|
В ЗАЩИТУ ПРАВ ЖИВОТНЫХ
Том Риган
Сокращенный перевод с английского А. Елагина и Е. Мигуновой
Tom Regan, 1985. The case for animal rights, University of
California Press, Berkeley, Los Angeles, 425 рh.
Tom Regan, 2001, Defending animal rights, University of
Illinois Press, Urbana and Chicago, 179 p.
© Киевский эколого-культуpный
центp, 2003
http://www.ecoethics.ru/b63
СОДЕРЖАНИЕ:
ЧТО ТАКОЕ ПРАВА ЖИВОТНЫХ
Права животных являются большим, чем философская
идея; это также название общественно-политического движения: Движение
за права животных. Насчитывающее десять миллионов членов в Соединенных
Штатах и находящееся в числе наиболее быстро растущих прогрессивных
дел в Америке, это движение бескомпромиссно поддерживает аболиционистские
цели, которые, оцениваемые по современным стандартам, могут показаться
"радикальными" большинству людей, включая большинство
философов. Движение стремится, например, положить конец использованию
негуманоидных животных в биомедицинском исследовании, скорее. "Не
большие клетки", заявляет движение, "а пустые клетки".
Понятно, что те, кто говорит от имени мощных мировых биомедицинских
интересов, бросили вызов идее прав животных и философии, которая
формулирует ее, также, как по причинам, специфическим для их соответствующих
интересов, представители меховой промышленности и мясной промышленности
публично выразили свое общее несогласие с философией, которая,
если ее цели будут достигнуты, уберет их из бизнеса.
Все это понятно, даже похвально. В конце концов, решение об истине
должно быть принято на основе справедливого информированного столкновения
идей. Если сторонники прав животных предлагают миру прислушиваться
к истине и действовать в соответствии с ней, - какой они ее видят,
будет только уместно и правильно, что такая же возможность будет
у представителей Ассоциации скотоводов и Национальной ассоциации
биомедицинских исследований. Все мы, кто восхваляет свободу исследований,
и возможно, особенно философы, должны не только приветствовать
критическое общественное исследование противоречивых идей, но и
настаивать на нем. В некоторых руках, однако, справедливость - это
идеал, который больше ценится, когда нарушается, чем когда соблюдается.
На протяжении всей истории грубые нападения на посланца были знакомым
способом пытаться дискредитировать послание. Потому вместо компетентной
критики моего философского довода в пользу прав животных некоторые
люди на высоких местах, как внутри, так и за пределами академических
кругов, чернили мой характер, например, обвиняя меня в подстрекательства
других к бунту.
Моя позиция может быть подытожена следующим образом. Некоторые
негуманоидные животные напоминают нормальных людей в том, что подобно
нам они приносят в мир тайну единой психологической сущности. Подобно
нам они обладают разнообразием сенсорных, познавательных, волевых
и побудительных способностей. Они видят и слышат, верят и жалеют,
помнят и предвидят, и планируют, и предполагают. Более того, как
это верно в нашем случае, то, что случается с ними, имеет для них
значение. Физическое удовольствие и боль - их они разделяют с нами.
Но они также разделяют страх, гнев и одиночество, расстройство и
удовлетворение, хитрость и неблагоразумие, эти и множество других
психологических состояний и поведений коллективно помогают определять
умственную жизнь и относительное благополучие тех людей и животных,
которые (по моей терминологии) являются "субъектами жизни".
На мой взгляд, субъекты жизни имеют базовое моральное право на уважительное
обращение.
Базовое моральное право на уважительное обращение строго ограничивает
то, как мы можем обращаться с субъектами жизни. С индивидуумами,
которые обладают этим правом, никогда не следует обращаться так,
как с простыми ресурсами для других; в частности вред, преднамеренно
причиненный любому субъекту, не может быть оправдан посредством
объединенных преимуществ, полученных другими. В этом отношении моя
позиция является антиутилитарной теорией в кантовской, а не в милловской
традиции. Тем не менее, моя позиция расходится с кантовской, когда
доходит до определения того, с кем следует обращаться с уважением.
Для Канта только рациональные, автономные люди являются вещью в
себе, в то время как согласно моей позиции, все субъекты жизни,
включая всех негуманоидных животных, имеют равную внутреннюю ценность.
Именно на этом основании я прихожу к заключению, которое, согласно
шуточной реплике Яна Нервсона, квалифицирует меня как "радикала
со сверкающими глазами". На мой взгляд, поскольку использование
негуманоидных животных в целях моды, исследования, развлечения или
вкусового наслаждения приносят им вред и приводят к обращению с
ними как с (нашими) ресурсами, и так как такое обращение нарушает
их право на обращение с уважением, из этого следует, что такое использование
является морально неправильным и должно быть прекращено. Просто
реформировать такую институционную несправедливость (приняв решение
есть только "счастливых" коров или наставать на больших
клетках) - недостаточно. С моральной точки зрения требуется отмена
несправедливости.
РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ МОРАЛЬНЫМИ
И ЮРИДИЧЕСКИМИ ПРАВАМИ
То, имеют ли индивидуумы юридические права,
зависит от законов и другого юридического фона (например, конституции)
общества, в котором они живут. В некоторых странах (например Соединенных
Штатах) граждане, удовлетворяющие определенным требованиям, имеют
юридическое право голосовать или избираться на выборные должности,
в других странах (например, Ливия) граждане не имеют этих прав.
Более того, даже в тех странах, которые дают это право своим гражданам,
требования не всегда являются одинаковыми, и они подвержены изменениям.
В Соединенных Штатах, например, гражданам когда-то должно было исполниться
двадцать один год для того, чтобы они могли голосовать на федеральных
выборах, сейчас им должно исполниться восемнадцать. Одно время человек
не мог голосовать, если он был чернокожим или женщиной, или неграмотным;
сейчас он имеет это право независимо от расы, пола или образовательных
достижений. Юридические права, таким образом, подвержены большим
вариациям не только в различных странах в одно и то же время, но
и также и в одной и той же стране в различные времена. Когда речь
идет о юридических правах, не все индивидуумы являются равными.
Это не должно вызывать удивления. Юридические права индивидуумов
возникли как результат творческой деятельности человеческих существ.
Те права, которые изложены в Билле о правах, например, не были правами,
на которые граждане Соединенных Штатов могли претендовать, как на
законные права до того как эти права были документально сформулированы
и юридические механизмы, необходимые для их введения в действие,
начали свое существование. Концепция моральных прав отличается в
важных отношениях от концепции юридических прав. Во-первых, моральные
права, если они существуют, являются универсальными. Это означает,
что если какой-либо индивидуум (А) имеет такое право, тогда любой
другой индивидуум, подобный А, также имеет это право.
Раса, пол, религия, место рождения или страна проживания индивидуума
не являются имеющими отношения к вопросу обладания моральными правами
характеристиками. Мы не можем отрицать того, что индивидуумы обладают
моральными правами, как мы можем это делать в случае с обладанием
юридическими правами, из-за, к примеру, места, в котором они живут.
Вторая характеристика моральных прав состоит в том, что они являются
равными. Это означает, что если два любых индивидуума имеют одно
и то же моральное право (например, право на свободу), тогда они
обладают этим правом в равной степени. Обладание правами не бывает
в степенях. Все, кто обладает ими, обладает ими в равной степени,
будь они, скажем, белыми или черными, мужчинами или женщинами, американцами
или иранцами. В-третьих, моральные права, в отличие от юридических
прав, не возникают как результат творческих актов какого-либо одного
индивидуума (например, деспота) или какой-либо группы (например,
законодательной ассамблеи). Теоретически человек может создать юридическое
право, которое согласуется с моральными правами или защищает их,
но это не то же самое, что создание моральных прав .
УМЕСТНО ЛИ НАСИЛИЕ ПРИ ЗАЩИТЕ ПРАВ
ЖИВОТНЫХ
Немногие вопросы разделяют защитников прав
животных больше, чем роль, которую насилие должно играть в способствовании
их целям. Более того, немногие вопросы объединяют противников прав
животных больше, чем осуждение насилия, которое некоторые приписывают
без разбора всем защитникам прав животных. Защитник или противник,
одна вещь является ясной: когда доходит до обсуждения прав животных
и насилия, производится намного больше тепла, чем света.
Три важных вопроса следует различать. Первый: что такое насилие,
второй - может ли насилие быть морально оправдано и если да, то
когда, и третий - почему люди используют его. Относительно первого
вопроса многие защитники прав животных утверждают, что насилие может
быть направлено только против разумных форм жизни, человеческих
и иных. До тех пор, пока никому не причинен вред, никакое насилие
не совершено. Принимая этот путь понимания насилия, защитники, которые
уничтожают только собственность, - скажем, забрасывают зажигательными
бомбами лаборатории в университетских корпусах или топят суда, охотящиеся
на китов пиратским способом в экстерриториальных водах - могут описывать
себя как участвующих в ненасильственном активизме.
Я не думаю, что концепция насилия ограничена таким образом. Кто-то,
кто поджигает пустующую клинику для абортов или пустую церковь,
не причиняет никакого физического ущерба каким-либо способным чувствовать
существам, но предположить, что эти действия являются ненасильственными,
означает ужасно исказить то, что означает насилие. Мы не должны
травмировать кого-либо, чтобы использовать насилие против чего-либо.
В той степени, в какой защитники прав животных участвуют в действиях,
которые повреждают или уничтожают собственность, они участвуют в
насилии.
Часть причины, по которой некоторые защитники определяют насилие,
так как они это делают, может быть прослежена до того, каким способом
они отвечают на второй вопрос. Большинство защитников являются пацифистами:
то есть большинство полагает, что насилие является неправильным.
Поскольку некоторые из тех защитников, которые считают себя пацифистами,
не думают, что будет неправильным взрывать грузовики, загруженные
мехами или мясом, определение насилия скроено так, чтобы соответствовать
требованиям пацифизма. Все насилие является неправильным: поскольку
подрыв грузовика является неправильным, он должен быть насилием.
Правда, я думаю, является другой. Если кто-нибудь взрывает грузовик,
поджигает лабораторию или топит судно, нелегально охотящееся на
китов, он производит серьезное насилие, даже если никто не пострадал.
Описывать эти действия как "ненасильственные" означает
неверно поступать так, как это делают военные, когда они описывают
гражданское население, которое было убито или искалечено как "сопутствующие
разрушения". Тем не менее, тот факт, что разрушение собственности
считается насилием само по себе, не делает такое разрушение правильным.
То, является ли такое действие неправильным, остается открытым вопросом,
вопросом, на который нельзя ответить просто, апеллируя к тому, что
означают слова. Ни на один другой моральный вопрос нельзя ответить
таким образом.
Те люди, которые считают себя защитниками прав животных - и я,
конечно, включаю себя в их число - также рассматривают себя как
часть движения социальной справедливости: движения за права животных.
В этом отношении защитники прав животных полагают, что общие связи
объединяют их с теми, кто работал ради справедливости в других областях:
например, для женщин, цветных людей, бедных, и геев, и лесбиянок.
Борьба за равные права для и среди этих людей едва ли завершена;
борьба за права животных только началась, и эта последняя борьба
обещает быть, как минимум, более трудной и длительной, чем любая
из ее родственников в области социальной справедливости.
Борьба за права животных отличается тем, что она призывает к более
глубоким, более фундаментальным изменениям в том, каким способом
мы думаем о членстве в моральном сообществе. Она требует не расширения,
а демонтирования концепции только для людей, которая подлежит замене
концепцией, включающую все живые существа.
Однако борьба за справедливость для шимпанзе и цыплят сталкивается
с препятствиями более фундаментальными и уникальными.
Любое сомнение в этом отношении может быть легко рассеяно измерением
безразличия и враждебности, вылитых на саму идею прав животных как
многими из лидеров, так и большинством рядовых в любом движении
прав человека, включая, например тех, кто предан справедливости
и равенству для женщин и расовых меньшинств. Несмотря на эти различия,
те из нас, кто был вовлечен в борьбу за права животных, должны помнить,
что мы разделяем многие из вызовов, перед которыми стоят другие
движения социальной справедливости. Я хочу исследовать аналогии
между движением против рабства девятнадцатого века в Америке и сегодняшнем
движении за права животных.
Перед тем, как сделать это, я хочу попробовать рассеять возможное
недоразумение. Я никоим образом не предполагаю, что движение защиты
прав животных и движение против рабства являются во всех отношениях
одинаковыми
Когда речь идет о том, что людям морально разрешается делать то
или иное по отношению к животным, можно говорить, что мнения разделились.
Некоторые люди (аболиционисты) полагают, что мы должны прекратить
использовать негуманоидных животных, будь это в качестве источника
продовольствия, в качестве обученного исполнителя, или в качестве
модели различных болезней. Другие (сторонники благополучия) думают,
что такое использование является допустимым постольку, поскольку
это делается гуманно. Те, кто принимает первое мировоззрение, возражает
против такого использования в принципе и верит, что оно должно закончиться
на практике. Те, кто принимает второе мировоззрение, принимает такое
использование в принципе и полагает, что оно может продолжаться
на практике, при условии, что благополучие животных не ухудшается.
Ясно,что реальные отличия разделяют эти два мышления, одно аболиционистское
в своей сущности, а другое - нет.
Поскольку мы являемся пользователями языка, мы имеем общую потребность
в понятных вербальных маркерах, каком-то слове или фразе, которая
улавливает и передает эти различия. Именно на этом более широком
фоне философских разногласий и лингвистической потребности были
введены выражения "права животных" и "движение за
права животных" с одной стороны, и "благополучие животного"
и "движение за благополучие животных" с другой, где первая
пара выражений обычно использовалась в отношении к аболиционистам,
а вторая пара - к реформистам.
Именно среди аболиционистов, а не реформистов - среди сторонников
прав животных, а не благополучия животных, мы находим тех, кто
желает совершать акты насилия от имени освобождения животных. Тем
не менее - и это очень важно - не все сторонники прав животных готовы
заходить настолько далеко. То есть внутри движения за права животных
можно находит глубокие, длительные, принципиальные разногласия относительно
пределов протеста вообще и допустимости использования насилия в
частности.
Аналогичные идеологические и тактические темы могут быть найдены
в движении против рабства. Это движение было совсем не монолитным.
Действительно, все аболиционисты разделяли общую цель: рабство в
Америке должно было закончиться. За исключением согласия относительно
этой объединяющей цели, их мнения разделились относительно средств
его прекращения. Для моих целей будет достаточно ссылки только на
три области разногласий.
Под лидерством Уильяма Гаррисона некоторые аболиционисты призывали
к безоговорочному освобождению рабов, настаивая также, что прежние
владельцы раба не должны получать компенсации за их финансовые потери.
"Немедленники" (как они назывались), хотели прекратить
рабство сначала, а затем идти вперед с различными планами обучать
и другими способами готовить недавно освобожденных рабов к обязанностям
полного гражданства. Другие аболиционисты выступали в пользу "постепенного"
подхода: полное освобождение было возможной целью, но только после
того, как различные альтернативы рабочей силе рабов и усовершенствования
жизни рабов будут осуществлены. Таким образом, некоторые постепенники
стремились к свободе рабов после (не до) того, как те в неволе получат,
по крайней мере, начальное образование или приобретут нужные умения
или после (не до) того, как план финансовой компенсации прежним
владельцам раба, или другой план, призывающий к добровольной реколонизации,
будет осуществлен.
Для "немедленников" любое предложение, которое требовало
продолжения содержания в неволе некоторых рабов сегодня как цены
за освобождение других рабов завтра было нравственно недопустимым,
потому что это нарушало более высокий моральный закон: - закон о
том, что мы не должны делать зло для того, чтобы получилось добро.
Этот раскол между "немедленниками" и "постепенниками"
в отношении рабства отражается в сегодняшнем движении защиты прав
животных. Некоторые люди, которые проповедуют веру в аболиционистские
цели движения полагают, что эти цели могут быть достигнуты, используя
постепенные средства, которые нацелены на то, чтобы уменьшать или
рафинировать использование животных в научных условиях, с заменой,
возможно достигнутой позже, или, уменьшением числа кур, выращиваемых
в клетках сегодня как шаг по пути к опустошению клеток завтра. Таким
образом, верят они, мы можем преуспеть как в том, чтобы сделать
жизнь некоторых животных лучше сегодня, так и в том, чтобы прекратить
всю эксплуатацию животных в будущем. Другие аболиционисты прав животных
скроены скорее из гаррисоновской ткани. Для этих сторонников прав
животных то, как мы достигаем аболиционистской цели, а не только
то, что мы ее достигаем, имеет моральное значение,
Следуя более высокому моральному закону о том, что мы не должны
делать зла, какое добро из этого ни следовало, эти активисты полагают,
что они не должны молчаливо поддерживать нарушение прав некоторых
животных сегодня в надежде на освобождение других завтра. Для этих
активистов защиты прав животных первое обязательство состоит в том,
чтобы прекратить использовать животных. Прекратить зло сейчас, а
не потом - это то, чего требует соответствие более высокому моральному
закону.
Вторая общая тема касается роли правительства. Движение против
рабства опять же было резко разделено. В то время как Гаррисон и
его последователи отказывались сотрудничать с правительством, другие
настаивали на необходимости работать с избранными представителями;
среди них, Фредерик Дуглас был бесспорно наиболее известным представителем.
Этот раскол между Гаррисоном, Дугласом и их последователями не
был непредсказуемым. Это проявилось в альтернативных, хорошо-обдуманных
чтениях Конституции Соединенных Штатов. Гаррисон читал Конституцию
как документ, поддерживающий рабство. Чтобы видеть почему, вспомните,
что чернокожие там рассматриваются как личности на три пятых, и
(хотя международная торговля рабами должна была закончиться к 1808
году), никакого упоминания не делалось об освобождении любого из
тех рабов, которые уже были в Америке; и что многие из создателей
Конституции сами владели рабами (Вашингтон и Джефферсон, в память
которых внушительные монументы стоят в столице нашей страны, были
в числе рабовладельцев молодой нации). Чтобы освобождать рабов,
утверждал Гаррисон, вначале необходимо распустить Союз. Дуглас,
который на какое-то время соглашался с позицией Гаррисона, был готов
действовать по-другому. В то время как Гаррисон упорно утверждал,
что Конституция представляла собой документ, поддерживающий рабство,
факт, который сделал американское правительство само по себе морально
неподтвержденным, Дуглас поддеживал Союз (например, вербуя два полка
свободных чернокожих, чтобы сражаться в Армии Союза во время гражданской
войны). Для Дугласа рабство должно было и могло быть прекращено
только с использованием военной силы и власти закона федерального
правительства. Конституция не содержит неоднозначного языка относительно
негуманоидных животных, который мог бы вызвать раскол среди сегодняшних
защитников прав животных, подобный расколу между Гаррисоном и Дугласом.
Коровы и свиньи, шимпанзе, дельфины и белки - все являются полностью
неличностями, поскольку речь идет о Конституции. Вера Дугласа в
роль правительства представлена теми защитниками прав животных,
которые обращаются к правительственным законам, механизмам реализации
и судам как к существенным элементам в реализации аболиционистской
цели, ради которой они работают. Напротив, презрение Гаррисона к
правительству отражается сегодняшними активистами зашиты прав животных,
которые потеряли веру в прогрессивную роль, которую действующие
или ожидаемые законы, механизмы реализации или судебные процедуры
могли бы играть в борьбе за животное освобождение. Для этих активис
правительство не только исторически укоренено и конституционно привержено
идеологии видового шовинизма, но также и ежедневно подвержено влиянию
мощных особых интересов, которые увековечивают практики видового
шовинизма как само собой разумеющиеся. Эти активисты рассматривают
правительство как часть проблемы, а не часть решения.
На протяжении большей части своей жизни Дуглас, подобно огромному
большинству аболиционистов, одобрял только ненасильственные формы
действия: мирные ассамблеи, митинги, раздачу брошюр и других материалов,
показывающих тяжелое положение рабов, и петиции - меры, которые
определялись как "моральное уговаривание". Людей следовало
убеждать, что рабство является неправильным и должно быть отменено
посредством апелляции к их разуму, их чувству справедливости и их
человеческому состраданию, а не принуждаться к согласию посредством
насилия или запугивания.
Не все аболиционисты соглашались с этим. Дэвид Уокер был одним
из них; свободный черный из Вирджинии, Уокер призвал к восстаниям
рабов. "Убивайте или будьте убитыми", - выкрикивал он.
Считают, что его "Призыв", впервые изданный в 1829 году,
повлиял на Ната Тернера, когда тот планировал свое кровавое восстание
в Саутгемптоне, Вирджиния. Джон Браун был еще одним, кто не соглашался.
Его легендарный рейд на Харперс Ферри разделил нацию. Заинтересованные
в рабстве южане в один голос осудили его банду террористов даже
при том, что многие аболиционисты, включая Генри Дэвида Торо, рассматривали
те же самые действия как благородные и вдохновляющее. "Браун,
- отмечает Торо -"имел специфическую доктрину, что человек
обладает полным правом мешать силой рабовладельцу, чтобы спасти
раба". И каково суждение Торо? "Я согласен с ним".
Хотя рейд капитана Брауна стал военным бедствием, его призыв к оружию
был предзнаменованием грядущих вещей, и его последние слова, написанные
как раз перед казнью, оказались пророческими: "Я, Джон Броун,
теперь убежден, что преступления этой виновной земли не могут быть
отмыты кроме как кровью". Меньше чем через год страна оказалась
в состоянии войны сама с собой.
По этому вопросу сегодняшние защитники прав животных твердо присоединяются
к Гаррисону и Дугласу. Зло в форме насилия не должно причиняться
никакому человеческому существу, даже в стремлении к освобождению
животных. Этот запрет насилия по отношению к человеку и другим формам
разумной жизни, однако, не обязательно распространяется на собственность.
Большинство противников рабства понимало это. Если стоимостью освобождения
раба была поврежденная, разрушенная или в случае самих рабов украденная
собственность, то Гаррисон, Дуглас и большинство (но не все) их
собратьев-аболиционистов были готовы принять такое насилие.
Тот же самое верно в отношении многих из сегодняшних защитников
прав животных. Позвольте мне быть совершенно честным. Некоторые
защитники прав животных полагают, что насильственные действия против
собственности, осуществляемые от имени освобождения животных, также
как освобождение самих животных (воровство собственности, учитывая
действующий закон) являются совершенно оправданными. Другие защитники
прав животных не соглашаются, полагая, что принципиальная приверженность
"высшему моральному закону" отказа от насилия должна поддерживаться
даже в обращении с собственностью.
Здесь мы приходим к вопросу о том, что должно заставить всех людей
доброй воли остановиться. Мое собственное скромное предложение является
следующим. Хотя подобные Гаррисону аболиционисты не могут поддерживать
реформистских мер, они могут поддерживать растущие аболиционистские
изменения - изменения, которые связаны с прекращением использования
негуманоидных животных для той или иной цели. Одной из целей, например,
могло бы быть не меньшее количество животных, используемых в косметических
или промышленных тестах, а неиспользование никаких животных для
этой цели.
Общая повестка могла бы сформулировать задачи, по поводу которых
аболиционисты прав животных, ученые, формирующего политику, и исследователи
биомедицины могли договариваться и работать в сотрудничестве. Это
продемонстрировало бы, что возможно достигать все больших аболиционистских
целей, действуя ненасильственно в пределах системы.
|
РАЗВЛЕЧЕНИЯ
Видео
ПОИСК НА САЙТЕ:
ВАЖНО!
