обе модели поведения издавна типичны для человека. Эго-поведение соответствует интеллектуальному познанию и рациональной науке с её линейным аналитическим интеллектом. Эко-поведение имеет истоки в религии, в мистике и основывается на интуитивных знаниях, полученных через интуитивное постижение реальности.

Рациональная аналитика и целостная интуиция – это дополняющие друг друга функции человеческой личности. Мы забыли, что интуитивное знание столь же надежно, как и рациональное мышление, и это вредит всем нам (Капра).
Само по себе логическое мышление не ведёт к изменению запутанных дорог и стереотипов. Логическое мышление даёт возможность сделать правильные выводы относительно некоторых вещей, но не открывает путь для правильного познания. Логика при нем должна дополняться интуицией. Разработанные автоматы и мыслительные схемы в некотором отношении облегчают жизнь, но модель всегда является упрощённой схемой, примитивизацией. Дорогу интуиции открывает только отказ от привычного автоматизма и связей. Разум, который так приветствуется при разъяснениях, перерос в гипертрофированный рационализм и привел к крайнему культу объяснения. Это произошло вследствие того, что отказ от метафизических и этических постановок вопроса образовал благодатную питательную среду для жестокости, потери осторожности, беспринципности,  лицемерия, лжи и безудержного эгоизма. Такой гипертрофированный рационализм без этического регулирования однажды обернется деструктивных иррационалимом, и мы это уже пережили (Лерш – Lersch).

«Человека нельзя понять по его телу, по его душе, по его психике, его можно постичь в целостности, и поэтому картина болезни должна быть целостной. Когда медицинская наука не обращает внимания на сложную человеческую психику, то она ограничивается исследованием измеримых телесных функций и тем самым низводит человека до уровня механической модели, биомашины. Ученые со своими суевериями не готовы признать, что они со своими методами оказались бессильными перед непостижимой реальностью. И они приравнивают научное познание к самому бытию, утверждая, что все неизмеряемое, все не постигаемое на самом деле не существует».

Доктор медицины Фриц Шенк (Fritz Schenk)
врач общей практики

Глубинные причины болезней человека и пути их преодоления

Только тот, кто подчиняется божественной воле, а не материально ограниченной, преодолевает опасности, связанные с той частью человеческого «я», которая ставит себя на место бога и хочет владычествовать над жизнью и смертью.

Естествознание в конце XIX века для исследования нашей окружающей среды разработало методы измерения и анализа. При помощи них оно смогло объяснить многие причинно-следственные связи и законы материального мира. Поскольку в данной исследовательской сфере эти методы оказались очень успешными, их распространили и на те области, которые нельзя постичь только материальными, механистическимм путями. Сказанное касается прежде всего сегодняшней медицины, которую понимают почти исключительно как естественнонаучную медицину. К сожалению, такие методы работы, охватывающие лишь материальное, подвели медицинских исследователей к ошибочной идее, что за пределами материи быть ничего не может. Естествоиспытатели задаются вопросом, как это функционирует, почему так происходит, но они не задумываются о смысле явления. Смысл, то есть, нематериальное, измерить невозможно. Но постановка вопроса о смысле развивала бы наше понимание о природе предметов и людей и способствовала бы развитию истинной человечности. И ключевую роль в медицине играли бы именно понимание и человечность.

Истинные, подлинные знания, находящиеся выше материального, нельзя получить, каждый человек должен познать их сам. Мы можем постигнуть мир, других людей,  собственные тайники души а через них и смысл мира только путем самопознания.
Если бы мы открыто, со смирением и терпением принимали все происходящее с нами, то мы бы познали нечто трансцедентальное, духовное, божественное за пределами материального мира. Опыт любви и самоотверженность всегда ведёт к изменениям в нас самих. У нас формируется иной взгляд на мир, а вследствие этого некоторые наши прежние модели поведения перестают быть возможными.

Человек воспринимает только часть всей реальности – здесь мы можем вспомнить, например, цвета и оттенки. Мы не можем понять того, что выходит за пределы осязаемой области, того, что, например, нельзя видеть или слышать. Это касается целых космических законов, «как сверху, так и внизу»,  законов как микромира, так и макромира. Таким образом, мы не в состоянии понять невообразимые понятия посредством аналоговых выводов, мышления аналоговыми категориями. Вселенной управляют одинаковые законы, но громадное различие состоит в том, касаются ли они материи или жизни. Мёртвые тела разлагаются, ничто не координирует протекающих в них реакций, зато в живом теле все химические и физические процессы подчинены определённому плану. Значит, должно присутствовать нечто управляющее функционированием живого существа и исчезающее после смерти. При этом речь не может идти ни о чем материальном. Материи всегда требуется информация, управление (извне). Эту правящую инстанцию,  координирующую живое существо, объединяющую материю и передающую необходимую информацию, мы называем душой, сознанием, индивидуальностью. Стало быть, мы ещё не знаем, что такое жизнь, здоровье, болезни и смерть.

В противоположность индивидуальному человеку жизнь в живой душе безлична, анонимна, как и материя. Индивидуальная жизнь становится в принципе возможна только через соединение материи, души и духа. Она отделяет себя ото всего другого, от «не-я», и познает мир проявлений как полярность, а жизнь как ритм. Человек рассматривает противоположные впечатления – противоположные пары – в противопоставлении: это варианты «либо, либо», например, добро – зло, горячо – холодно.

Мы считаем, что противоположности исключают друг друга – но они обуславливают друг друга двусторонне. Эти полярности вместе образуют единство и зависят друг от друга. Когда мы разрушает один полюс, то разрушается и другой. С ритмом жизни связаны всегда обе полярности. Если мы не вдыхаем, то мы не можем и выдыхать. Мы, люди, уже не видим единство, главенствующее над всем, и длительное время живем в одной полярности, что сравнимо с отрывом субъекта от объекта. И, разумеется, целостная правда оказывается от нас скрыта.

При смерти всего лишь теряется связь между телом и душой, сама по себе жизнь, жизнь духовная, не разрушается. Единство в нас поддерживается нерушимым божественным «Я». Условие жизни, здоровья человека заключается в гармонично единстве тела и души. Таким образом, человек представляет собой целое, и его нельзя разобрать на части. И при любой болезни человека заболевает в целом, и её глубинная причина всегда состоит в дисгармонии триедиества тело-мысли-душа.

А чтобы добиться истинного излечения, нам надо обращать одинаковое внимание на все три сферы и лечить их. К сожалению, современная официальная медицина практически не видит этой взаимосвязи и не принимает её во внимание. Человеческое сознание может понять только свои измерения, но не космическую целостность. Когда речь идёт о восприятии бесконечности, человеческое самосознание с этим не справляется, оно нуждается в ограничениях. Оно отгораживается ото всего другого – от «не-я» – и разделяет всеединство на свои полюса, которые можно рассматривать только друг за другом, но не одновременно и не в целом.

  На результат исследований всегда влияют методы и позиция учёного. Как мы природу спрашиваем, так она и отвечает.  Так, свет всегда представляется в зависимости от используемых методов измерения, то в виде волны (энергия), то в виде частиц (материя). Мы можем почувствовать эти две противоположные формы проявления света только одну за другой, но не одновременно. Вследствие мышления противоположными категориями мы предаемся односторонности и половинчатости. Для нахождения правды и устранения противостоящих полярностей нам надо отказаться от принципа «либо, либо» в пользу принципа «как, так и, также» и от поочередности в пользу одновременности. А этот синтез будет возможен только тогда, когда мы научился видеть единство и зависимости на более высоком уровне.

Мы всегда полагаем, что нам надо решить какой-то спор, и мы всегда хотим что-то делать, изменять, овладевать чем-то – но слишком поздно замечаем, что обе стороны одинаково важны. Мы это понимаем только тогда, когда отказываемся способны отказаться от односторонних суждений и немедленных действий. Путь к познанию заключается не в жажде все менять, а в наблюдении и интуитивном понимании. Внутренняя часть, содержимое раскрывается только через наблюдение, но не через активные действия, которые позволяют нам понять только внешнюю форму. Единственный путь к объединению противоположностей заключается в самораскрыиии, в любви.

К целостному принадлежат все полюса, все стороны и способности человека. Но мы реализуем только половину жизненных возможностей и вытесняем другие стороны в подсознание, в «тень», как выразился по этому поводу Юнг. И эти стороны жизни, которые не воспринимаются на сознательном  уровне, проявляются иным путём, как симптом физической болезни или психически. Таким образом, симптом есть то, что мы не можем или не хотим воспринимать сознательно. А если мы оказываемся в состоянии осознать то, что скрывается в тени и предстает в виде симптома, то причина болезни будет ликвидирована. В результате, симптом станет излишним и исчезнет.

Мы открываем дорогу излечению только через целостный подход – лишь в этом случае болезнь отступит. Этого никогда не произойдёт в результате борьбы с симптомами, хотя сегодняшняя естественнонаучная медицина действует именно так.

Человеческое бытие имеет место в сознании, а не в материальном теле. Вместе с тем болезни проецируются на материальный уровень. И это неразумно, что медицина осуществляет лечение химическими и техническими средствами. Было бы глупо мыть зеркало в ситуации, когда требуется изменить самого себя, отражающегося в нем. Вот и медицина ищет в материи нечто такое, что там найти невозможно. Она смешивают содержание с формой и как будто бы пробует получить нужное содержание путём изменения формы. Но к одержанию мы придём только тогда, когда рискнем пожертвовать формой. Мы доберемся до содержания, до жизни лишь тогда, когда преодолеем наше маленькое, нетерпеливое смертное «я» и откроемся для нашего бессмертного божественного «я», для целого, до любви. Любовь преодолевает все границы, устраняет все противоречия. Любовь означает единство со всем. Любовь это жизнь.

Каждый ребёнок пробует взаимодействовать со своим окружением. Он в целом знает, что хочет или не хочет. Правда ещё слабую волю бывает легко подавить с помощью воспитания (дрессуры). C другой стороны, оно настолько мощное, что в подсознании остается вытесненное. Со временем крепнущая воля все больше стремится к беспрепятственному выражению. Но проявление наших желаний, раскрытие нашего самосознания легко вступают в конфликт с установками окружения. В конце концов, взрослый человек подавляет некоторые модели поведения и желания, отклоняемые обществом, из страха перед наказанием или такими осложнениями как потеря любви. Отвергание, следовательно, подавление или вытеснение жизненно важных составляющих в серьезной мере способствует возникновению болезней. Иными словами, нарушение психического равновесия, невозможность раскрытия самого себя делают человека больным. Также развивается чувство вины, как бессознательное, так и осознанное, ибо нечто в нас всегда знает о сохранении вины. Мы оказываемся обязанными взрослеть. Это чувство вины оправдывается и по своей сути считается правильным, потому что оно выступает в роли сторожа и напоминателя нашего «я» и предупреждает нас, если процесс взросления у нас останавливается. Оно открывает путь к саморазвитию и к взрослению личности.

В целом к  вытесняемым составляющим относится и агрессивность – способность обороняться. Её часто считают проклятием. Все доброе, прекрасное и наполненное любовью также имеет корни в глубинах нашего подсознания и в конце концов растворяется при вытеснении чувств и отказе от них. Вместе с тем истинная человечность создаётся именно из богатой духовной жизни. В любом случае всеобъемлющее здоровье возможно только тогда, когда мы принимаем, уважаем и любим все области нашего подсознания. Я знаю, что на практике это очень трудно. Людям хотелось бы принимать только положительные стороны, а другие оставить в тени и не признавать их, в соответствии с принципом «чего я не вижу – того быть не может». Но если мы хотим развиваться и взрослеть, то мы должны делать шаги к принятию как положительных, так и отрицательных полярностей.

К развитию и принятию нашего «я» относятся также радость и удовлетворение  человеческих потребностей. Правда, об удовлетворении материальных потребностей речь идёт здесь в меньшей степени. К истинному внутреннему удовлетворению нас ведут, например, дружба, самоуважение, свобода, развитие своих способностей и т. д.

Вместе с тем, саморазвитие и взросление это совсем не лёгкий путь. Они также сопряжены с лишениями и болью. Мы должны откзываться от близких друзей, двигаться в  неизвестное с возможными опасностями. Мы меняем лёгкую, поверхностную жизнь на осознанную и исполнению ответственности, и для этого нам требуется мужество, сила воли и решительность.

На наивысшем уровне вновь обретенного самосознания противоречия многократно возрастают, и человек начинает обнаруживать в них единство. Например, эгоизм и самоотверженность соединяются в более высокое единство. При этом сама модель мышления противоположностями становится незрелой. Привитое нам аналитическое мышление представляет собой большое упрощение – оно сильно цепляется за реальность и делает нас слепыми к тем частям действительности, которые нельзя постигнуть при помощи анализа. Развитие здорового подсознания и здоровой иррациональности усиливает наше восприятие граней аналитического абстрактного мышления. Если у нас получится гармонично объединить наши рациональные и иррациональные силы, то это будет способствовать в процессе самореализации большему физическому и душевному здоровью и увеличит нашу способность любить, получать удовольствие и радоваться. Через принятие самих себя мы оказываемся в состоянии проявлять эмоции и при этом брать на себя ответственность. Но прежде всего мы получаем возможность быть самим собой без страха перед внутренним или внешним миром.

Важный признак человеческой зрелости состоит в том, что при ожидании чего-то мы даём возможность произойти этому, не испытывая желания тут же вмешаться.

И только реальные внешние условия отвлекают от поиска виноватых, внешних причин и причинно-следственной связи. Мы чаще всего бессознательно проецируем наши собственные сложности на внешний мир и пытаемся там бороться с ними. По сути дела мы всегда боремся против самих себя. Это происходит с нами, когда мы внутренне готовы допустить то, что имеется вблизи нас. И мы воспринимаем это как данность только там, где есть отклик.

Во внешнем мире и в том, что касается материального, мы тщетно ищем длительного удовлетворения и радости. Через внутренние перемены и личное развитие мы начинаем без дополнительных усилий ощущать полноту жизни, счастье и удовлетворение. Таким образом, если мы хотим что-то изменить, то нам надо начать с самих себя и ступить на путь самопознания. Нам надо продвинуться от состояния «иметь-хотеть» к состоянию «быть». К зрелости, гармонии и мудрости ведут только перемены. И цель человека на самом деле заключается в этом пути к зрелости и совершенствованию.

Теперь давайте поговорим о возникновении болезней более подробно. Болезни могут служить предупреждением, когда мы схожим с пути личностного развития.

Наши сегодняшние теории официальной медицины ограничиваются материальной плоскостью. Они не соразмерны сложному значению болезни – они оставляют нераспознанной истинную причину болезни. Человек не заболевает просто так, у него заболевают в совокупности душа, тело и мысли, потому что у него нарушился баланс, и он больше не живет по космическим законам. Болезнь также является сигналом, и мы должны исследовать его глубокий смысл. Поэтому бороться с болезнями и симптомами извне бесполезно. Нам следовало бы попытаться их понять, потому что они выступают в роли проявления собственных целебных сил, и поддержать стремление организма к самоизлечению.

Болезни имеют глубокие духовные и метафизические причины. При обращении к традиционной медицине мы терпим неудачу, потому что в этом случае мы ищем причины только на физическом уровне. Мы никогда не найдём всеобъемлющее конкретное лечение для той или иной болезни, но всегда сможем учитывать целостность бытия на всех уровнях. Сегодня большинство людей заболевают из-за утраты  осмысленности. Они стремятся к внешним относительным ценностям и материальным предметам, но практически никто не хочет принимать на себя ответственность за личное взросление. Да, большинство людей даже полагают, что они могут избежать всяких обязательств и ответственности. Мы охотно избегаем ситуаций, в которых от нас требуется терпение, жертвы и работа, так как все мы считаем, что это означает страдания. Вместе с тем, именно страдания и болезни могут принести опыт и излечение.

Самореализации и высшего познания нельзя добиться принудительным путём. До тех пор, пока мы будем стремиться к силе и авторитету, мы не сойдем со ступени раба и в конечном счёте окажется бессильными. Ни техника, ни воля, которая в данном случае помогает мало, не способствуют нашему духовному продвижению. Тут действенны только увлечение делом, смирение и любовь – противоположности силе и возвышению. Требование силы и авторитета для собственного «Я» представляют собой самые серьёзные препятствия на пути взросления.Только любовь преодолевает полярности «я» и «не-я» и даёт нам возможность найти нашу бессмертную сущность.

Реализация абсолютных ценностей остаётся неполной, если они не действуют применительно ко всем, если ответственность не распространяется на нечеловеческие сферы. Если же мы этого добьёмся, то у нас получится познать божественную позицию, открыть трансцедентальные области и реализовать на практике сущность всех религий и этику, служащую нерушимой жизни. Без уважения к познанию чего-то большего, по сравнению с нами самими, мы будем больными, жестокими, нигилистичными, у нас не будет надежды.

«Сегодня лучшим пациентом является больной, который перестаёт быть субъектом, чтобы стать покорным объектом современной науки.

Идеальный пациент несёт с собой, помимо остатка доверия, над которым ещё не занесены тиски, веру в медицинскую технологию. Как мы уже установили, он со всей рассудочностью современного человека рассматривает врача как монтера здоровья и ждёт, что последний локализует и устранит повреждения. Он привык, что автослесарь определяет повреждения с помощью простого вмешательства, и поэтому из серьёзности, с которой врач рассматривает историю болезни, он делает выводы о недостаточных диагностических возможностях или техническом оборудовании. На самом деле, количество больных, которые на основе подробного расспроса и мануального обследования подозревают устарелость, все больше.
Идеальный пациент сострадательно ухмыляется, когда ему говорят, что слово «лечение» (Behandlung) подразумевает прикладывание рук (Handauflegen), то есть, старую, неподвластную всем технологиям и логическим доводами тайну исцеления.

Я встречал людей, которые в течение месяцев находились в испытательных отделениях современных клиник. Они из-за болей, приступов и страха потеряли способность радоваться жизни. Никто не мог им помочь, но на их лицах, уже несших печать смерти, появлялось счастливое удивление по поводу того, какие чудесные инструменты и методы диагностики появились в современной медицине.

Доктор медицины Томас Регау (Thomas Regau)

Глубинные психологические взаимосвязи

Глубинная психология – это не обособленная часть психологии. Она доступна любому человеку, который осознает свою личную ответственность. Её истины мало-попало раскрываются сами, когда мы честно стараемся принять процесс взросления, происходящий с нами, и когда мы приводим в соответствие результаты, полученные из опыта, и наши действия. Через одно только изучение естественных наук никто не осознает сущности внутренних взаимосвязей, которые определяют наше поведение в повседневной жизни.

Я отдаю себе отчёт в том, что среди моих выводов есть множество повторений, но я вынужден допустить это, потому что сложность настоящей книги состоит лишь в том, что собственный смысл действительно можно понять лишь во взаимосвязи.  Читатель должен вместе с нами думать и чувствовать вместе с нами на пути к внешним и внутренним взаимосвязям, чтобы по прочтении увидеть все более чётко и глубоко. Только так сбудется моя надежда, что некоторые читатели осознают свою личную ответственность и всерьёз задумаются о реальных ситуациях своей жизни в связи с медициной. Каждый из нас может заболеть и в этом случае будет вынужден осмотреться. Болезнь прежде всего воспринимается как длительное событие или как  нечто, не принадлежащее нам, как нечто такое, что надо как можно скорее ликвидировать. Поскольку симптом мешает, с ним хочется покончить. Очень мало кто задумывается над тем, что болезнь содержит в себе послание, в котором есть нечто важное для нас, и что в ней может заключаться возможность расшифровки её смысла и преодоления самой болезненной сущности.

Каждая болезнь имеет, помимо одинаковых или сходных симптомов, свой индивидуальный характер и соответствует неповторимости своего носителя. Кто уже осознал серьёзную болезнь как путь к взрослению, тот переносит её гораздо легче иных, ничего не подозревающих людей. Болезнь, страдания и взросление тесно связаны между собой. Взросления никогда не происходит в беспроблемные и легкие периоды нашей жизни, когда мы не испытываем никаких страданий. Каждый шаг в нашем развитии обуславливает расширение нашей сознательности через познание новых взаимосвязей. Для этого необходимо обрести способность возвращаться к самому себе от отвлекающего внешнего мира с целью добиться большего внутреннего анализа. Когда болезнь серьёзна и внезапно вырывает больного из активной внешней жизни, то многие люди поначалу испытывают шок. Это может оказаться целительным, если приводит к тому, что мы, успокоившись, задаем вопрос: «Каким образом это происшествие связано лично со мной?» А если ко всему добавляются ещё и боли, то, значит, что-то у нас внутри стало острым и вызывает у нас страх. Куда с этим страхом? Вдруг мы резко обособляемся от других людей и всматриваемся в поставленный вопрос. Лишь в редчайших случаях мы обнаруживаем, что официальная медицина может помочь с решением проблемы, из-за которой возникла болезнь. Потому что врач не выявляет у себя ни теоретически, на практически именно те взаимосвязи, которые следовало бы распознавать у пациентов. Всякий раз он упорно делает нечто, идущее вразрез с истинной причиной болезни. Врач пооизводит подробную диагностику и подбирает всевозможные способы для определения всех показателей в движении. И он дает болезни название или как минимум обозначает её лейблом. В результате у пациента отбирают его индивидуальные особенности и приравнивают к другим пациентам с помощью «одинаковой» болезни и «одинаковых» симптомов. Уже это его в некотором роде уводит в сторону и отклоняет от диалога наедине со своим «внутренним врачом». Больной хотел бы уклониться от внутренней конфронтации, потому что он предпочитает чувствовать принадлежность к группе пациентов с одинаковыми симптомами и, следовательно, перекладывать личную ответственность на врача и на группу.

У врача тоже есть возможность посредством своего активного вмешательства создать дистанцию между собой и пациентом. При этом на глубинном уровне источник болезни может лежать также и в страхах врача. Поэтому неизбежно прибегание к лечению, и целое откладывается на нейтральной плоскости, безопасной для чувств. Пациент точно так же бессознательно дистанцируется от непосредственного решения проблем, потому что он выбирает внешне гораздо более простой путь и возвеличивает врача до уровня крупного специалиста. При всякой возможности больной избегает трудных усилий, направленных на поиск смысла болезни. Ему претит мысль о столкновении с последствиями в его сложном положении. Он предпочитает доверять технике и таблеткам, которые были прописаны врачам, и которые можно проглотить «быстро и легко». Это ещё одна причина, почему так много людей защищают опыты на животных, действуя против чувств и совести. К сожалению, они слишком поздно замечают, что эксперименты служат плохую службу.

Когда у людей дела идут плохо, то они любят искать замену (иначе говоря, козла отпущения) среди слабых, беззащитных, не способных обороняться – их можно безнаказанно «победить» в ходе работы. Животное нужно принести в жертву вместо того, кто непосредственно имеется в виду. И у людей хватает наивности считать, что самые ужасные опыты на животных, не имеющие никаких оправданий, дадут возможность больному избавиться от напасти, данной лично ему. Если человек боится болезни и страданий, то при их возникновении надо принести в жертву не причастное к этому животное и посвятить жертву выздоровлению человека. Человек не боится использовать животных самым страшным образом, чтобы при помощи опытов на животных по возможности без вреда для себя получить медикаменты. Поймите меня правильно. Я не считаю, что больных вообще не следует лечить – напротив. Но не таким образом.
Что это за ученые, которые ищут лекарства описанными способами? Какую вообще связь они имеют со страданиями как таковыми? Какие чувства должны руководить экспериментаторами, совершающими все это по отношению к зафиксированным, полностью беззащитным животным? Неужели у них вообще (больше) нет тех эмоций, которые начинают подниматься у среднестатистического человека в связи с подобными криминальными действиями?

Деструктивные действия при отсутствии сострадания и безразличие к вопросу о правомерности – все это изменяет учёного, независимо от того, хочет он это признавать или нет. Он хочет оправдать свои поступки наукой и прежде всего прикрывается любовью к людям и результатами (которые ему должны дать право) – слишком очевидно, что он может проводить свою работу только из-за полного отсутствия  или потери чего-то важного.

Учёный стал бессчувственным к тому, что мы называем благоговением перед жизнью и любовью к жизни. У него отсутствует жалость и сострадание к жертве.

Также есть вероятность того, что опыты на животных (слово «вивисекция» было более точным и открытым) способствует удовлетворению болезненного любопытства исследователя (или его помощников).

Вершителю нет нужды бояться разоблачения и наказания, потому что эти преступления до сих пор законны. Им не нужно задаваться вопросом относительно своей мотивации, так как опыты на животных им вроде как дают возможность сделать из потребности благодетель!
Почему же мы принимаем исследования и результаты, ведь они не сохраняют здоровье и жизнь, а, напротив, разрушают её?
Деструктивное мышление, которое сопровождается соответствующими действиями, не способно принести ничего созидательного и спасательного для жизни.  Нынешние лекарства и многие методы лечения неслучайно агрессивны и деструктивны. Они обладают двуличием, что соответствует всей ситуации с современными исследованиями, действиям их участников и нашей официальной медицине.

Я понимаю, что выражаюсь жестко, и это может не понравиться читателям. Но то, что совершенно безнаказанно происходит с животными изо дня в день – несравнимо более жестоко. Моя критика не стоит никому из экспериментаторов и их помощников жизни – никого из них не подвергают аналогичным опытам, их не сажают в тюрьму, хотя именно последнее уготовано обычным гражданам при аналогичном преступлении.
Каждый думающий человек и особенно каждый больной должен задаться вопросом о доверии: могу ли я относиться к таким медицинским исследованиям и способам лечения с полным доверием? Напрашиваются и дальнейшие вопросы: способно ли лечение, основанное на животных, решить человеческие проблемы? Могу ли я довериться врачу, который сам зависит от таких исследований? Один из них мне кажется бесспорным: мы не можем переложить ответственность за наши человеческие болезни на подопытных животных. В конце концов, именно люди платят (процентами и сложными процентами),  когда они прибегают к медицине, основанной на животных. Решение не всегда предстаёт тотчас же. Во многих случаях побочные эффекты и последействия распознать не удаётся. Кроме того, фармацевтическая индустрия смотрит на них сквозь пальцы, иначе их медикаменты никогда не выйдут на рынок. Одновременно с помощью побочных действий открываются новые возможности для исследований. Но дело не ограничивается физическими побочными действиями, беспокоящими нас, есть и другие сопутствующие явления, которые переносить гораздо труднее: мы вынуждены искупать страшные страдания, причиненные животным через нас, людей.
Возможно, кому-то хотелось бы оправдывать сегодняшнюю науку, якобы «она не знает, что творит». То есть, у неё не хватает сочувствия к страданиям животных и чувства справедливости, чтобы понять преступность опытов на животных.
Но это обстоятельство не оправдывает никого из тех, кто стоит во главе экспериментальной медицины. Должно быть все больше людей, которые бы начали понимать глубокие психологические взаимосвязи между опытами на животных и их губительными последствиями для людей, которые бы объединились, чтобы добиться признания за животными положенных им прав. Запрет на эксперименты с животными оправдан и для человека: люди имеют право на гуманную медицину, которая способна рассматривать и лечить пациента как целое.

Восточные народы ещё знают о том, что из несправедливости ничего хорошего получиться не может. Они строят свою жизнь по закону причины и следствия. В их сознании зафиксирована мысль, что каждый человек несёт ответственность за свои мысли и действия, и что рано или поздно за поступок придётся расплачиваться, даже если деяние это пришлось совершить в рамках закона. Преступление против лабораторных животных – по меньшей мере, частично – давно нанесло ответный удар в форме уже упоминавшихся агрессивных методов лечения и их последствий, и они не ограничиваются нынешним поколением.

Как указывает Моммсен (H. Mommsen), официальная медицина является медициной нужд, она может устранять симптомы болезни, ситуации, угрожающие жизни, и боли (не длительные), но её нельзя назвать целебной медициной, которая бы через стимулирование естественных решительных сил вела к истинному выздоровлению. Официальная медицина в некоторых случаях может спасти жизнь, но не замечает, что спасение жизни не имеет ничего общего с качеством жизни и   обретением здоровья снова.

Интересно, что сегодняшняя медицина недостаточно внимания обращает даже на те силы самоисцеления, которые начинают действовать у каждого человека при болезни, и которые нередко из-за приёма медикаментов или других подобных методов лечения оказываются нарушены.

В связи с опытами на животных обращает на себя внимание следующее сравнение. При экспериментах на животных их жизнь не ценится, а в человеческой медицине присутствует стремление сохранить жизнь любой ценой. Смерть всегда становится катастрофой, и врач воспринимает её болезненно. Поэтому врач так часто расстаётся со своим пациентом  (если на смену последнему не пришли аппараты), когда смерть задержать уже нельзя. Наше сегодняшнее общество бежит от смерти, но не от исследований, которые занимаются смертью так, словно они способны сделать людей бессмертный.
Вряд ли кто-то всерьёз размышляет о смерти. Её отрицают, а всерьёз воспринимается она лишь тогда, когда прижимают обстоятельства.  И как может врач помочь умирающему, когда смерть во внимание не принимается?  Многие врачи не осознают, что выбрали свою профессию не в последнюю очередь потому, что сами особенно боятся болезни и смерти. Поскольку врач может чувствовать себя господином над жизнью и смертью, он считает, что такой выбор профессии поможет преодолетьего собственные страхи. Также у него есть жертва, которая умирает и страдает на его месте.

Современная медицина не изучает вопросы смерти. Она не способна видеть смысла в страданиях и смерти, хотя и то, и другое связано с человеком как целым. Она стремится к полному устранению всех страданий. Страдания делаются неощутимыми, это достигается путём физических и химических преобразований. Медицина из страха перед своим собственным бессилием, страданиями и смертью прибегает к технике. Она надеется, что сумеет все преодолеть, если станет ещё масштабные и могущественнее, и произойдёт это с помощью лекарств, техники, протезов и трансплантаций (Г.Е. Рихтер – H.E.Richter).

Многие медики отделяются от пациентов посредством ритуалов, поведения, выражающего всемогущество, профессиональных знаний и специального языка, а также избегают личных разговоров и контактов. Концентрирование на манипуляциях и интенсивной терапии отвлекает от различения чувств и эмоций и загоняет страхи на задний план. Как указывал ещё Фрейд, предотвращение умения терпеливо дожидаться, поддерживая собственные целительные силы организма, и обращение к механической сверхактивности представляет собой однозначный защитный механизм. Врач сам отвергает то, что вызывает у него страх, и опасается от того, что он уже не в состоянии предотвратить у своего пациента.
Ещё одним признаком отхода от реальности служит активное отмежевание многих врачей от критики, идущей со стороны «ненаучных» медиков, то есть, непрофессионалов, которые оспаривают их компетенцию. Их нетерпимые нотки в разговоре бывают связаны с внутренним отверганием инакомыслия. Они, среди прочего, с самого начала предполагают недостаток понимания и компетенции и поэтому чувствуют себя внутренне обиженными. У такого обиженного, страдающего нарциссизмом, легко развивается черно-белое мышление, он видит ошибки (недостатки) только у других, и подобные люди убеждены, что сами они представляют собой только добро и правильность. Они непрколебимо верят в правильность своих убеждений и не считают себя обязанными понять своего оппонента. В наиболее серьёзных случаях уже само по себе иное мнение может быть воспринято как оскорбление и вызвать, помимо болезни, ярость.

Мне хотелось бы разъяснить эту глубинную психологическую зависимость еще и следующим образом. Когда трансцендентная сторона жизни и этика игнорируются и, как в случае с официальной медициной, отклоняются как нечто нерациональное и эмоциональное, то в подсознании людей развивается страх. Из-за этого страха и ради его преодоления совершаются всевозможные поступки. Но таким образом подавить свои страхи, слабости и чувство бессилия на длительное время не удаётся. Поэтому в ход пускают внешних представителей, на которых переносят проекцию – им достаётся то, что невозможно интегрировать и внутренне проработать. Для такой роли отлично подходят подопытные животные. Поскольку ими легко манипулировать, и у них можно вызвать болезнь искусственным путём, исследователям нравится с ним работать, ведь у них возникает иллюзия, что неизбежных страданий нет, а есть только страдания, созданные искусственным путём, и их можно устранить при помощи техники.

Ещё раз вернёмся к пациенту, который пытается избежать поиска смысла своей болезни и лечит симптомы. Возможно, его симптомы исчезнут – но это вызовет новые симптомы, и так будет проиходить до тех пор, пока он не почувствует готовность отказаться от конфронтации со своими внутренними зависимостями. Мы должны отказаться от неправильного мнения, что смерть это поражение. Даже если смерть останавливает жизнь человека после долгой болезни (а происходит ли это на самом деле?), болезнь все равно была не напрасной в той мере, насколько больной пробовал понять её смысл и принять отрицаемые составляющие своей личности. Болезнь может запустить процесс, который даёт возможность больному в течение нескольких месяцев или лет навестить все то, что входило в его жизненную задачу духовного развития. И человек, который не обманывается насчет того, что является его судьбой, получает возможность  опять обрести здоровье, хоть он и должен умереть. Смерть потом нередко наступает – но если жизненная задача выполнена, и развитие достигло полноты, то смерть будет лёгкой и почти светлой.

Пациенты, которые не прибегают к медицине, основанной на работе с животными и лечении симптомов, и лечат свою болезнь при помощи врача с целостный подходом, сильно перерастают свой недуг и до последней минуты ведут осознанный образ жизни. Страх смерти уступает место уверенности, что грядёт переход к новому, более широкому измерению.

«Естествознание и техника, возможно, навсегда разрушили моральную основу цивилизации... В самой по себе точной методике науки лежит причина болезни, которая заключается в развале всех этических основ... Целое не имеет надежды, потому что избран неверный путь для техники, естествознания и людей, которые слепо идут по нему».

 Профессор доктор Макс Борн, физик

Соматологическая и психологическая медицина

Мы должны чётко помнить, что эксперименты на животных означают пытку, которую мог придумать только садист.

Многие врачи честно признают, что основы нашей сегодняшней медицины нуждаются в обновлении. Они понимают, что знания о механизмах и функциях, равно как и технические умения, не должны быть единственной основой для искусства исцеления. Обязательными элементами целостной медицины являются чувствительность, сострадание, чуткость и интуиция – и именно интуиция имеет во врачебной практике ключевое значение. Лечение – это искусство, а не техника. Будущее признано принести значительные изменения. Медицина должна вернуться к рассмотрению человека во взаимосвязи с живой и неживой природой, то есть, со всем космосом. Но прежде чем мышление врачей изменится, необходимо, чтобы медицинский горизонт соответствующим образом расширился, и чтобы произошёл отказ от естественнонаучно-экспериментальной медицины.

Естественнонаучное, то есть, соматологическое и экстраспективное направление способно дать нам количественные данные, но не может обеспечить какой-либо информации о качестве процесса. О том, что значат болезни, страх и т.д. как качественные переживания, нам рассказывает интроспекция. Биографические и психологические связи можно выявить только через психологические исследования и рефлексии.

Чтобы понять сущность, общие причины и общие взаимосвязи болезни, необходимы оба направления: соматологическо-экстраспективное и психолого-интроспективное. Оба они основываются на наблюдениях и опыте – первое на постижении внешнего смысла, а второе на постижение внутреннего смысла (Мюллер-Брауншвейг – Müller-Braunschweig).
Человек это не только кусок природы, хотя и это есть. Он также носитель собственного «я» и несёт в себе нечто такое, что должно воспринимать и создавать действительность. Он не только часть имеющейся реальности, он также проявляет конечные тенденции.

Человек принадлежит не только к тому неорганическому слою, который можно постичь физико-химическими способами, не только к органическому слою, исследуемому биологическими методами, и не только к духовному слою, познаваемому психологически. Нижний слой выступает в качестве несущей основы для соответствующего верхнего слоя, но верхний слой нельзя понять и объяснить, исходя из нижнего (Н. Хартманн – N. Hartmann).

Поскольку человек представляет собой единство физического и духовного, во всех болезнях оказываются задействованы все слои. Болезнь всегда означает реакцию человека как целого на всех его уровнях. Поэтому ни при какой болезни нельзя оставлять без внимания тот или иной уровень (Мюллер-Брауншвейг).

Лихорадочный технический прогресс поверг нас в механическое течение. Когда наша наука мыслит односторонне, мы все равно ещё долго отказываемся воспринимать естественные процессы линейным причинным образом. Голое рассудочное мышление ищет уверенности и защищённости в материальном, зримом. Невидимое пробуждает страх и неуверенность. С очевидным связана сила доказательства, но при этом мы забываем, что невидимое имеет характер очевидности.

Как указывает Жан Гебсер (Jean Gebser), можно различить три уровня сознания:

1. Магическо-витальное сознание, которое связано с переживаниями. Это тот уровень, который участвует в возникновении психосоматических болезней.
2. Мистико-психическое сознание, которое основывается на опыте и созерцании.
3. Ментально-рациональное сознание, которое охватывает выводы и представления.

Мы должны интегрировать все уровни сознания, чтобы прийти ко всеохватывающему мышлению. В этом смысле Гебсер говорит об «интегральном сознании», и он требует превращения преобладающей в наши дни ментально-рациональной структуры сознания в интегральное сознание. Согласно Гебсеру, реакция интегрального сознания представляет собой восприятие. Восприятие интегрального сознания гораздо в большей степени охватывает целое, чем причинное одностороннее естественнонаучное мышление.

Как указывает Капра (Capra), со времен Просвещения мы признали только вторгающееся, можно сказать, мужское понимание, которое отрицает принимающее женское понимание, и последнее из-за неиспользования или неправильного использования приходит в упадок. Из-за использования одного только рассудка все остальные человеческие функции оказываются под угрозой. По этой причине меняется как мировоззрение, так и человек: люди не допускают более, чтобы мир как чувственный субъект на них действовал; вместо этого они по определенным методам выкраивают из него определённую модель, чтобы превратить его в объект экспериментирования.

Наука означает применение определённых методов к определенным объектам. И каждая наука имеет свой объект. Из этого проистекает множество результатов, но их не удаётся свести вновь в единое целое.

Выводы, сделанные наукой в наши дни, лишь о особой ясностью показывают, что путь, который она выбрала, – неправилен. И в сегодняшней медицине мы до сих пор имеем дело с моделями и потеряли из виду оригинал.  Поэтому нам надо разрабатывать новые методы, которые выходят за пределы моделей и распространяются на всего человека, а не только на то, что может распознать упрощённая схема.

Чтобы не оказаться под подозрением, что я критикую естественнонаучно-экспериментальную медицину в одиночестве – скажем, из соображений зоозащиты – мне хотелось бы привести мнения ученых (поскольку речь здесь идёт о разных авторах, то повторения неизбежны).

Ученые, занимающиеся естественными науками, также все больше критикуют одностороннюю материалистическую и механистическую направленность, которая до сих пор в значительной степени превалирует в медицине. Одним из таких критиков стал физик и философ Карл Фридрих фон Вайцзеккер (Carl Friedrich von Weizsäcker). В медицине существуют два способа мышления, при этом один из них направлен на понимание человека, а второй имеет естественнонаучный и казуальный характер; и первым очень сильно пренебрегают. Естественнонаучно-казуальным путём нельзя познать то, чем являются жизнь, психика или душа. Соответственно, медицина также совсем не задаётся вопросом, а что же такое здоровье, таких трудных вопросов она избегает. И Хайдеггер был прав в своем суждении, что наука не думает. Медицинская наука не ставит саму себя под вопрос и не имеет никакого представления о сомнительными своей методологии.

Сегодня медицина делает ставку только на естественнонаучно-экспериментальные методы. Но единственный метод не всегда приведёт к цели. При использовании какого-то метода мы обнаруживаем только то, что может спрогнозировать этот метод. Поэтому научный прогресс происходил только там, где кто-то действовал не учреждёнными методами, а совершенно «ненаучно» наблюдал за реальностью и делал то, что было применимо к происходящему. Например, так действовал Зигмунд Фрейд (Sigmund Freud) и разработал новый метод психоанализа в противоположность господствующим научным представлениям. При этом он вновь выставил в выгодном свете ту сторону медицины, которой пренебрегают, а именно – понимание человека. 

Прогресс в науке был и остается связан с критикой ее основ. Надо критически рассматривать ее фундамент, как это делали, например, Эйнштейн (Einstein), Бор (Bohr) и Гейзенберг (Heisenberg) и добивались настоящего успеха. Нельзя в течение долгого времени отодвигать основы на задний план, ограничиваясь только простыми вопросами и техническими решениями. Мы таким образом можем много сделать, но мы так ничего не узнаем об истинном смысле.

Аналогично высказывается физик Вальтер Гейтлер (Walter Heitler): естествознание может заниматься только мертвыми аспектами природы, только формулами и законами, но работать с живыми существами оно не в состоянии. Механистическое мышление ограничивает богатство действительности и пренебрегает разными духовными свойствами, которые не соответствуют этому естественнонаучному направлению. Переход к чисто естественнонаучному мышлению приводит к обеднению других сторон. Непосредственное наблюдение, понимание форм в их взаимосвязи основывается на прямом восприятии, которое первично. Только потом в действие вводится анализирующее, измеряющее логическое мышление, которое вырезает части из целого посредством абстракции. Оно отказывается от охвата зависимостей и ограничивается пониманием деталей. Хотя восприятие органами чувств и рассматривание должны дополняться четким мышлением, логико-механистическое мышление в чистом естественнонаучном направлении происходит ценой эмоциональной жизни. Оно делает из мира, в том числе из живых существ, один большой механизм и игнорирует жизнь, психику и душу… Это пренебрежение к жизни действует на нас и разрушает в нас всякое чувство живого. Но наша человеческая сущность не может сохраниться, когда мы в нашем окружении видим только механистичное, но не живое. Вот так опустошительно могут действовать современные опыты на животных. Чтобы изучить «феномен любви», детенышей обезьян сразу после рождения отрывают от матери и всех других живых существ и в течение двух лет содержат в полной изоляции. Исследователь, который был в состоянии ежедневно выносить вопли и сумасшествие подопытных животных, врял ли имеет квалификацию, позволяющую ему говорить о любви. Нельзя исследовать то, что сначала разрушают в объекте и в самом себе.    

Каузальное механистическое естествознание преимущественно стремится к силе над природой, оно имеет целевой и ониентированный на пользу характер. Вопросы о смысле и о метафизических зависимостях рассматриваются как ненаучные. Это привело к обеднению науки и к взятию под подозрение мудрости. Исследование нашей психики, нашей души находится еще на самом начальном этапе. С помощью количественных методов, таких как измерения, статистика и эксперименты на животных, мы не можем понять ни душу, ни психику. Для этого требуется внутреннее видение, самопознание, как это могли делать мистики.

Медик Отто Менерих (Otto Menerich) считает: с желанием каузального вмешательства, с разрушительным аналитическим мышлением и нашей механистической идеологией, нацеленной на измерение и применение силы, мы никогда не сможем решить проблемы болезней, жизни и смерти. Мы познаем реальность только тогда, когда сознательно откажемся от желания увидеть, от классического естественнонаучного экспериментального анализа. С помощью медикаментов, открытых на животных, мы устраним только внешние симптомы, но не причину болезни. Предположение, что подобное лекарство способно вылечить болезнь, относится к области средневековых суеверий. Односторонние экспериментальные результаты официальной медицины имеют ценность только тогда, когда надо быстро устранить поверхностный мучительный симптом.

Но эта сомнительная помощь приобретается через перемещение болезненных нарушений на другие области, которые впоследствии опять же подвергаются симптоматическому лечению, что веет к огромному подъему заболеваемости и числа хронических болезней. Лечение, которое не учитывает физическое, психическое и духовное единство человека, а занимается, например, только телом с помощью химических средств, не дает возможности действительно исцелить болезнь. Таким образом, эксперименты на животных лишены какого-либо научного смысла, потому что они лишь создают иллюзию решения проблемы.    

Естественнонаучная медицина занимается исключительно материальной стороной жизни, она соответствует классической физике. Между тем последняя признала, что материя сама по себе не существует, она лишь является формой энергии. В медицине также было бы необходимо перейти от статической материи – клеток, тканей, органов – к динамической энергии – психическим и духовным областям, динамическим функциям, динамическим автономным переменам в жизни. Но, невзирая на все, до сих пор основой научного мышления в медицине служит технико-экспериментальная наука.
Врач Кнут Срока (Knut Sroka) является ещё одним медикjм из тех, кто полемизирует с односторонней механистической методологией медицины. Искусственное вырывание эффекта из круга общих функций и регулирования жизни – именно это происходит в опытах на животных – неизбежно приводит к результатам, которые противоречат ситуации в живом организме. В медицине из-за механистического образа мышления динамика, ритмическое регулирование  (взаимодействие между симпатикой и парасимпатикой, инь-янь) живого организма в значительной мере затемняются. Механистически-естественнонаучная теория в медицине воспроизводит лишь искаженную картину истинного положения дел. Её аналитико-экспериментальный подход состоит в том, что единичные проявления динамических взаимосвязей вызываются и исследуются в статической, изолированной форме. А потом эти искусственные односторонние результаты выдаются за закономерности живого организма. Поскольку экспериментальные исследования бывают связаны лишь со внешним, лечение сводится только к мерам, направленным на симптомы. Но несмотря на очевидные сбои, официальная медицина не ставит под вопрос ни свои механистические теории, ни экспериментальные «методы». И поиск дальнейших опытов на животных либо альтернатив им не обеспечивает решения. Мы должны здесь выйти далеко за пределы и заняться поисками альтернативы, заменяющей в медицине всю механистическую каузально-аналитическую методику.

Болезнь почти всегда является признаком более глубокого личностного кризиса. Мы должны снова научиться распознавать его и предпринимать необходимые шаги для помощи самому себе. Именно исключение такой помощи обусловило индустриализацию медицины и гарантирует промышленный оборот. Мы должны заново научиться терпеть боль, понимать болезнь и видеть смысл в смерти. Индустриализация медицины принесла миллиарды прибыли, но она не может обуздать самые серьёзные в наши дни болезни. Именно в развитых странах все больше людей умирают от инфаркта, рака и других болезней цивилизации, несмотря на все расходы. Недовольство медициной растёт, затраты и нужды все больше отделяются друг от друга. Теория и методика официальной медицины с её механико-позитивистским образом мышления больше не соответствуют реальности. Она имеет дело только со статическим изолированным органическим дефектом и  упускает из виду основополагающие динамические зависимости. В результате, она не может понять глубинные истоки болезней цивилизации.

Фармаколог Герхард Кинле (Gerhard Kienle) подробно исследует догмы традиционной медицины и проблематику опытов на животных. Философия Аристотеля была наукой, базирующейся на опыте, она преимущественно уделяла внимание способности человека к наблюдению и рассуждению. Естествознание Галилея и Бэкона стремилось к тому, чтобы достигнуть объективности эксперимента, независимо от индивидуальных способностей наблюдателя. Физиолог Иоганн Мюллер (Johannes Müller) стремился к тому, чтобы объединить обе методологии и осуществить подход Гёте (Goethe) в сравнительной анатомии. В дальнейшем синтез между  аристотелевскими и галилеевскими положениями, достигнутый с помощью Гёте, Иоганна Мюллера и других, вновь нарушился. Из-за этого, среди прочего, опять остановилось развитие целостной медицины. Расширился редуктивизм со своими более или менее оторванными от реальности обобщениями, и это привело к подъёму опытов на животных со всей их сомнительностью и неточностью, имеющей место тогда, когда речь идёт о переносе их результатов на человека.

Догма традиционной медицины, провозглашенная в XIX веке Брюке (Brücke) и Дюбуа-Рeймоном (du Bois-Reymond), учеными, которые занимались экспериментами, выглядит следующим образом: «Медицина это естествознание, в противном случае её нет». Тем, кто допускает возможность иных научных мнений, уже за одно это дают характеристику «неспециалист» и исключают из научного сообщества. Отсутствие готовности поставить под вопрос собственную точку зрения, вообще дискутировать по поводу неё и объективно исследовать другие точки зрения привело к системе мнений ученых, к «традиционной медицине». Она признает наукой только то, что соответствует естественнонаучной модели и измеримо экспериментальными методами.  Но это свидетельствует только о том, что заинтересованность в старой успешной практической медицине оказалась утраченной, и что медицинская наука по сути отличается от средневековой догматики лишь содержанием догм. Свободная от предрассудков наука открыта для дискуссий и не отказывается признавать в том числе так называемых неспециалистов, потому что она не связана мнениями ученых. Отказ от дискуссий по фундаментальным методологическим вопросам в естественнонаучно-экспериментальной медицине дал толчок для призыва к альтернативным методам. Научный прогресс невозможен без разъяснений, без готовности поставить под вопрос имеющиеся методы. Всякий раз, когда кто-то отваживался усомниться в действующих и непреложных научных мнениях, находились новые пути. Тут уместно вспомнить Парацельса, Коперника, Галилея или же Земмельвейса, Планка, Фрейда или Эйнштейна.

В университете студента учат догматизации науки, догматизации, которая исключает всякую свободу, связанную с работой в сфере интереса. Медицинская профессия представляет собой догматизацию и, соответственно, «способ блокирования науки». Обучение интуитивному пониманию необходимо для формирования суждений врача, но им пренебрегают. Излишек веры в аппараты и радость от экспериментирования в университетах привели к тому, что студенты хоть и делают опыты на животных, но очень мало учатся использовать первичную информацию, получаемую через прямой осмотр и расспросы. Здесь мы имеем дело с типичным редукционизмом. Человек хочет точных суждений, которые должны быть объективными и научными, и не замечает, что без внимания остаётся надёжный клинический опыт, который всегда сопоставим с реальностью.

В последние годы опыты на животных существенно разрослись. От их роста существенно отстало методологическое осознание проблемы, то есть, рассмотрение вопроса о том, какую результативную, прогностическую ценность они имеют, каково их значение.  Экспериментаторы воспринимают такие вопросы исключительно как надоедание, ведь вопросы эти идут из предположения, что наука должна быть первична, по сравнению с экспериментальной наукой. Исходной точкой является то, что эксперимент якобы гарантирует несомненную истину, и различия между человеком и животным не имеют большого значения. Гипотезы ошибочным образом выдают за законы. Вместе с тем, при экспериментах на животных в целом речь идёт о статистическом прогнозировании для человека. К ним можно относиться лишь как к гипотезам, и они поэтому всегда требуют подтверждения через наблюдения на человеке. Результаты опытов на животных не показывают истинного положения дел, они не представляют «объективную реальность», речь здесь идет о субъективной оценке ученых на основании хода эксперимента.

Когда нам указывают на необходимость или   эффективность опыта на животных, то чаще всего это касается таких экспериментов, которые проиходили дедуктивным путём: производился поиск нарушения у людей вслед за аналогичным симптомом у животных, и создавалась дополнительная экспериментальная модель, как, например, в случае с контерганом.
Существование жизни есть возникновение и развитие, и его нельзя перевести в статистические законы. Кто пытается понять живые организмы посредством химического и физического моделирования, тот не научился мыслить динамическими категориями. И таким образом личная некомпетентность учёного может привести к неверным научным концепциями. Кто категорически заявляет, что опыты на животных необходимы, тот косвенным образом соглашается с тем, что он не смог выйти за пределы линейно-каузального мышления. Вместе с тем, при сохранении нынешних представлений проблемы решить нельзя.

«Я придерживаюсь мнения, что медицина, ориентированная на науку, медленно подходит к границе, и все возможные умозаключения, подвластные естественнонаучным методам, будут сделаны... В нашей медицинской науке до сих пор есть значительный пробел, и естественнонаучные исследования так и не дали на них ответа... На самом деле врачи, ориентированные на естествознание, вообще не рассматривают его как вопрос... Это говорит о том, что его решение лежит не в области естествознания».

Профессор доктор медицины А. Жорес (A. Jores)

Психосоматика – психоанализ

Мы должны, наконец, найти в себе мужество снять крышку с котла опытов на животных. То, что кипит внутри этого котла, могли изготовить только отупевшие или бессердечные или чрезвычайно больные люди.
Пришло время законодательно запретить опыты на животных, если мы не хотим быть соучастниками совершавшегося и до сих пор совершающегося преступления.

В современных болезнях значительную роль играют передаваемые духовные конфликты, социальные изменения, напряжения и т.д. Мне хотелось бы привести здесь пример: пациентку с предположительно серьёзным заболеванием сосудов в течение месяцев лечили от симптомов, угрожающих жизни, при помощи лекарств. Безуспешно. Когда пациентка из отчаянной нужды согласилась на психотерапию как на последнее средство, то вскоре причина её болезни стала очевидна: заболевание возникло по причине нерешенного внутреннего конфликта, связанного с сильным чувством вины.

После двенадцати часов психотерапии пациентка освободилась – и не только от физических проболем, от симптомов, угрожающих жизни и связанных со страхом смерти. Кроме того, она в ходе интенсивной совместной работы смогла понять причину болезни и  сделать выводы, хотя они предусматривали некоторые лишения. История с её излечением произошла четыре года назад. Тем временем пациентка открыла новые жизненные возможности и отлично чувствует себя как в физическом, так и в психическом плане.

Медицина должна выполнять не только биологические, но также психологические и социальные задачи. Нам нужны новые методологические основы познания, которые бы также соответствовали качественным, бессознательным переживаниям. Одним из таких методов является контролируемый опыт участия. Это метод, при котором исследователь пробует поставить себя на место другого, чтобы понять свои собственные бессознательные переживания. Психоанализ является методом, который связывает эмпатическое распознание с эмпирическим наблюдением, чтобы понять переживаемые состояния и их взаимосвязь с поведением. Сущность психоаналитического метода состоит во внутреннем познании при научных исследованиях. Чтобы расползнать и понять переживания, поведение и развитие человека, исследователь не только анализирует и наблюдает, он еще и должен быть вжившимся, идентифицирующим себя участником. Поведение состоит из больших взаимосвязей, его нельзя низвести до результатов измерения. Человек это живой организм со своими собственными сложностями, взаимодействием всех функций, историей развития и стремлениями в будущее.

Естественнонаучный метод сужает поле исследования до одного участка, исключает другие области и таким образом изменяет объект исследования. В результате, оценка целого, смысловых взаимосвязей становится невозможной.

Психоаналитический метод свидетельствует о том, что всегда надо сомневаться в самом себе. К сожалению, большинство исследователей воспринимают это требование как оскорбление собственному самолюбию, вот почему этот метод до сих пор не вошел в науку и в университеты. Но все большее использование психоанализа во многих других областях, например, в психосоматической медицине постепенно может привести к изменениях и в медицине и создать новую науку о человеке.

Для естественнонаучной медицины организмы и люди являются объектом, а психоанализ изучает их в качестве субъектов.Как уже упоминалось, другое поведение вызывает у устоявшейся медицинской науки страх. Чтобы уйти от критического рассмотрния, она указывает на необходимость перепроверки основ и, возможно, «переделки» других, плюс она требует «научного обоснования» психоанализа. Но обоснование должно производиться при помощи естественнонаучных методов, например, на основе кибернетики. Естественнонаучная медицина из-за узости своего угла обзора не понимает проблемы, выходящие за пределы ограниченного поля естествознания. Кроме того, есть еще и дополнительная трудность: естествознание не только занимает господствующее положение в науке, но также претендует на то, что все остальные отрасли подчинялись его пониманию науки. Вместе с тем, существуют разные ее понимания, как мы увидели на примере психоанализа. Они могли бы иметь решающее значение для закладывания социально-научной и гуманитарно-научной методологии.

Медицинское естествознание, которое странным образом само не может быть обосновано точным путем, требует точного обоснования для других методов. Вместе с тем, представители точной естественной науки, например, физики, уже давно признали на основе открытий, связанных с квантовой теорией, что в научном построении теорий сами ученые играют существенную роль. Именно физики указывают на то, что сегодня мы не можем обойтись чистой естественнонаучной методикой,что нам в ряде случаев также нужна  новая, сорамерная объекту методика и теория, например, психологическая.

Каждая физическая болезнь имеет функциональную предстадию, то есть, она начинается с нарушенного, неверного функционирования, и его еще нельзя заметить на физическом, материальном уровне. Кроме того, психические факторы тоже способствуют возникновению болезни. По новым оценкам, доля случаев, когда возникновение болезни связано с психикой, доходит до 90% (а по моему убеждению, это происходит в 100% случаев). Взаимодействие между психикой, телом и окружающей средой играет важную роль, например, при гипертонии, диабете, инфаркте, болезнях желудка и раке. Даже сама восприимчивость к бактериям и вирусам определяется нашим психическим состоянием. Психика контролирует защиту от болезни (как и готовность к болезни) и способность к выздоровлению. Врожденные болезни, как, например, ревматизм, также проявляются при совершенно определенных психосоциальных предпосылках.

Функциональные нарушения проявляются в форме болей, ощущений и дисфункций. Эти проблемы приводят больного к врачу, который может понять их индуктивно и целостно, однако не с помощью своей технико-диагностической аппаратуры. Больной с психосоматическим заболеванием боится своих функциональных нарушений и осложнений; хоть он говорит о них часто, но подсознательно избегает соглашаться с непосредственными причинами и проблемами. Ему хочется найти понимания, хочется, чтобы его воспринимали всерьез. Но поскольку эмоции в наши дни не приемлемы в обществе, и, в особенности, поскольку официальная медицина их отвергает, пациент бессознательно приносит врачу свои психические и социальные проблемы в обличье физических симптомов. Поскольку врач действует лишь с аналитико-каузальной точки зрения, он может установить только физические и материальные данные.

Хоть он и может со своей техникой и диагностикой распознать соматические изменения, при функциональных психических проблема аналитико-каузальная диагностика бессильна.

Чаще всего психосоматик получает своего будущего пациента только тогда, когда возможности традиционной медицины оказываются полностью исчерпанными, а все методы лечения – безуспешными. Большинство таких пациентов имеют позади себя длинный и сложный жизненный путь и множество врачей всяких специальностей. Многие из них, к тому же, страдают от вреда, причиненного бесчисленными лекарствами.  Поскольку физические симптомы просто служат выражением вызвавших их психических страданий, а причина кроется в подсознании пациентов, медикаментозное лечение ни в коей мере не помогает. Естественнонаучная медицина с ее ликвидацией симптомов болезни не может вылечить этих пациентов.
Недостаточная способность к контакту у медиков и чувство слабости при лечении (признаться в котором – оскорбительно) в значительной мере компенсируются позицией всесилия либо же всезнания. Если врач чувствует внутреннюю неуверенность, то он дистанцируется или даже отгораживается. На врача действует даже поведение пациента, хотя для него самого это остаётся незаметным: агрессивный пациент делает врача агрессивным, подавление подавляет его. Переход реакции на врача представляет собой большую опасность для обеих задействованных сторон, если врач его не воспринимает и не берет под контроль свои собственные реакции. Такие бессознательные механизмы переноса отводят от истинных взаимосвязей внутри картины болезни и дают возможность для полного разрушения связи между врачом и пациентом. Если врач холоден, пассивен, сердит или ведёт себя неделикатно, то между ним и пациентом не образуется моста. По-настоящему помочь пациенту может только тот врач, который обладает компетентностью, способен к соучастию, готов помочь и способен понять. Если врач понимает свои ощущения и чуток к пациенту, то он в состоянии обрести видение, дающее ему возможность поставить обширный диагноз и назначить соответствующее лечение. Когда он обретает способность решать проблему со взаимосвязью и начинает практиковать целостный, «пациентоцентричный», то есть, направленный на больного подход, то он уже не остаётся в «болезнецентричной» медицине, лечащей только симптомы болезни.

Большое количество пациентов  обусловлено социальным и эмоциональным давлением. Если пациент не научился понимать и прорабатывать угнетающие его конфликты, то он подсознательно ищет возможностей их решения или облегчения. В стремлении найти помощь или понимание он обращается к врачу, но идет к нему – к тому, кто выполняет функцию врача – по поводу органических осложнений. Поскольку его сознание не может понять их истинный исток, решить душевные проблемы, оно переносит их на физический уровень. Когда лечащий врач не обнаруживает органической причины недомоганий, то он должен сообщить пациенту, что «ничего» у него нет, в результате, последнему кажется, что его не понимают, о нем не заботятся. Он пробует снова и говорит о все новых недомоганиях и нарушениях.

Мне бы хотелось пояснить подобное неправильное развитие на примере типичного протекания психосоматической болезни. Для понимания духовной причины нам надо вкратце обратиться к предыстории: отчим пациентки был очень авторитарным, требовал беспрекословного подчинения, но все же хвалил за успехи и обеспечивал защиту. Пациентке не удавалось освободиться от деспотичного отчима, который все же обладал положительными качествами. В профессиональном развитии, когда она добивалась успеха и признания, она прежде всего чувствовала самостоятельность, но у нее также были трудности с принятием на себя ответственности. В 21 год она нашла себе партнера, который во многом соответствовал ее отчиму и, казалось, обеспечивает ей защиту. После свадьбы муж превратился в самодержного тирана, который требовал полного подчинения и запрещал ей заниматься трудовой деятельностью, но он был не в состоянии обеспечить ей защищенность и признание. Пациентка вступила в конфликт между склонностью к самоутверждению и желанием защиты. Четыре года спустя, после рождения дочери конфликт обострился из-за повышенных претензий к успеху. У пациентки не получалось решить конфликт, и он соматизировался в форму функциональных нарушений работы сердца. Она нашла врача и стала принимать медикаменты. Поскольку лечили только телесный симптом, а не причинный конфликт, после ликвидации симптомов болезни сердца произошло их перемещение: у пациентки начались головные боли. Опять же, лечение производилось с помощью медикаментов и без обращения к основополагающему духовному конфликту. И опять после массированного приема болеутоляющих средств произошло перемещение. Теперь пациентку и врача доканывал все более серьезный невроз с дрожью и постепенное увеличение щитовидной железы.

Наконец, спустя восемь лет физическое сосиряние стало таким, что пациентку госпитализировали с диагнозом «увеличение щитовидной железы». Но и здесь было только медикаментозное лечение, а позже его продолжил домашний врач. Такое проводившееся уже более 10 лет безуспешное лечение поверхностных физических, то есть, функциональных признаков спровоцировало дальнейшее перемещение симптомов, а также усиление физических симптомов. Женщина страдала от сильного страха и все большего увеличения щитовидной железы, и врач направил ее в клинику ядерной медицины при университете. Под влиянием ядерных изотопов удалось уменьшить щитовидную железу, но сильный страх полностью сохранялся, потому что конфликт оставался нерешенным, и вообще, во внимание его не принимали. Возобновленное медикаментозное лечение породило страх перед перемещением симптомов в будущем: после многолетнего лечения пациентка впала в глубокую депрессию, и активное медикаментозное вмешательство не помогало справиться с ней.

Спустя более чем 16 лет пациентка по собственному желанию прибегла к психотерапии. За 10 сеансов удалось проработать психические причины и зависимости и проработать основополагающий душевный конфликт. Она оказалась в состоянии заняться саморазвитием через деятельность и взять ответственность за свою жизнь. Она пошла наперекор своему мужу и снова начала работать. После того, как она предприняла все эти самостоятельные шаги и перестала искать помощи только у врачей и институтов, ей удалось обрести веру в себя, и ее психосоматические страдания в скором времени прекратились (правда, ятрогенные нарушения до сих пор дают о себе знать). 

Когда пациент идет к врачу, то у него на основании нарушений, проблем и страхов уже формируется определенная картина его болезни.  М. Балинт (M. Balint) называет это «аутогенной» болезнью. Вместе с тем, у врача исходя из жалоб, анамнеза и результатов обследований создается другая картина, и Балинт называет ее ятрогенной. Поскольку измеримые результаты все еще имеют сегодня больший вес, чем, например, неопределимые страхи, лечение бывает направлено на «ятрогенную» болезнь, соответствующую картине врача. И естественнонаучная медицина исполнена в некотором роде магической уверенности в том, что с лечением бросающихся в глаза органических симптомов исчезнут также социальные и эмоциональные причины. С другой стороны, понятно также, что пациент охотно соглашается с органическим диагнозом, ведь больные с психическими болезнями до сих пор считаются неполноценными. Когда врач не распознает, о какой фундаментальной психологической проблеме сигнализирует болезнь, это приводит к отсутствию взаимопонимания между врачом и пациентом. Происходит общее зацикливание на органическом симптоме, в результате, ключевые или задействованные психические и социальные конфликты остаются в стороне. Тем не менее, пациент не чувствует понимания своих психологических проблем, происходит скрытое отвержение их. Таким образом, открытого двустороннего понимания и доверия между врачом и пациентом – основы всякого по-настоящему успешного лечения – быть не может. Пациент замыкается в себе либо же становится агрессивным. Впоследствии, после исчезновения в результате лечения симптомов тлеющий на заднем плане очаг вызывает другие «симптомы» или «болезни».

Для доказательства истинной эффективности нашей сегодняшней медицины надо еще раз четко сказать: если врач и пациент не решают суть глубинного конфликта, а обращают внимание только на физические симптомы и лечат их исключительно медикаментозным или хирургическим путем, это приводит к их возвращению или к дальнейшему переходу, и страдания становятся хроническими. Разговор на уровне физической болезни приятнее как для врача, так и для пациента, но он не ведет к излечению, соответственно, к решению действительных проблем.

Из-за самого по себе нечуткого поведения врача и вследствие побочных эффектов медикаментов таким образом все новые и новые симптомы. Если мы представляем себе это «ятрогенное» развитие, то нам остается только констатировать, что мы из-за поиска все новых и новых лекарств через опыты на животных находимся в тупике. При использовании опытов на животных и подобных им альтернатив мы никогда не окажемся в состоянии исследовать истинные причины человеческих болезней.

В условиях господства естествознания в медицине разговор со врачом превратился в простой обмен информацией о показателях и фактах, в разговор профессионала с дилетантом. Форма и содержание беседы, проводимой между врачом и пациентом, почти всегда бывают целенаправленными.

Разговор врача, как и все в естественнонаучной медицине, должен  быть объективным, количественно выраженным и измеримым. Таким образом, качественное восприятие в межличностной сфере практически исключено. Вместе с тем, нахождение истины распространяется не только на объективные, но и на субъективные переживания. Физические нарушения могут быть трактованы как свидетельство, как сообщение вербального или эмоционального характера.

Физическим чувствам и изменениям следует отдавать должное не только за то, что они указывают на болезни тела, но и за то, что они выполняют роль непосредственных посланников. Тело это не только объект физико-химических исследований, но также и средство для сообщения и контакта. К сожалению,  когда врач не понимает эти слобщения, то он часто не обращает внимания на нужды пациента, выражаемые через симптомы. Таким образом, вместо односторонних, однолинейных отношений типа «объект-субъект» врача и пациента должен связывать общий язык. Врач должен стать стать партнером по диалогу, он должен слушать, понимать и адекватным образом реагировать, не поучая пациента медицинским языком. Истинное понимание со стороны врача может дать старт колоссальным изменениям у пациента. Но для этого мы, врачи, должны быть готовы отказаться от перфекционистско-иллюзорной позиции всемогущества, навязанной нам в ходе получения высшего образования.

До тех пор, пока естественнонаучная медицина будет базироваться на неверных гипотезах, пока с болезнью будут бороться как с физико-химическим вмешательством, пока воля к излечению и совместная работа пациентов будут считаться ненужными, мы не придем к пониманию страданий больных. Логическим следствием этой позиции служит лишение пациентов дееспособности в нынешних медицинских заведениях. Опасным результатом становится все большая неактивность больных людей. Если его низводят до объекта, подвергаемого лечению, то он возвращается на тот уровень, который сравним с  детским.  Он глотает медикаменты и ждет помощи и ухода. Из-за такого положения дел он в значительной мере теряет чувство личной ответственности и право голоса. Подобным прямо-таки наивным образом он перекладывает ответственность на лечащих врачей – прямо как в детстве, когда мама казалась всемогущей, и, соответственно, ее возможности переоценивались. Но какой «маме» пациент вверяет себя в случае с медициной?

Давайте еще раз проговорим, чем врачебная практика, ориентированная на человека как целое, отличается от медицинской науки. В первом случае суть заключается в значении взаимоотношений между врачом и пациентом. Это взаимодействие представляет собой опыт познания межличностных взаимосвязей и открывает возможности для понимания и действия, от которых научное познание в соответствии с объектно-субъектной моделью само себя отделяет.  
Благодаря преодолению предметного, дистанцированного подхода отношения между врачом и пациентом станут свободными, человеческая сущность в них проявится более полно, появится возможность лучше ее чувствовать.

Анонимное научное мышление и знание перестанет быть решающим. Разносторонний разговор с человеком и партнерское поведение дают возможность извлечь суть вещей – они ее извлекают, но при этом трансцедентмруют ее и соотносят. Это ведет к результатам, которых в поле зрения естественнонаучной медицины вообще не существует. Таким образом, врач должен быть не только исцелителем органических болезней, но также и психотерапевтом. Только он этого не знает, потому что при получении образования никакой информации на этот счет не получал.

Труд Балинта противостоит той однобокости, которая до сих пор присуща взаимоотношениям «врач-пациент», то есть, всемогущию врача, с одной стороны и бессилию пациента, с другой. В так называемых группах Балинта мы, врачи, учимся понимать чувства, и это способствует тому, что мы больше чувствуем, слышим наших пациентов, сопереживаем им и познаем их. Когда пациент приходит к врачу, то на первом плане должен стоять не только диагноз болезни. Столь же важен «диагноз поведения». Почему этот пациент пришел? Чего он ждет от врача? Чего ему хотелось бы разделить (даже скрыто), и как на это реагирует врач?

Для врача как человека большое значение имеет готовность к собственной правде и к самостоятельным переживаниям. В своей профессиональной деятельности он должен выработать новую, доселе непривычную идентичность:идентичность своего «Я», самоидентичность в деле врачевания. Вопрос «что я представляю собой?» следует дополнить вопросом «кто я». Страх перед самоидентичностью и независимостью нельзя преодолеть с помощью институционализации и внедрением техники в медицине или же с помощью прикрывания медицинскими авторитетами. Врач тоже должен выступать в роли партнера. Нам не следует забывать кое-что важное: врач может управлять психотерапевтическим процессом на пути развития своего пациента настолько эффективно, насколько он сам его понял и прошел.

«Односторонние рациональные материалистические ориентиры современных людей имеют катастрофические для духовной сферы последствия как в области познания, так и в области оценки.

В противоположность чрезвычайно сильно развитой ориентированности вовне вследствие абстрактного познания, полная внутренняя дезориентированность, основывающаяся на искусственности и неправильности абстрактных оценок заставляет человека сильно страдать. Люди оказываются духовно дезориентированы, потому что они потеряли контакт с конкретной реальностью жизненных ценностей, и, следовательно, их духовная жизнь приходит в упадок».

Доктор Марк А. Йегер (Marc A. Jaeger), юрист и психолог

Болезнь как самоисцеление

«Физические болезни часто представляют собой попытку привести в баланс психическое нарушение, устранить внутренний недостаток или решить подсознательный конфликт.

Физические страдания часто представляют собой попытку души к самоисцелению».

Профессор, доктор медицины Дитер Бек (Dieter Beck)

Дитер Бек написал книгу под заглавием «Болезнь как самоисцеление» (Krankheit als Selbstheilung, опубликована в 1981 году в издательстве Inselverlag во Франкфурте-на-Майне), и она может иметь большое значение для каждого противника опытов на животных, подробно вникающего в сущность болезни. Ее автор был руководителем психосоматического отделения в поликлинике медицинского университета в Базеле, и в 1980 году его застрелили с близкого расстояния;
Бек был, пожалуй, одним из самых молодых профессоров, кто рискнул – из личных убеждений и без оглядки на карьеру – словами и делами дистанцироваться от методов, установленных в медицине.

Ему, своевольному и мужественному первопроходцу в области психосоматики, удалось привести научные доказательства того, что сегодняшняя официальная медицина до сих пор обслуживает такую диагностику и лечение, которые для многих больных приносят с собой дополнительные страдания и ятрогенные (вызванные врачебным воздействием) болезни. Неспособность понять непосредственые нужды пациентов может привести к неправильному диагнозу и, следовательно, к неправильному лечению.  

Он словно догадывался, что умрет рано (в этом я убежден) – он за несколько лет смог на основе многолетнего опыта работы с пациентами создать надежный фундамент для нового понимания медицины.

Бек знал, как объединиться со своим пациентом на таком уровне, на котором у больного появляется возможность выразить свои страхи, так, чтобы он смог полностью понять (возможно, в первый раз!) и принять их. Например, он смог убедить, что лекарства, призванные избавить человека от страха, не приносят ни исцеления, ни даже истинного облегчения, зато в долгосрочной перспективе причиняют пациенту серьезный и необратимый вред. Этот врач смог им дать в руки гораздо более эффективный «медикамент», а именно – ключ к глубокому пониманию их болезни. На основе главных результатов исследования Бека, изложенных в вышеупомянутой книге, которая понятна даже непрофессионалам, раскрываются зависимости человеческих болезней.

Каждая болезнь – это попытка больного организма вернуть здоровье при помощи определенных реакций. Целительные силы организма функционируют постоянно и автоматически мсправляют небольшие нарушения, делая это незаметно для нас. Но когда нарушения становятся слишком значительными, и механизм восстановления уже не в состоянии преодолеть их самостоятельно, то возникают симптомы болезни.

Таким образом, симптом – это всегда реакция собственных целительных сил на нарушение, причем последнее можем иметь как физическую, так и душевную природу. При подавлении и сдерживании этих симптомов – к сожалению, обычной практики для официальной медицины – мы одновременно вредим целительным силам организма.

С древних времен опытные врачи знали, что болезнь излечивается не врачом, а самим пациентом.

На самом деле, врач в процессе излечения играет только поддерживающую роль: он пробует создать благоприятные условия для излечения. В конечном счете, исцеление – это всегда самоисцеление. Когда мы обращаем внимание на собственные целительные силы больного и принимаем их как реальность, то и в симптомах мы перестаем видеть негатив.

Они представляют собой стремление больного – попытку – избавиться от болезни. Таким образом, вопреки мнению большинства людей, симптом – это не враг, а своего рода союзник врача.

Физические болезни, как, например, грипп, воспаление легких или перелом костей, часто представляют собой попытку исправить нарушенный душевный баланс или решить внутренний конфликт.

Бек называет четыре разные возможности, как физическая болезнь способна являть собой попытку духовного излечения.

1. Физическая болезнь способствует эмоциональному обогащению пациента, своего рода расширению собственного «Я»: в состоянии физической немощи больной познает новые духовные качества, возможно, разрядку, способность быть пассивным.
2. Болезнь заполняет душевную пустоту: до физической болезни пациент испытал душевную потерю, такую как смерть, расставание, развод и реагирует на нее физической болезнью.
3. Болезнь это форма искупления: пациент страдает от сознательного или бессознательного чувства вины и с помощью физической болезни, которая действует, как наказание, может вернуть равновесие между внутренним «Я» и совестью.
4. Болезнь способствует восстановлению собственного «я»: после нарушения чувства собственного достоинства, после обиды или оскорбления появляется физический симптом, который служит восстановлению эгоцентризма.

Мысль о том, что физические болезни могут служить решению психических проблем, вовсе не нова. Врачи вновь и вновь наблюдали тенденции к самоисцелению, например, когда совершалась попытка решить душевный конфликт через определенный подход партнера или через высокохудожественный результат. О том, что физические симптомы часто служат духовному равновесию, мы узнаем прежде всего из симптомов, устойчивых к лечению: когда пациенту устраняют «симптом», то он либо психически чувствует себя хуже, либо у него возникает новый симптом: происходит изменение последнего. С другой стороны, известно, что физические болезни (например, в психиатрии) или психические нагрузки (например, на войне) могут уравновесить духовный дисбаланс.

Бек также осуждает то, что врач в ходе получения образования слишком мало информации получает о процессе самоисцеления и тенденциях к нему. Опасность для самоизлечения представляет прежде всего официальная медицина с ее «принуждением к силе» и ярко выраженной неспособностью оставить все, как есть. К такому положению вещей приводит слепота   отдельных специалистов, которые из-за неопытности и неискушенности в человеческой коммуникации не находят подхода к пациентам. Они перемещают связь врача с пациентом на инструментальный уровень и тем самым оказывают содействие бездушной медицине. Многие врачи не в состоянии выстроить эмпатические отношения со своими пациентами, потому что рационалистическая медицина принижает важность чувств, либо же потому что его собственная душевная ограниченность или неврозы затрудняют это. Они отвергают то, что не могут оценить интеллектуально или рассчитать в единицах, и это вредит пациентам. Без истинной связи между врачом и пациентом настоящей помощи быть не может.

Когда мы будем готовы понять физические болезни через призму попытки самоисцеления, когда мы заинтересуемся «мгновениями болезнями»,  созданными жизненной историей, то мы обнаружим, что нынешние соматические происшествия в определенный момент жизни происходят по исчерпании всех возможностей проработать конфликт. Физическая болезнь – это мораторий, то есть, отсрочка решения, и она возникает как новая форма проработки конфликта. Тем самым она обретает глубокий смысл, и это помогает врачу обращаться с пациентом спокойно и гуманно.

В заключение мне бы еще раз хотелось дать слово Дитеру Беку: «Моим намерением было показать с помощью этой книги, что кризис болезни, манифестация  слабости и борьба с преходящим явлением могут представлять собой попытку лучше понять самих себя или интегрировать выпавшую часть своей личности.

Согласно вышеприведенному заявлению, болезнь это не только абсурдное происшествие, которое надо как можно скорее устранить с помощью химических и аппаратных манипуляций: часто она оказывается выражением осмысленной борьбы за душевное и физическое восстановление. Тем самым болезнь получает положительную оценку, и в целом это обычно».

Бек мог отойти от притязаний официальной медицины на власть и заявить, что он хочет насторожить читателей и обратить внимание на опасности современной медицины, связанные с «авторемонтом личности». Также Бек совершенно четко указал, что самоизлечение человека и связанные с ним целительные силы укореняются в пациенте сами, и врач их может только поддерживать или укреплять.

Такие врачи как Бек и другие серьезные критики сегодняшней официальной медицины чаще всего вынуждены сталкиваться с большими трудностями и враждебностью, имеющей неприятные последствия. Если его работу и его оставленное завещание я привел в этих ограниченных рамках довольно подробно и лично, то это связано с тем, что он примером своей жизни показывал: каждый человек имеет в жизни свое совершенно особое призвание, которое ему следует заметить и выполнить – даже если ему придется плыть против течения и преодолевать множество трудностей. Надо иметь мужество, чтобы воспринимать и включать свои собственные чувства, присутствующие при всем процессе – это называется воздерживаться от научного хладнокровие в диалоге с самим собой и с другими. Бек выполнил свою задачу и принял на себя все последствия – и заплатил за это соответствующим образом. Накануне своей смерти он подвергался серьезным нападкам со стороны официальной медицины, а после гибели его унижала фанатичная, клеветническая пресса.

Кто-то может задаться вопросом, а есть ли вообще смысл идти на такой риск, чтобы реализовать себя и выполнить свой внутренний долг. У человека есть свобода выбора. Мы можем уклоняться (по меньшей мере, определенное время, что, однако, тоже имеет последствия) или же довериться нашему заданию, так, чтобы те силы, которые в нас присутствуют и развиваются, могли выстоять. Я думаю, это разумно и необходимо воспринимать нашу жизненную задачу всерьез и выполнять ее. Это означает принятие процесса взросления, который, будучи преисполненным множеством болезненных и разочаровывающих обстоятельств, способствует расширению наших границ. Бек, который в течение многих лет считался научным скептиком и предельно критично противостоял всему иррациональному, к концу своей жизни нашел доступ к трансцедентальному. Ему оставалось мало времени, чтобы передать дальше те открытия, которые коренным образом изменили его прежнюю жизнь, и которые обеспечили новое измерение его работе как врача и ученого. Вновь обретенное познание еще больше отдалило его от официальной медицины и вызвало соответствующее сопротивление со стороны его противников.
Что особенно способствовало его стремлению к новой медицине, так это его в высшей степени прочная способность к любви, то, как он после возвращения из Америки упорно использовал все свои связи со внешним миром. Здесь речь идет о любви, которая может быть ключом к исцелению нашей сегодняшней медицины, науки в целом.

Медицина Бека – это гуманная медицина. Она не требует опытов на животных, она терпелива, понимающа, выжидательна – она обращается к целительным силам в человеке и пробует выйти на их след. В конце жизни Бек также мог сказать, что он наделял целителей психики способностью быть двигателями выздоровления, потому что они естественным путем укрепляют целительные силы больных и могут заново соединить их с тем большим потоком, наполняющим Вселенную.

Для нас все это важно, чтобы мы научились переосмысливать взгляды: пришло время избавиться от представлений о болезни, которые нам в настоящее время внушает официальная медицина со своими опытами на животных. Мы должны самостоятельно мыслить и действовать, потому что мы тоже несем ответственность – никто не может снять ее с нас.

Мне хочется еще и еще раз подчеркнуть, что уже много дюдей участвуют в создании новой медицины, ориентированной на человека и без опытов на животных. Дитер Бек не одинок со своими результатами исследований. не следует преуменьшать заслуги всех тех людей, кто аналогичным образом – как любители или же ученые – при большом личном участии способствовал тому, чтобы сегодняшняя официальная медицина была вынуждена отказаться от своей претензии на единственно возможную истину. Доказательства того, что опыты на животных вводят в заблуждение и делают человека виновным, будут становиться все сильнее.

Я на примере Дитера Бека хотел показать, что даже один человек (ему нет нужды быть ни врачом, ни профессором) может достичь колоссальных результатов во благо людей и животных.

«Образ человеческого организма, живущий в общественном сознании и еще больше усиливаемый при помощи рекламы и телевещания, представляет собой машину, которая  всегда предраспорожена к повреждениям, если врачи не вмешиваются, и если ее не обрабатывают лекарствами. О внутренних целительных силах каждого организма и о его тенденции оставаться здоровым известно мало, и веру в собственный организм не укрепляют. О взаимосвязи между здоровьем и жизненными привычками тоже чаще всего не упоминают. Напротив, нам подчеркивают мысль, что врачи могут все исправить, независимо от наших жизненных привычек».

Профессор доктор Фритьоф Капра (Fritjof Capra), физик, философ

Целостность – взросление – трансцедентность

Каким образом психико-духовный процесс – который может происходить только у людей, готовых воприкасаться с целостным процессом выздоровления, брать на себя страдания и лишения – каким образом это внутреннее психическое взросление можно повторить в ходе опытов на животных и перенести в таблетки или уколы? Каким образом больной человек с помощью опытов на животных должен взрослеть в том освобождающем плане, который мы называем трансцедентностью?

Болезнь всегда более обширна, по сравнению с тем, что отдельные отрасли медицины могут сказать по поводу нее, причем даже тогда, когда их результаты обобщаются. Потому что это обобщение не соответствует целостной идее о болезни, пробующей выразить то, что человеческая больная сущность может в себе содержать на всех уровнях своего бытия. Фундаментальные исследования отказываются от необходимого пересмотра взглядов, начатого Людвигом Крелем (Ludwig Krehl) и Виктором фон Вайцзеккером (Viktor von Weizsäcker), вместо этого они следуют по пути одностороннего экспериментирования, начатого в XIX веке. Разумеется, объяснить понятие болезни, здоровья, жизни, исходя из механистических функций не удается, равно как и устранить болезненные нарушения с помощью технических и химических методов.

Кризис медицины – это кризис медиков!
 Сегодня сожаление вызывают три пункта:

1. Недостаток человечности у врача, часто он не видит нужду своих пациентов.
2. Отчуждение между врачом и пациентом из-за роста техники при диагностике и лечении.
3. Отсутствие партнерства (В.Э. фон Гебзаттель – V.E. v. Gebsattel).

В последние десятилетия во многих областях начался поиск новой картины человека. Люди убеждены, что необходимо заниматься непосредственным объектом науки, самим человеком. Все знания и вещи будут непродуктивными до тех пор, пока мы не зададимся фундаментальным вопросом о нас самих.

Наблюдение за человеком – это наблюдение за самим собой. Мы должны расширить одностороннюю медицину и включить в нее те сферы, которым она раньше не уделяла веимания. Если мы будем подходить к людям просто как к механизмам, к рефлексным автоматам, это приведет к отрицанию собственно человеческого, к разрушению этики и души.

К сожалению, большинство авторитетных ученых до сих пор в трудах и аудиториях отстаивают механистическую картину мира. Но в медицине   господствует преимущественно нигилизм, который отрицает смысл бытия, ограничивает человеческое бытие до физического уровня и не учитывает духовно-психическую реальность.

Чтобы прийти к целостному рассмотрению, которое подходит только для человеческих существ, медицина должна включить в себя духовно-психическое измерение, которому сейчас не уделяют внимания. Потому что это невозможно, например, выводить человеческое сознание и его качественные особенности из механизма.

Только духовное измерение обеспечивает человеку целостность и дает ему возможность познать в данной плоскости и других. Человек становится человеком только тогда, когда он обнаруживает свою божественную природу, и только тогда он становится личностью, когда его «Я» персонифицируется трансцендентной сущностью, наполняется и пронизывается ею (Франкл – Frankl).

Сегодняшний человек страдает из-за безмерного чувства бессмысленности или, как Франкл это называет, «экзистенциального вакуума». Он убежден, что человеку присуще «желание осмысленности», что мы отвечаем за наши дела, и что нами движут не только механизмы, импульсы и инстинкты. Если мы как человеческий вид хотим выжить, то нам нужна не жажда к удовольствиям, а жажда к ценностям, к идеалам. Мы должны  озаботиться усовершенствованием нашей картины человечества. Вовсе не инстинкт говорит человеку о том, что он должен делать, и он не записан в традициях.

Сегодняшние люди знают лишь малую часть того, что хотели бы знать. Поэтому ими легко манипулировать, и они жертвуют своей неповторимостью ради внешне более удобного пути среднего человека. Когда человек отказывается от борьбы за осмысленность или же вообще не чувствует, что ему как уникальному существу, живущему на этой планете, дана возможность наполнить свою жизнь осознанностью, то он обречен на чувство бессмысленно проживаемой жизни.

Когда мы поднимаем человеческие представления до уровня высшего закона, то мы ищем убежища в удобных мнимых знаниях с целью спастись от угрожающей пустоты и неудобных открытий. Человек держится за видимое, измеримое, материальное и из страха перед неуверенностью пробует застраховаться во всем, получить в руки все. Поэтому он идентифицирует себя с «идеальной картинкой» – ею могут быть, например, опыты на животных – и ошибочно принимает ее за реальность. Этому представлению приносят в жертву все, что нельзя доказать.

Из-за цивилизации, делающей нас несамостоятельными, через инфантилизм, неготовность стареть и умирать мы уклоняемся от взросления и сопряженного с ним опыта.

Соотнесенность с собой в «мире беспокойств» (Хайдеггер – Heidegger) имеет следствием страх, а отход от объективных, абсолютных ценностей делает приметой времени невроз. У кого нет веры, у того пышным цветом расцветают суеверия – и зачастую под маской науки (Игорь Карузо – Igor Caruso).

Вера в медицину, основанную на экспериментировании с животными, и в лекарства, получаемые с помощью нее, – это суеверие нашего времени. И в жертву этому предрассудку приносят животных, и такие жертвоприношения в миллионы раз страшнее традиций «примитивных» народов, в том числе и по хладнокровному рационализму и точечной изолированности. Человек также должен подчиняться более высокому порядку и научиться признавать мерой своей жизни предписанные свыше ценности, потому что он как ученый может служить жизни только при таком отношении. Наука, имеющая обязательства по отношению к жизни, отменит опыты на животных и включит в свою сферу нематериальную жизнь. Где на этическом уровне возможны любовь, смирение, принятие на себя личной ответственности и самоориентирование на трансцедентность, там возникает наука будущего, отказавшаяся от авторитарных претензий и признающая животных равноправными живыми существами.

В конце концов, наука, как и религия, не оторваны от ожидания грядущего освобождения. Потому что на самом деле проблема освобождения от болезней – религиозная.

В этой связи мне кажутся особенно важными выводы Йоханны Херцог-Дюрк. Из них мне хотелось бы резюмировать следующее. Мы больше не можем любить ни себя, ни других. Мы ропщем на судьбу, если она не выполняет наши желания, не несет нам только хорошее, красивое, богатство, влиятельность и уважение.  Вместо того, чтобы лелеять любовь к себе и направлять ее на других, мы испытываем только страх за наше «Я», могущее закончиться слишком быстро. Сегодняшний человек излишне впечатлителен и одновременно пуст и замкнут. Он больше не может выражать свои мысли и относится к людям и вещам противоречиво. Данное противоречие нарушает внутреннее равновесие, бланс – и угрожает целостности человека. В результате ослабевают естественные защитные силы, и это способствует подверженности организма психическим и физическим болезням. Болезнь может возникнуть только тогда, когда мы в глубине души чувствуем противоречия и не имеем достаточно сил для сопротивления.

Если смотреть с этого ракурса, то исцеление представляет собой путь научиться любви к жизни. Мы должны снова приложить усилия, чтобы принять и полюбить других и себя. Научиться любви к себе не означает открыть двери для эгоистических стремлений, речь здесь идет о шагах на пути к зрелости, о преодолении страха, о принятии страданий, вины, болезней и смерти. Если человек уклоняется от вопроса о смысле своей жизни, то он обречен на болезнь, соответственно, невроз, или же болезнь его поражает. При ссоре сознательное и подсознательное оказываются в конфронтации друг с другом и в состоянии борьбы. Решение конфликта и излечение возможны только тогда, когда у нас появится истинная зрелость в форме личной и совместной ответственности, сострадание к людям и к животным. Когда человек находится в состоянии борьбы, то страх за собственное существование и идентичность не дает ему возможности развиваться и становиться сильнее. Если мы не согласимся также со страданиями, со страхом и духовной нуждой, то у нас не будет преодоления болезни, иначе говоря, излечения.

Когда мы протестуем против основных условий жизни (против того, что радость и горе, свет и тень обуславливают друг друга), отрицаем и вытесняем те части, которые нам кажутся отрицательными, то мы проходим через заднюю дверь в форме болезни, опять же, в виде симптомов, потому что они тоже нам принадлежат. Через преодоление уныния, зависти, своенравия,  тщеславия мы внутренне растем. Индивидуальность начинается с вопроса: кто я такой? А открытость для других начинается с вопроса: кто ты такой?

Душа должна быть готова к познанию реальности, чтобы человеческая сущность могла стать для нас рельностью. Опять же, мы должны быть открыты к безмолвию души, чувству собственной идентичности и пробуждению транцедентности.
Если мы чувствует гармонию с самим собой, если мы можем давать и принимать любовь, то мы, вероятно, сможем простить других и самих себя. И эта способность прощать – один из путей к исцелению.

Психотерапия выявила, что человек, который претворяет в своей жизни любовь, наполнен удовлетворенностью, радостью и здоровьем. Кто отклоняет любовь и живет только эгоизмом и алчностью, кто исполнен зависти и тщеславия, тот в целом подвержен недовольству, болезням и саморазрушению.

Отсутствие любви и беспощадность раскрывают дефицит – если он продолжителен, то из него может произрасти неизлечимая болезнь, оканчивающаяся смертью. Существует множество явных и скрытых болезней, и многие люди умирают до срока своей естественной смерти. Внешность вводит в заблуждение и не позволяет сделать фундаментальные выводы относительно внутреннего исходя из внешнего. Многие люди всеми способами пытаются скрыть свое неизлечимое «я» от себя и от своего окружения и сами истощают самые важные возможности познания в своей жизни. На пороге смерти такие люди, возможно, чувствуют, что упустили, но, может быть, и нет. Потом смерть рассматривается как враг, с которым надо ло последнего бороться всеми средствами.

Теперь, после того, как я попробовал показать главное, настало время сделать различие. Кто внешне кажется здоровым – хотя на самом деле он слепо подчиняется всему, что служит его эгоцентрическим целям – тот на самом деле не здоров и не находится в гврмонии с собой и с окружением. Крепкий физически и малочувствительный человек часто в течение удивительно долгого времени способен поддерживать стабильное здоровье и перемещать болезнь. При первом взгляде может показаться, что эгоист избрал лучшую долю. Но на самом деле это не так. Он разрушает себя сам, и его столкновение с практически безвыходной ситуацией – вопрос времени. Болезнь, несомненно, имеет и положительные аспекты, но люди не хотят этого признавать.

Время болезни может быть исключительно богатым и плодотворным – несмотря на все ограничения и боли – если мы готовы услышать, что заболевание хочет нам сказать ради нашего же блага. Тогда мы получаем возможность обеспечить нужное лечение и найти именно того врача, вместе с которым мы сумеем поставить правильный диагноз и найти нужные лекарственные средства.

В связи с болезнью вновь и вновь встает вопрос вины и одновременно вопрос о том, предстставляет ли она собой наказание. Так просто на этот вопрос ответить нельзя, потому что есть опасность, что мы сразу же присвоим себе права судьи и начнем оценивать людей по их болезням.

На вопрос о том, почему при экспериментировании на животных не удается найти лекарство без агрессивных и неизлечимых побочных эффетов, ответить относительно просто. Все мы несем вину за опыты на животных, и, когда мы вкушаем их плоды, то расплачиваемся здоровьем и даже жизнью. Здесь речь идет о закладной, и мы платим по ней до тех пор, пока не долг не будет погашен. Мне могут возразить, что если кто-то вообще и виноват, то ученые, но не мы, ибо мы не провели еще ни одного опыта. Я считаю, что такое предположение есть большой самообман. Потому что мы допускам опыты на животных, мы их требуем вновь и вновь и лечим болезни лекарствами, которые были получены через них. На нас будет лежать коллективная вина до тех пор, пока мы не примем активное участие в искоренении этого преступления с планеты. Каждый из нас может сказать свое слово и огласить свою волю. Эта одна возможность из многих.  Признание нашей вины и соответствующий образ действий освобождают нас от тяжелой ноши.

Многое, как говорится в народе, «отыгрывается на нашем здоровье». Мы могли бы избежать многих болезней, если бы жили более ответственно и во всех вещах умели соблюдать умеренность. Немало болезней возникают даже из-за наших неправильных представлений, чтобы через них мы приучились к ответственности и выполнили предназначенные нам задания.

Но я считаю, что есть заболевания, которых избежать нельзя, которые относятся к нашей судьбе и имеют глубокий смысл именно для того, кому они уготованы. И вопрос тут – как мы будем обходиться с болезнью. Либо она приведет нас к столь важному взгляду вовнутрь себя и сделает возможным наше целостное развитие, либо у нас появится возможность расширить наши границы и набраться нового сознательного опыта, растворяющего всякий страх смерти.

Нам еще предстоит сказать о том, что люди, которые подарили миру выдающиеся произведения искусства или знания, нередко страдали тяжелыми, продолжительными и возвращающимися болезнями. Парадоксальным образом через свои страдания они оказываются способны достичь такого, что для «здорового» человека было бы невозможно. То есть, болезни могут способствовать тому, чтобы человек разорвал свои границы и смог подняться в сферы, закрытые для среднестатистических здоровых людей. Например,  я думаю о болезнях Моцарта, Бетховена, Шумана, Шопена, Регера, Дебюсси, Малера, Берга, Шёнберга и других.

Дитер Кернер как врач исследовал болезни великих музыкантов и в своем одноименном труде пишет: «В то время как жизненная участь и болезни были в высшей степени разными, смерть для большинства из представленных здесь музыкантов становилась благодетельницей, которая сглаживала неприятности жизни. Их жизнь – средней  продолжительностью не более 50 лет! – представляла собой сложное существование, часто с хроническими болезнями. Тем не менее, несмотря на многие тайные сомнения,  они сохранили верность своему призванию быть носителями божественного».

Читателей этой книги поражает частота и тяжесть страданий, болей и страхов, которым эти музыканты былиподвержены в течение долгих периодов своей жизни. Но данные факты свидетельствуют о том, что человек для восхождения на наивысшие ступени своего бытия должен познать большую нужду и сильные страдания. И нам не нравится слышать, что страдания открывают путь к просветлению, росту и трансцендентности.

То, что известно о болезнях среди музыкантов, можно перенести и на великих людей из области литературы. Я убежден, что многие деятели искусства никогда не создали бы своих выдающихся трудов, если бы оставались в стороне от страданий.

Сейчас меня могут упрекнуть в том, что я прославляю страдания сами по себе – хотя это не соответствует действительности – что я как теоретик, конечно же, не имею понятия о состоянии человека при серьезной болезни. Я очень хорошо знаю то, о чем говорю, ибо говорю, исходя из собственного опыта: я познал страдания на собственном теле  и поэтому придерживаюсь убеждения, что болезнь дает нам возможность узнать очень многое, и, оглядываясь назад, мы уже не захотим этого упустить. В конце концов, главное – не количетво проживаемых нами лет, а их качество.

Большинство из нас не музыканты и не писатели, тем не менее, мы тоже способны переносить наши болезни и расти духовно, чтобы стать частью действительности более высокого порядка.

Не всякую болезнь можно преодолеть, даже когда душа снова стала здоровой, когда восстановлены баланс, гармония, когда найдено собственное «я». Да, нередко случается, что человек, проникший очень глубоко внутрь, после свого целостного становления умирает (внешне это выглядит так, как будто он умер от своей болезни). Но эта смерть не имеет ничего общего со смертью пациента, которого болезнь не изменила. Духовно зрелый человек  после оставления своего тела возродится в новом, более крупном измерении.  Его смерть бывает легкой, не сопровождается страхом и борьбой. Он выполнил свой долг и оказывается свободен для более масштабного и глубокого осознания самого себя в чем-то крупном, всепроникающем и вечном.

«Некоторые мучители истязают свою жертву в причудливо-простодушном стремлении  снискать славу, не замечая влияния их поступков на жертву. Такая жестокость есть результат безжалостной концентрации на своих мотивах, а ее простодушность указывает на бездну, могущую разделять жертву и садиста!

Такому мучителю вовсе не нужно желание истязать свою жертву – ему требуется только жаждать чего-то такого, что потребует мучить жертву. Он стремится к желаемой цели и не замечает ни в малейшей мере, что из-за этого кто-то гибнет. Так оказывается возможна жестокость, которая ни прямо, ни косвенно не имеет своей задачей непосредственную жестокость. Человек может быть жестоким как через допущение, так и через непосредственное участие. Он не замечает страдания жертвы с искренним желанием сделать что-то хорошее (по меньшей мере для самого себя), нечто, положительное значение чего ему кажется важнее уничтожения, вызываемого в процессе. Это «благо» может стать для него настолько решающим, что он вскоре перестает замечать все остальное».

Профессор доктор Филипп П. Халли (Philip P. Hallie)

Психико-духовное измерение

«Я верю, что сегодня в самых разных областях мы добрались до точки, когда проблему ограничения теоретических исследований оказывается уже невозможно отбрасывать в сторону. Происходит толкание на границе, по другую сторону которой начинается в корне неприемлемое, табуированное. Если наука, например, для своего продвижения разрушает сущность человека, то, по моему убеждению, она тем самым пересекает границу, табу.

Вопрос состоит в том, чтобы узнать, где находится эта граница. Мне кажется, вряд ли ее определение это дело ученых; гораздо в большей степени это задача для всего человеческого общества».

Профессор доктор Жанна Херш (Jeanne Hersch), философ

По ту сторону от измеримого,  материального мира, могущего быть проанализированным, есть другой мир, который нам постичь трудно. Мы не можем понять с помощью рассудка, интеллекта, охватить с помощью нашей науки этот мир, где нет пространства, времени и причинно-следственной связи.
Мы получаем доступ к этому нематериальному миру только через силу духа. Понятно, что мир, который находится по ту сторону от причинно-следственной связи, пространства и времени, нельзя постичь с помощью метода, применимого только в материальном мире.

Старая наука и медицина от античности до начала Нового времени еще располагали обоими измерениями. Второе измерение оказалось заброшено только в эпоху Просвещения с его односторонней рационально-материалистической установкой, и в результате возможность осмысленной жизни потерялась. Сегодня мы начинаем мало-помалу понимать, в какой тупик, на какой неправильный путь нас вывел отчаянный материализм.

Я уже неоднократно указыал, что врачебное искусство это больше, чем точная естественнонаучная медицина. Врача очень особенными методами учат интуиции, проникновению и подбору лекарств. Эти способности открывают перед ним гораздо более широкие возможности, чем искусственные условия естественнонаучных границ, особенно если речь идет об опытах на животных. Знания и распознание происходят из двух источников, а именно, из эмпирического опыта и результатов, полученных путем неизбежного интуитивного понимания.

Рядом с важным аналитическим причинным мышлением с одной стороны телеологическое или финальное мышление, с другой стороны, оказывается важнее как основа становления очевидного. Оно позволяет нам понять отдельный феномен и его смысл из целой взаимосвязи его идеи, из общего намерения.

Понимание бытия, которое стремится трактовать мир только в материальных и измеряемых категориях, исчерпало себя. Мы стараемся освободиться от последствий этого миропонимания, способствующего нигилизму, потере свободы и политическому террору.

Рациональная наука о бытии человека может только сдаться, если одновременно зададут вопрос о непосредственной внутренней сущности человека. Здесь мы используем в качестве самого важного инструмента субъективный внутренний опыт, который «развивается через долгую практику, а затем  неизбежно оказывается мистическим опытом» (Штехелин – Staehelin).

Но оценить это могут только ученые, которые владеют соответствующими методами исследования – в нашем случае глубинно психологическими психоаналитическими методами – и применяют их. У тех, кто не умеет работать с такими методами, нет основы для критических возражений (Штехелин).

Правда я должен совершенно четко констатировать, что одного только владения методами недостаточно. Чтобы поставить своей задачей глубокое уважение к индивидууму, чтобы проникнуться желанием помогать пациенту со всей его неповторимостью, те методы надо испытать на самом себе через знающего человека, надо пройти процесс становления.

Работая врачом, мы можем только указывать путь, давать поддержку. Другая состаляющая, которую мы называем опытом или излечением, происходит через встречу пациента с самим собой. Возможно, сведующий врач может установить то измерение, которое в настоящий момент требуется пациенту, чтобы увидеть самого себя (часто лишь в течение краткого момента) в его отношении к собственной сущности.

Глубинно психологические, психоаналитические методы подавлялись естественнонаучной экспериментальной медициной, их подвергали высмеиванию и издевкам. Их отрицание официальной  медициной затрагивает в первую очередь тех мужественных коллег-врачей, которые пытаются помочь своим пациентам более глубоко. Им приходилось справляться с санкциями и сложностями, и особенностью последних была их жесткость и деструктивность.

Возражения против новых методов имеют изъян именно в том, что они исходят от каузального механистического мышления. А качественное не может быть измерено в количественных масштабах. Если критика базируется на неправильных предпосылках, то она бессмысленна. Область живого нельзя охватить с помощью формул и законов – через них можно представить только мертвые аспекты природы. Нам следовало бы набраться мужества и признать, что с помощью наших сегодняшних знаний и обычных образов мышления все объяснить невозможно, и поэтому инакомыслящие отвергают их небезосновательно. Возможно, наше отрицание связано со страхом, что придется отказаться от привычного мышления. В любом случае наша предубежденность не дает нам относиться к чему бы то ни было новому нейтрально.

Осознанное понимание – это лишь малая часть целого, и она дана человеку как «инструмент для опыта». Нам следовало бы больше доверять бессознательному.

В науке разум рассматривается как высший авторитет. В действительности в любом выводе имеет место сочетание сознательной и бессознательной последовательности мыслей. В области подсознательного достигает полноты развития как раз то, что мы изгоняем в ходе сознательного понимания. Безымянные духовные силы завершают многое, если им только дать время на развитие. Помимо интеллектуального осознания, необходимо еще подсознательное усвоение. Инструментом для этого является подсознание врача, иетуитивно воспринимающнн подсознательные процессы у пациентов.

Интуиция это способность сразу чувствовать сложные связи, чувствовать непосредственные решения. Интуитивное познание это акт различения, при котором речь может идти как о внешнем, так и о внутреннем мире. По сути непосредственное сознательное понимание есть прежде бессознательное восприятие. Внезапное озарение объясняет смысловую взаимосвязь. Очевидно, это обнаружение неизбежно, оно возникает без подготовки и может проявиться в сознании с удивительной ясностью.

Для правильного использования этой возможности познания большое значение в ходе исследования имеют искренность и сила духа, потому что «объективность и бесчеловечность – это две вещи, в значительной мере смешанные друг с другом» (Т. Райк – Th. Reik).

Подобные истинные, глубокие знания получить можно, для этого человеку требуется  сознательный опыт, в том числе и болезненный. Бессознательные знания не в последнюю очередь берут начало из собственных страданий, учащих нас понимать страдания других . «Страдания, которые переживаются осознанно, учат нас правде!» (Т. Райк)

В нашей официальной медицине придание научного характера механико-статистическому каузальному мышлению способствовало тому, что утратилось органическое, целостное видение мира.

Но и ученым следовало бы обладать достаточным умом для выявления тех сфер, где один только интеллект неспособен выявить задний план, и где могли бы лучше помочь другие возможности и методы. К сожалению, до сих пор слишком верно высказывание Теодора Райка: «Величайшее препятствие для прогресса состоит в том, что, по мнению людей, мы уже давно обладаем правдой».

Возможно, читатель задастся вопросом, как мои рассуждения связаны с опытами на животных. Очень в значительной степени, должен я ответить, потому что опыты на животных не имеют ни малейшего отношения к искусству диагностики и врачевания. Я стремлюсь к тому, чтобы показать в том числе и заинтересованным непрофессионалам, что ученые, ориентированные на опыты с животными (и пренебрегающие человеком как целым), могут не  иметь представления о том, как и почему возникают человеческие болезни, и как при необходимости можно найти пути их диагностики и лечения. Если бы здесь речь не шла о трагедии, которую следует оплакать и показать в надежде, что это спасет будущие поколения людей и миллиарды животных от обычных в наши дни страданий и страшной участи, то над наивностью, характерной для попыток решить проблемы сегодняшней медицины через эксперименты на животных, следовало бы посмеяться. Но брать на себя право утверждать, что для блага человечества не следует отказываться от опытов, это еще и наглость вкупе с беспредельной некомпетентностью. Пришло время проявить самостоятельность и взглянуть на ложь и пустые обещания со стороны фармацевтической промышленности. Путь к самостоятельности и личной ответственности непрост, но он окупается сторицей, потому что представляет собой начальный этап к сохранению жизни и здоровья во всех сферах нашего человеческого бытия.

По моему убеждению, у многих людей есть только отдаленные, интуитивные знания о взаимосвязях, показанных в этой книге. Их отбрасывают как нечто ненужное, устаревшее. Разумеется, нам бывает удобнее, когда ученые, призванные хранить знания, показывают нам гораздо более легкий путь, снимают с нас ответственость, дают нам «правильные» медикаменты, и нам их надо только проглотить – заплатят за них из больничной кассы. Мы практически не замечаем, что потеряли всякую свободу обращения с болезнью. Правда, мы тайно потешаемся над знахарями, которые при проведении таинственных ритуалов дают своим пациентам специально подготовленные для них лекарства. Мы бы никогда не проглотили «что-то эдакое», и мы высокомерно смотрим на нашего примитивного «коллегу». Мы не видим, что такой знахарь гораздо ближе к людям в их уже описанной целостности, чем сегодняшняя медицина со своим принятием опытов на животных как должного и использованием лекарств, полученных через эксперименты.

Я считаю, что наши сегодняшние медицинские исследования олицетворяют гораздо более опасного «знахаря». Они обладает значительно большей властью над нами, и мы зависим от них куда в большей степени. Они   бессовестны и могут вследствие огромной материальной прибыли монополизировать свое «дело». В таком положении, дающем власть, они превращают отдельных ученых, врачей и т. д. в марионеток, находящихся на службе. Но немало ученых уже дистанцировались, так как поняли, что рост финансового благополучия у нашей медицины, основанной на работе с животными, имеет опасный подвох.

Возможно, кто-то захочет упрекнуть меня в субъективности, в примитивном изображении положительных и отрицательных явлений, и возразить мне, что многое из того, что я требую для излечения наших пациентов и для блага всего живого, уже осуществлено. Я никогда не забываю одиночек и маленькие группы, которые ценой больших личных жертв и невзирая на массовую враждебность, уже (с несомненными успехами!) заложили основания для новой, ориентированной на людей медицины. К ним примкнут и другие, и многие представители традиционной медицины стали уже лояльнее, потому что они признают неэффективность медицины, основывающейся на опытах с животными.

Но до тех пор, пока эксперименты на животных не будут законодательно запрещены, до тех пор, пока мы их допускаем или даже специально требуем,  – окончательный прорыв к целостной, ориентированной на человека и в подлинном смысле гуманной медицине достигнут не будет.

«Естествознание и теология могут и не противоречить друг другу, это происходит тогда, когда одна из этих сфер выходит за свои границы и таким образом становится  лживой (правда, такое часто происходит с обеими сферами). Истинное естествознание означает проникновение в трансцендентные элементы, которые утвердились в природе: в закон со своей математикой, во внутреннюю сущность живых природных объектов... Кто по-настоящему познакомился с этим миром, тот вряд ли сможет отделаться от впечатления, что здесь работал верховодящий над всем дух. Можно только благоговеть перед этим чудом природы! Кажется, что современному человечеству благоговение особенно необходимо»

Профессор доктор Вальтер Гейтлер (Walter Heitler), физик

Предательство животных со стороны церкви

Теологи тоже стали жертвами поклонения науке. Речь больше не идет о том, чтобы жить по Евангелию и воплощать христианскую любовь в повседневной жизни, вопрос заключается в том, что то престижно – создавать со всей научно-теоретической педантичностью теологическую научную систему и опять же научным путем стремиться отстаивать ее правильность.

Вероятно, современная теология не заинтересована в том, чтобы слышать, как Мартин Лютер (Martin Luther) представлял отношение Бога к животным: «Я верю, что каждая собака и щенок попадает на небо, и каждое творение имеет бессмертную душу». Вот так просто, ясно и прямо Лютер выразил свое мнение. Тут не остается сомнений, что он просто мог высказывать свои мысли.  Если мы сегодня спросим теолога, признает ли он у животных наличие души, даже бессмертной души, то услышим вовсе не личное признание в форме ответа «да» или «нет». Чаще всего за смущенным молчанием следует назидательное и очень степенное объяснение идей, и оно достигает высшей точки на том, что тот-то сказал то-то (корифеи своих областей), что сказанное равнозначно бесспорному обнаружению истины, – но в конечном счете это не дает выводов для практики. Остается непонятной точка зрения человека, которому задали вопрос – и тем более она не проговаривается.

Мне кажется, что не только ученые, занимающиеся естественными науками, хотят убить сердце и чувство сострадания – это касается еще и церкви. Она тоже очерствела и уже неспособна воспринимать всерьез преступления по отношению к животным и реагировать на них адекватным образом, бороться за бесправных и подвергаемых насилию.

К.А. Скривер (C.A. Skriever), сам теолог, уже давно пытается достучаться до церкви: «Церковь животных полностью забыла, даже более того, она их предала и бросила безбожным властям мира. Она незаконно лишила их доли евангельского наследия и попросту отказалась от функции покровительства по отношению к животным!» Я присоединяюсь к обвинению Скривера и задаю вопрос: «Почему церковь хранит молчание по поводу опытов на животных? Неужели теологи (ученики бога) на самом деле стали такими бессердечными в своем доверии к науке, что и у них интересы сопряжены только с пользой и с целесообразностью? Насколько далека она от Иисуса Христа, хотя именно его учение она провозглашает и должна была бы выполнять на практике. Своей жизнью Он показывал то, что думал и чувствовал – он четко высказывал свои мысли и, в отличие от сегодняшних теологов, не разрывал теорию и практику.

Чего церковь настолько боится, если она признается, где и кому подчиняется? Кто тогда должен заботиться об истязаемых существах, если не церковь, представляющая религию любви? Или она в конечном счете стоит на стороне сильных мира сего, ибо финансовые интересы и их удовлетворение соединяются с вероисповеданием? Церковь тоже, особенно некоторые теологи, должна принять решение, предназначена ли она для воплощения христианской любви или для поддержки сильных мира сего. И то, и другое одновременно невозможно, потому что любовь становится поперек дороги жаждущим власти, она не допускает, чтобы миллионы животных, зависящих от человека, попадали в лапы науке, ныне крайне извращенной и невменяемой.  Совершенно закономерно, что сначала надо убить любовь, дабы естествознание и, к сожалению, теология, могли работать только научно. Науки потеряли всякое чувство вины. Когда они совершают что-то нечеловеческое и неприемлемое, то, тем не менее, чувствуют себя героями. Для демонстрации того, как сегодня возникает «герой от науки», потребовалось бы выйти за пределы этой книги.

Фридрих Дусэ (Friedrich Doucet), ученый-правовед, говорит следующее: «У современного человека пропало сознание вины. – Современный герой не имеет вины. Он воплощает мораль манихеиста, оторый не признает зло как компонент собственной психики, а перекладывает его во внешний мир. Зло, политические или мировоззренческие противники, должно быть уничтожено. Герой нашего времени, будучи символом освобождения от страха и чувства вины, не имея стыда и предлагая современому человеку образец правильности своего садо-мазохистского поведения, отдаляет людей от осознанной духовной жизни, ведет его к отказу от человеческой сущности, делает его бесчеловечным».  В этом отношении утрата умения чувствовать вину в высшей степени опасна, так как всякие ограничения, способные пресечь преступления, оказываются уничтожены. Она способствовала тому, что преступления вроде опытов на животных смогли стать законными только тогда, когда вытеснение чувства вины в науке стало чуть ли не правилом хорошего тона.

Церковь не всегда молчит по поводу опытов на животных. Нередко бывают случаи, когда она их поддерживает. Нельзя без ужаса думать о пересаживателе обезьяньих голов Роберте Вайте (Robert White) – ему не стыдно подчеркивать, что он благочестивый католик, и мы с ужасом узнаем о том, что церковь его исследования  одобряет, то есть, защищает.

Заявление, которое в 1966 году сделал архиепископ Перуджи, тогда еще пресс-секретарь Ватикана, могло бы подтолкнуть Иисуса Христа во время его жизни к очищению храма (Ганс Рюш в «Убийстве невинных»): «Есть пропагандистские кампании, которые Церковь не может одобрить, например, кампания против научных экспериментов на живых животных. Церковь не против вивисекции животных, которая так помогла медицинскому прогрессу». Правда он рекомендовал страдания животных «сокращать до минимума, что на сегодняшний день легко достижимо с помощью полного наркоза и местной анестезии». С другой стороны, несомненно, что страдания животных, «у которых нет ума и свободы, не стоят на одной ступени со страданиями людей, которые щедро наделены умственными способностями».

«Ум, свобода и способность мыслить» в экспериментальной науке привели к тому, что Бог оказался смещен, а его место занял идол. Нечто сходное с тем, что написал в газете бывший пресс-секретарь Ватикана, я слышал из уст разных священнослужителей (и читал) неоднократно и как психиатр могу только сказать, что подобным людям требуется помощь врача, так как они серьезно больны и могут представлять опасность для своего окружения – ведь ориентируются на них (чем больше их влияние, тем больше опасность). Только такие пациенты – разумеется, мы обнаруживаем их не только в церкви, но главным образом в лаборатории – принадлежат именно к той группе пациентов, которые сами себя считают здоровыми и при внешней критике заявляют о своей неприкосновенности и непогрешимости. Им как минимум требуется посетить психиатра, чтобы он им помог обрести Бога в своем сердце, патологически стремящемся к эгоцентризму. Я как  врач и христианин без каких-либо колебаний принял бы такого пациента и обеспечил бы ему оптимальную помощь, но все же я должен предостеречь от того, чтобы такие властные люди были предводителями для других. Они неправомерно используют свою власть, направляя своих подопечных по неверному пути, загоняя их в бездну, которой сами идут навстречу.

Там, где концентрируется власть, всегда есть опасность. Церковь тоже пала под тяжестью естествознания, претендующего на всевластие; и она тоже не хочет отказываться от целого, где существует человек. 
Пришло время разъяснить каждому человеку, что нет худшего влияния и угрозы, чем со стороны науки, допускающей злоупотребления. Мы должны положить конец слепой вере, а также безразличию к преступлениям от науки, мы должны отказаться от их недооценки. Следует также критически взглянуть на церковь и ее пастырей.

Здесь мне хотелось бы еще раз повторить: бывают и достойные  пастыри (везде, в том числе среди ученых), но их мало, и нередко им ограничивают свободу слова. Также они не находятся на первом плане, так как их вытесняют, у них пытаются отобрать паству. Таких людей надо искать, их нельзя найти среди известных людей, находящихся на виду. Нередко их дискредитируют, признанные пастыри идут на все, чтобы люди усомнились в истинных служителях и держались от них подальше.
Если церковь хочет выполнять свою задачу, то она должна отказаться от равнения с естествознанием. Невозможно продать душу дьяволу и одновременно требовать царства небесного. Хочется надеяться, что церковь поймет свою вину, связанную с бездействием, и что болезненное осознание преступления к животным будет способствовать новому мировоззрению. Именно Евангелие дает ей возможность сделать много хорошего как для животных, так и для людей.

Я знаю, что использую резкие выражения, и да простят меня читатели. Но я не могу поступить иначе, кроме как признать себя ответственным за правду, потому что я чувствую обязанность это сделать. Не в последнюю очередь я благодарен своей собственной болезни, которая мне открыла глаза на глубокие задние планы экспериментальной науки. Они извращаются, потому что  не уделяют внимания самонаблюдению или вообще отказываются от него. Притязание на власть собственного «я» противится всякому контролю и всякой критике. До тех пор, пока человек более-менее сохраняет душевное здоровье, честное самонаблюдение должно высвобождать осознаваемые, ощутимые конфликты и направлять противодействующие силы на тревожные и болезненные желания. Если внутреннее видение исчезает, то человек прекращает всякие внутренние духовные контакты с самим собой, и это приводит к разрушительному самообманному сопротивлению. В некоторые моменты он даже таким образом может почувствовать себя настолько сильным и свободным от страхов, но только в коллективе, идущем ему навстречу в том, чтобы полностью заглушить еще не угасшие угрызения совести и чувство вины. В крайних случаях становится уже невозможно испытывать какие-либо сомнения или уколы совести в связи со своим преступлением.

Я совершенно сознательно вновь и вновь называю опыты на животных своим именем: преступлением! Это должно проникнуть в самые глубины нашего подсознания. Экспериментальной науке удалось «преобразовать» преступление в героический поступок, совершаемый «во благо» человечества. И мы все подвергаемся опасности пасть жертвой этого превращения, потому что мы отказываемся размышлять самостоятельно и тем самым перекладываем личную ответственность на коллектив, что способствует разрушению. Самое худшее состоит в том, что тем самым мы теряем способность чувственно воспринимать происходящее с нами, когда мы покидаем коллектив. Я должен вспомнить промывание мозгов, могущее полностью изменить наши чувства, мысли и поступки так, что мы этого не осознаем. И именно такое промывание мозгов общественности  сейчас производит экспериментальная медицина во все больших масштабах.

Прежде чем люди перестали испытывать чувства вины, они прошли через долгий процесс неправильного развития. Где человек избавляется от совести, там конфликты становятся более явственными, а чувство сострадания и жалости перестает мешать. Имеют место страшные опыты на животных («если они должны быть!»), а люди, задействованные в них,  не испытывают никаких угрызений совести. То, насколько отделится удовлетворение садистских наклонностей, очень различается. Мои опросы привели к высказываниям, которые меня не удивляют: «Как будущий врач я раньше была против опытов на животных. У меня была склонность защищать и освобождать то бедное существо, которое лежало, привязанное, на столе. Я совершенно четко ощущала в душе, что должно произойти нечто, равнозначное обычному преступлению, только оно разрешено и предписано. В последний момент я предприняла робкую попытку высказать сомнения относительно необходимости этого опыта на животных. Меня тут же настигло презрение и «сочувственные» насмешки. Мне не осталось ничего другого, кроме как переложить мое предубеждение и сострадание на ответственного преподавателя. Но самое худшее происходит и сейчас: когда я перешла естественные границы и побывала “на работе”, у меня возрос научный интерес и достиг того (после неоднократных опытов на животных), что я начала чувствовать себя великой и могучей и стараюсь подражать экспериментатору, быть такой же, как он. Я никогда не забываю это чувство превосходства и упоение быть властелином жизни и смерти». Это признание может говорить само за себя. И оно не единично.

Церковь тоже превратилась в коллектив, где никто не считается ответственным за опыты на животных. «Пехота» от теологов избегает личной ответственности и тем самым указывает на свою некомпетентность говорить об опытах на животных. Это – вопросы для «вышестоящих». И что же тогда, если эти «вышестоящие» с необходимой властью и влиятельностью тоже больны? Теологам остается только допускать или даже одобрять опыты на животных, если у них самих не было внутреннего, духовного развития, охватывающего человека на всех уровнях. Только тогда может случиться, что интеллект и разум окажутся сопоставимы с заточенными клинками для убийства всего, что им не подчиняется.

Это закономерно, что фармацевтические компании и другие представители опытов на животных выдвигают требование дискутировать об опытах на животных исключительно предметно и рационально. Если действительно выйдет ситуация, когда противники опытов на животных не будут в разговоре с экспериментатором проявлять эмоций, то они уже на нужном пути. В этом случае они уже инфицированы бациллой замещения, и противник опытов на животных превращается в их сторонника. Данный процесс может иметь место тогда, когда человек дискутирует о преступлениях по отношению к животным, но не испытывает внутренней сопричастности. Это приводит к тому, что вопрос о необходимости опытов на животных решают рассудок и интеллект (больные и выродившиеся) при отключении сердца (как защитника страждущих). Да, может легко быть, что произойдет отождествление с внешне могущественным экспериментатором. Если мы сами страдаем от чувства неполноценности, то потребность в повышении оценки может стать поводом для того, чтобы через идентификацию объединиться с могущественным (для которого нет границ!) и посредством него тоже стать могущественным. При этом человеку приходится смириться с тем, что он, сам того не желая, становится предателем животных. Желание отождествления может быть всего лишь попыткой избавиться от мучительного комплекса неполноценности.

При начале идентификации мы заметим, что находим экспериментирующего ученого более симпатичным, что чувствуем умиление, когда он говорит о своей домашней слбаке или морской свинке. Или же мы вдруг решим, что опыты на животных могут быть не такими уж плохими, так как у исследователей тоже есть сердце (и домашние животные), и они не заинтересованы в (ненужном) мучении животных. Мы также чувствуем, что испытываем даже некоторую благосклонность к экспериментаторам, и у нас развивается готовность идти на уступки, принимать оговорки, делающие животное вновь беззащитным перед экспериментатором.

В дискуссии с учеными, занимающимися опытами на животных, отключать чувства неправильно, потому что мы сталкиваемся с опасностью и в себе задушить и убить любовь к живым существам. До тех пор, пока мы способны к любви, у нас при всяком соблазне совершить преступное действие по отношению к животным появляются предупредительные сигналы в форме зова сострадания и милосердия. Если эта любовь достаточно сильна, то нам будет дарована сила выстоять до тех пор, пока опыты на животных (без оговорок) не останутся в прошлом.

Но неверно также давать своим чувствам свободный выход без каких-либо ограничений. Если отождествлять себя со страданиями животных, не контролируя эмоции, то может случиться, что человек – дабы спасти животное от страданий и себя от необходимости сострадания – станет проявлять насилие по отношению к экспериментатору и даже посягать на его жизнь. Но принцип талиона (возмездие) не может устранить опыты на животных и покончить с бедственным положением подопытных животных.

Церковь имела бы возможность в массовом порядке пресечь идентификацию со сторонниками опытов на животных, если бы она открыто и  смело идентифицировала себя с жертвами нашей науки. Она этого (еще) не может, потому что любовь в том виде, в котором ее проповедовал Иисус Христос, оказывается выключена фарисейством.

Церковь, куда идешь?

«Без крыс и мышей, без непрерывных мучений миллиардов подопытных животных наша медицина и здравоохранение двигались бы совсем в другом направлении. Она должна отказаться от своей секретности, божественной секретности, секретности своего кровотока,  лимфы, защитных сил. Мы мучаем их, чтобы отвратить удары судьбы, и не замечаем, что этот путь ведет аккурат в пропасть. Мы больше не  вступаем в борьбу с болезнью достойно – вместо этого мы делаем себе прикрытие из тел беззащитных братьев. Это трусливый оппортунизм, праздник низости и подлости. Мы больше не люди. Мы чудовища.

Доктор медицины Райнхольд Браун (Reinhold Braun), офтальмолог

Последствия на практике

«Нам надо бороться против того духа наивной жестокости, с которым мы  обходимся по отношению к живому. Религии и философия занимались этой проблемой поведения к творениям, но только применительно к человеку. Но животные подвержены страданиям точно так же, как и мы. Истинная, глубокая человечность не  позволит нам причинять им страдания. Это понимание снизошло на нас слишком поздно. У нас есть долг добиваться такой человечности во всем мире,и нам следует отнестись к этой обязанности, доселе упускаемой из вида, со всей серьезностью».

Альберт Швейцер (Albert Schweitzer), врач из лесной хижины (незадолго до смерти)

Мы как противники опытов на  животных ограничивались главным образом исследованиями того, полезны ли эти эксперименты для здоровья человека или вредны, и того, могут ли они быть этически оправданы.  Когда человек задается вопросом этики экспериментирования на животных, то его вообще не воспринимают всерьез, к нему относятся с сочувствием или же превращают его в объект насмешек, сопровождаемых подсознательной агрессией и ехидной иронией – по возможности публично. «Этика» экспериментальных исследований с животными показывает, как можно преступление сделать понятным и перевернуть его с ног на голову. Она говорит об ответственности и строгих этических критериях, чтобы самой себе придать иллюзию моральной незапятнанности. Так называемые комиссии по этике (состоящие главным образом из сторонников вивисекции) принимают решения о том, какие опыты на животных  следует заменить из этических соображений. Когда определенные исследования оказываются под запретом, то чаще всего это бывает связано с тем, что с научной точки зрения они больше не представляют интереса. Я ни на йоту не верю тому, чтобы какие-то опыты отклонялись из сострадания и жалости к используемым в них животным. Для меня комиссия по этике равнозначна комиссии по смертной казни: примета нашей лживой эпохи материализма, примета, означающая, что этикетирование и содержание больше могут не соответствовать друг другу, если у фальсификаторов достаточно власти для затыкания рта возможным критикам. У комиссии по смертной казни есть компетенция выносить смертный приговор, и она решает, какие преступления против лабораторных животных этически безупречны, так, что их можно оправдывать.

На мои возражения мне неоднократно с возмущением заявляли, что  в такие комитеты допускают и противников опытов на животных (но только «приличных», «готовых к сотрудничеству» и «неэмоциональных» представителей).  Утаивать здесь нечего. Этот доступ с так называемым правом участвовать в совместном решении представляет собой фарс чистой воды: во-первых, в процентном отношении доля критиков настолько незначительна, что они в любом случае в решающих требованиях не имеют влияния, во-вторых, именно к этим людям пристально присматриваются. Читатель может постараться и сам подумать, с помощью каких методов выбирают таких представителей.

Я знаю, что сведующему психоаналитику никогда не дадут возможности оказывать влияние в комиссии по этике: если бы у него было мужество, если бы он был непоколебимым защитником подопытных животных, то он бы обладал компетенцией для разоблачения той мнимой этики и ее сторонников. Это невозможно, чтобы существующая этика желала добра подопытным животным. Напротив, научная этика призвана служить успокоительным средством для среднестатистических граждан и отводить внимание от фактов. Опыты на животных и их этика неразрывно связаны друг с другом. Пропасть между реальностью – между тем, что действительно происходит с подопытными животными – и тем, что, по заявлениям науки, делается для блага этих жертв, велика. Одиночный наблюдатель – он еще должен быть достаточно решительным, чтобы выступать за благополучие животных – никогда не сможет ее устранить. Это расхождение имеет своим следствием столь сильное нервное напряжение, что человек не может его долго выдерживать без психических изменений (Хорст Штерн (Horst Stern) служит примером, в этом он сам признается). Входя в состав комиссии по этике, противник опытов на животных под давлением конфликтной ситуации вынужден либо отказаться от своих задач, либо играть роль. Лишаясь возможности быть хозяином своим чувствам – они вновь и вновь возвращаются к страшным деянияя, происходящим под личиной этики – человек может почувствовать желание обойтись с преступником так же, как тот поступал с животными. Различие состоит только в том, что первое преступление является престижной и хорошо оплачиваемой службой науке, а второе было бы общественно опасным деянием или хладнокровным убийством, и после рассмотрения дела оно бы на много лет или даже на всю жизнь привело в закрытое отделение психиатрической больницы или в каторжную тюрьму.
Мне кажется весьма существенным то, что мы действительно начинаем осознавать следующий факт: этика экспериментирования с животными всего лишь задается вопросом, какие преступления она хочет назвать допустимыми, а не тем, разрешены ли преступления.

Первый вопрос, можно ли вообще (безнаказанно) совершать преступления, никогда не появлялся отдельным пунктом. Между тем, к счастью, к противникам опытов на животных присоединяются юристы и работают бок о бок с врачами, самыми разными учеными с многочисленными группами защитников животных, поставившими цель окончательно упразднить вивисекцию.

Преступление, заключающееся в экспериментировании на животных, еще легально и (как минимум для экспериментальной медицины) является неприкосновенным, почетным занятием, за которое можно даже получить Нобелевскую премию или другую высокую награду. К медикам-одиночкам, еще 15 лет назад осуждавшим опыты на животных, относились, как к надоедливым мухам или дуракам, которых следовало бы лишить врачебной сертификации. Медицина была еще настолько уверена в своей неограниченной свободе и силе, что она никогда не принимала всерьез в расчет необходимость обороняться; а сегодня она вынуждена это делать. Еще несколько лет назад СМИ были практически полностью под ее контролем и находили желающих «произвести вивисекцию» врачей и других противников опытов на животных как по телевидению, так и в газетах; но сейчас это стало труднее. Работнику газеты или телевидения не обязательно ждать увольнения, если он даст слово и противникам опытов на животных; хотя нельзя не отметить, что равных возможностей не будет обеспечено еще долго. Но и это может измениться, когда объединившиеся противники опытов на животных с помощью все более весомых аргументов сумеют оказать давление и подорвать уверенность экспериментаторов в их скрепах. Правда об опытах на животных и их подоплеке выйдет на поверхность – это всего лишь вопрос времени.

Наше участие имело последствия – в том числе для науки.
Я внес в название этой главы слово «последствия» после того, как сделал анализ ситуации несколько с иного ракурса.

Все, что мы чувствуем, думаем, делаем или не делаем, имеет последствия или результаты, которые  сказываются на нас и на других и создают будущую жизнь. Нашу прошлую жизнь тоже самым серьёзным образом определяли последствия наших индивидуальных или коллективных действий.

Опытов на животных и их результатов можно было бы избежать, если бы каждый отдельный человек не пренебрегал своим общечеловеческим долгом в плане всеохватывающей этики и не перекладывал свою коллективную ответственность на науку и сопряженные с ней заинтересованные группы.

Мы потеряли внутреннюю стойкость, потому что, несмотря на способность к большим материальным достижениям, в духовном плане мы находимся в состоянии упадка. При нашей сверхзанятости мы теряем целостное видение и поэтому подпадаем под внешнее влияние. Например, в медицине мы цепляемся за экспериментальную модель в надежде, что она все приведет в порядок. Мы ищем уверенности там, где ее точно нельзя найти.

Еще врач и теолог Альберт Швейцер (Albert Schweitser) сожалел о недостаточном внутреннем стержне современных людей, когда за самоуверенной манерой поведения скрывается большая внутренняя неуверенность. Духовная уверенность глубоко укореняется в каждой частице человеческого бытия, которая чувствует единство с большой, всеохватывающей сущностью – с Богом. Человек, живущий с этим чувством будет самостоятельным в своих решениях и не станет зависимым от науки, принимающей солидный вид. Материальные ценности и блага его не ослепят, и он никогда не отречется от этики и связанной с ней гуманности, не станет использовать их в преступных целях и наршать их. Опыты на животных это следствие нашего отречения, безразличия, желания владеть ценой чужой жизни, а прежде всего недостатка любви и солидарности со всем сосуществующим с нами. Мы не есть совершенно невинные творения, которые абсолютно «незаслуженно» испытывают на себе последствия экспериментальной медицины, ее медикаментов и других опасных средств лечения

Это понимание очень важно, так как мы в противном случае полагаем, что сделали достаточно, когда козел отпущения найден и разоблачен. Первый шаг был очень важен, но за ним должен быть и второй: движение вовнутрь и, таким образом, новое ориентирование.

Если мы хотим отменить опыты на животных, то каждому из нас следовало бы проникнуться убежденностью, что для лишения науки питательной среды мы должны вернуться к той упомянутой внутренней уверенности и связанной с ней осознанности. В результате укрепления божественного нам достанется способность различать: мы уже не будем подвержены манипуляциям: лучшие приемы рекламы теряют свою силу убеждения и внушения перед лицом нашей внутренней осознанности. Она дает нам уверенность при соприкосновении с этическими вопросами и обеспечивает возможность принимать все решения с оглядкой на целое, в котором мы участвуем. Или, если выражаться иначе, нас уже нельзя соблазнить. И каковы будут последствия того, что мы изменимся, почувствуем нашу личную ответственность и станем выполнять наш долг – защищать жизнь от страданий, страха, разрушения? То возникновение новой гуманности и однозначной этики, и на таком фундаменте вивисекционная наука сама отомрет.

Если мы однажды в полной мере осознаем, что нам самим  придется отвечать за многие последствия – положительные и отрицательные, поддерживающие и разрушающие жизнь – то мы станем осторожнее. Если бы мы сначала задумывались о правильности чего-то только ввиду оценки последствий, касающихся нас лично, то мы бы уже сделали правильный шаг. Самостоятельное мышление ведет к самостоятельному мнению и, наконец, к пониманию, что у всех у нас одинаковая судьба, то есть, благо каждого зависит от продолжительности блага всех. Долгое время мы попустительствовали науке, держащейся на убийстве животных, это имело роковые последствия, и даже будущим поколениям придется страдать ввиду их долгосрочности.

Давайте положим конец разрушениям, которые вошли в медицину из-за вивисекционной науки! Она убивает не только животных, но и людей. В человеческой области воспрепятствование убийству давно уже сходит на нет, уступая дорогу рутинному легальному или нелегальному уничтожению нежеланной или «недостойной» жизни. Происходит сомнительное сращивание научных и этических доказательств за абортирование плода с «этикой» вивисекционной медицины. В случае с прерыванием беременности еще есть определенные тормоза, связывающие руки оппонентам, но все равно всегда находится достаточно оправданий для убийства нерожденной жизни. Особенно бросается в глаза то, что зародышей «используют», их все больше «сбывают» для научных экспериментов. Все чаще становится известно о том, что исследователи сожалеют о слишком малом числе эмбрионов, имеющихся в наличии. То же самое касается получения органов от жертв несчастных случаев.  

Разрушительное действие опытов на животных имеет воздействие, которое становится все более обширным и охватывает другие области человеческой жизни. Все более и более очевидно, что медикаменты, которые были получены с помощью опытов на животных, проверяются на ничего не подозревающих пациентах, и никто не обращает их внимание на то, какими на самом деле могут быть последствия такого лечения, какую часовую бомбу с непредсказуемыми последствиями принимают так называемые «добровольцы». А здоровым людям, пока что еще не связанным с медициной, но вполне возможным ее пациентам в будущем желательно бы помнить о вероятных ее последствиях для организма и вести себя соответствующим образом. Во имя интересов своих и других людей – без их благополучия и уверенности наше собственное существование тоже оказывается под угрозой.

Мне бы хотелось поговорить еще об одном последствии: кто выступает против опытов на животных, тот должен также быть готов при серьезной болезни соприкоснуться с последствиями. Болезнь, угрожающая жизни – в моем случае это лейкемия – может стать пробным камнем истинности наших убеждений. К сожалению, у многих заслуженных противников вивисекции к этому моменту появляются сомнения. У них не хватает мужества испробовать все на деле, и они тайно, из страха перед болезнью и смертью возвращаются к официальной медицине и в конце концов все же умирают после многих дополнительных страданий.

Если мы хотим избавиться от экспериментальной медицины и ее последствий, то нам нужно другое отношение к болезни и смерти. Эта медицина являет собой медицину мертвых, она базируется на смерти – как она может защищать и поддерживать жизнь во всей ее целостности? Это странно и все же психологически хорошо понятно, что мы, несмотря на более качественные знания, надеемся, что в будущем опыты на животных одержат победу над болезнями и смертью.

Я ответственно заявляю, что медицина, которая зиждется на жестоком обращении с животными и их убийстве, в конечном счете станет и для самих людей смертельной опасностью. Это последствие убийства. Хоть мы и можем соглашаться с тем, чтобы опыты на животных оставались в рамках закона, но мы должны также почувствовать и последствия нашего бездействия.

Кто отважится принять на себя болезнь, не отказываясь из-за страха от собственных убеждений, тот всегда будет черпать новые силы из своего решения. Ему откроются духовные ресурсы, обеспечивающие для его жизни богатые возможности познания и способствующие уверенности, которую можно получить только из собственных переживаний. Это уверенность, которая помогает больному, несущему последствия своих внутренних убеждений. Сегодня есть много возможностей облегчить и сделать переносимыми многие тяжелые болезни (а во многих случаях и вылечить), не вредя животным.  Тем не менее, мне хотелось бы предостеречь от слишком больших надежд на будущее без болезней. Будут появляться новые болезни, неподвластные медицине, до тех пор, пока она будет базироваться на лекарствах и методах лечения, полученных через животных. Одно из новых бедствий – эпидемия СПИДа, которая опять же представляет собой последствие, и следовало бы осветить его задний план, чтобы прийти к пониманию сути болезни и к мысли, что опыты на животных становятся причиной новых бед и не приносят избавления. По моему убеждению, мы не можем больше терять время: нам следует сделать выводы из всего отрицательного опыта и не успокаиваться ло тех пор, пока все опыты на животных не будут законодательно запрещены.

Мы должны помнить еще об одном последствии: если мы запретим опыты на животных не полностью, а будем сокращать их лишь шаг за шагом, то в действительности ничего не изменится; из-за такого образа действий опыты на животных избавятся от клейма преступления и даже при ограничении будут легально продолжаться. Так давайте сохранять ясный ум и сострадание! Нам не придется раскаиваться о нашем мужестве и участии.

Ибо участь сынам человека и участь скоту –
Одна и та же им участь:
Как тому умирать, так умирать и этим,
И одно дыханье у всех, и не лучше скота человек;
Ибо всё-тщета.
Всё туда же уходит,
Всё – из праха, и всё возвратится в прах;
Кто знает, что дух человека возносится ввысь,
А дух скота – тот вниз уходит, в землю?

Проповедник Соломон, 3, 19-21

Дополнения и признание

Только та любовь, которая освобождена от «Я», – безусловная любовь – признает единство всей жизни и бессмертие всего живого. Божественная сила, которая дарит жизнь, находится по ту сторону от всего сущего и не достигает сознания человека до тех пор, пока он преклоняется перед по-детски наивным убеждением о власти над жизнью и смертью.

Я подхожу к концу моей книги, которая меня часто беспокоила. Вновь и вновь мне приходилось опасаться, что я не смогу ее завершить. Я ее начал, будучи, так сказать, здоровым человеком, и во многих случаях проходили месяцы, прежде чем появлялась новая глава. Я не хотел писать научную книгу или справочник для антививисекционистов – мне хотелось бы разделить ее со всеми людьми на моей стезе, кто, как и многие другие, имеет цель покончить с опытами на животных. С помощью этой книги мне хотелось бы дотянуться до всех тех, кто идет со мной или встречается мне на моем пути, чтобы им помочь в моменты уныния, усталости, нерешительности или разочарования, а также при соприкосновении с колоссальными задачами, которые нам еще предстоят. Мне было мучительно больно, что из-за болезни я уже не мог находиться в боевом строю, и мой отход все чаще неверно толковали. Разочарованные защитники животных считали, что я бросил их на произвол судьбы. Но это не так, и я надеюсь, что для многих из них эта книга может стать воспоминанием о совместных годах борьбы и знаком моей солидарности. Она написана не по стандарту и не в соответствии с упорядоченной тематикой. Это скорее книга, возникшая в результате пути моих собственных страданий, и их я считаю залогом преданности для всех тех, кто неутомимо и ценой многих личных жертв выступают против могущественных интересов ради освобождения животных.

Я все еще надеюсь, что противники опытов на животных придут к прекращению междуусобной войны, дабы вместе, через мобилизацию всех сил достичь большего. Я отдаю себе отчет в том, что, к сожалению, и среди антививисекционистов есть люди с большими притязаниями на власть, и они угрожают нашему делу, так как могут стать диктаторами. Хотелось бы, чтобы эти люди – которые, надеюсь, все же заинтересованы в прекращении опытов на животных – осознали свою ответственность и избегали уподобления экспериментаторам: порабощать и подвергать вивисекции других и таким образом дискредитировать себя. Там, где реализуется стремление к власти, а благородные сами по себе дела приходится подставлять под удар ради проявления во всей полноте эгоцентрических импульсов, возникает ситуация, которую мы припоминаем ученым.

Невозможно всех антививисекционистов привести к одному знаменателю. В этом совсем нет нужды. Есть разные люди с разными дарованиями, и их можно использовать по-разному. Давайте будем терпимыми! Если каждый делает все возможное – от чистого сердца, без личных притязаний на власть – то успех не заставит себя ждать. Когда мы пытаемся поработить других и переделать их, в соответствии с собственными представлениями, то столь необходимые жизненные силы гибнут. Мы все должны стать не зависимыми от своего «вождя», думать самостоятельно, осознавать наши чувства и включать их при принятии решений, и перенять на себя ответственность за них никто не сможет. Это нехорошо следовать за вождем, который наделяет себя властью и принимает диктаторские решения без сотрудничества с пехотой, призванной делать самую важную работу. Мы всегда должны вести диалог с нашей совестью, когда нас быстро пытаются на что-то уговорить.

Мы слишком охотно поддаемся рациональным соображениям и позже при известных обстоятельствах бываем вынуждены сделать болезненное открытие, что действовали вразрез с внутренними убеждениями. Нам каждый день требуется время покоя и самоанализа, когда над нами не будет проноситься ураган чувств (идущий извне или изнутри), и когда мы не будем испытывать толков к необдуманнымидействиям.

В наших сердцах есть маяк, который всегда дает возможность найти надежную гавань (наше божественное «я»). Нам нужно регулярно дистанцироваться ото всего, что идет извне, и быть с собой наедине. Мы можем испытывать уверенность по отношению к самим себе и к подопытным животным только тогда, когда в покое и в состоянии внутренней гармонии вынашиваем ответы на неразрешенные вопросы.

Мы живем в изнурительное время, и кажется, что оно нам уже не предоставляет нам возмжности регулярно отстраняться от окружающего мира. Вместе с тем, ежедневные полчаса внутреннего созерцания дадут нам больше а плане внутренней гармонии и духовного здоровья, чем лучшая программа по фитнесу, которую мы тоже выполняем в спешке.

Большинство людей придерживаются мнения, что со смертью «все кончено», и поэтому во время земной жизни надо получить максимальную выгоду от всего, чем мы располагаем. Пока что лишь у немеогих есть смутное подозрение о том, что смерть не освобождает нас от ответственности за нашу жизнь и поступки. Я убежден в том, что мы пожинаем (как «здесь», так и «по ту сторону») все, посеянное нами, и что в будущем нам придется искупить страдания и боль, причиненные другим живым существам (людям, животным, растениям и т.д.), равнодушие к ним.

Меня занимает еще одна ключевая проблема: кто знает, насколько жалкое существование (жизнью это назвать нельзя) влачат нынешние сельскохозяйственные животные с момента появления на свет до бойни, тот вряд ли сможет с чистой совестью прикоснуться к мясу. Это необходимо, чтобы мы добивались освобождения подопытных животных от всех задействованных сторон, но не следует укланяться от такого требования справедливости и любви как сострадание к сельскохозяйственным животным и всем другим животным, страдающим из-за бездумного и жестокого человечества.
Мы не можем выступать против опытов на животных и одновременно закрывать глаза на еще большую нужду сельскохозяйственных животных. Нам не следует сегодня предъявять обвинения экспериментальной науке, а завтра с удовольствием пожирать колбасу или жаркое.

Освобождение сельскохозяйственных животных возможно только при помощи каждого отдельного человека: оно заключается в отказе от мяса! Массовое убийство животных прекратится, когда мы побеспокоимся о том, чтобы оно не финансировалось.

Моя болезнь научила меня большему, чем определять центр тяжести. Я стараюсь каждый день планировать (в отношении моей личной ответственности и исполнения долга) так, как будто он последний. Я пробую облегчить жизнь знанием того, что наша реальная жизнь зависит не от материи, не от нашего тела. Чем дольше болезнь длится, тем больше я узнаю самого себя, свою сущность, которая зиждется на бесконечном, на универсальном «я», на Боге. Он проявляется не только как нечто безличное, всеохватывающее, веевременное и внепространственное, вечное, но также и как личное живое Ты. Теперь я знаю, что смерть – когда перед смертью мы становимся тем, кем являемся на самом деле – означает расширение и углубление нашей индивидуальности и одновременно объединение с неделимым. На самом деле осознающую душу можно сравнить с бабочкой, которая из пустой оболочки – ставшей ненужной – устремляется к солнцу. Смерть может быть входными воротами в бесконечность, если мы способны освободиться от материи. Эту свободу мы в значительной мере познаем, еще находясь в теле, когда мы мало-помалу входим в вечную жизнь.
Мне хотелось бы закончить мою книгу указанием на то, что мы только тогда достигнем общей цели – отмены опытов на животных – когда подчиним наше «я», ориентированное на насилие и материальную пользу, высшей воле. Выиграет только тот, кто может терять – это предсказание открывает дверь к преодолению всех границ, что недоступно для души, терзаемой страстями, даже если она наделена всеми силами мира.

24 июня 1985 года доктор медицины Герберт Штиллер покинул свое тело. Еще накануне вечером он занимался переработкой этой книги, которая ему была так дорога.
Его друг и коллега-врач доктор медицины Фриц Шенк (Fritz Schenk) прочитал рукопись и внес последние правки. За эту дружескую услугу ему сердечная благодарность.

Бессердечная наука, Герберт Штиллер

© Herbert Stiller. Die Herzlose Wissenschaft. Munchen, F. Hirthammer, 1986. – 185 S.

© Перевод на русский язык: Анна Кюрегян, Центр защиты прав животных "ВИТА", 2015

Постоянная ссылка: http://www.vita.org.ru/library/philosophy/besserdechnaya-nauka.htm

Другие книги автора:

"Эксперименты на животных и экспериментаторы" (Вивисекция и вивисекторы). Герберт Штиллер, Маргот Штиллер

"Смертельные опыты. Эксперименты на животных и на людях". Герберт Штиллер, Маргот Штиллер, Илья Вайс

Материалы по теме:

Эксперименты на животных и альтернативы

Человек это женщина это собака это крыса

Убийство невинных. Ганс Рюш. Знаменитая книга швейцарского историка медицины на русском языке

Большой медицинский обман. Ганс Рюш

Тысяча врачей мира против экспериментов на животных. Ганс Рюш

ВИДЕО:

Подопытная парадигма

Гуманное образование в странах СНГ

Комментарий

Вернуться к началу

Наверх