"Россия вегетарианская" - проект "Виты" по восстановлению истории русского вегетарианства

Этика обыденной жизни

Ясинский И.И. (Независимый)

Пятое издание. СПб.: тип. В.С.Балашев и К°, 1900. – С. 16-32

© ВИТА Центр защиты прав животных. Восстановление текста, корректура и набор
Москва, 2009

III

Этика питания

Каждый испытал на себе влияние таких ядов, как вино и табак. Если кто не курит и не пьет, то хотя раз в жизни попробовал глотнуть дыму или выпить рюмку того сладкого перебродившего сока, который воспевают поэты и который составляет неизбежную приправу всех наших пиров и торжеств. Заранее я не упрекаю людей, курящих табак и пьющих вино, ни в чем: я только прошу вспомнить, какое действие оказывают на нас эти яды, введенные в наш организм даже в самой незначительной доле. В худую или в хорошую сторону, но, пока действуют они, мы изменяемся – становимся сообщительнее или делаемся угрюмыми, мысль наша окрыляется или увядает. Этого никто оспаривать не станет; следовательно, незачем об этом распространяться долго. Точно так же, если кто не испытал на себе, тот видал много раз, как люди напиваются или затуманивают себя табачным дымом. Затем, как известно, пьяницы впадают в белогорячечное состояние, а курильщики получают чахотку или в лучшем случае хронически табачный кашель, причем руки их дрожат, как и у алкоголиков, лицо желтеет и т. д. Подобно тому, как цвет хрустального графина становится тем или другим от цвета вливаемой в него жидкости, принимаем и мы до известной степени окраску потребляемых нами материалов, которые нам нужны для поддержания наших сил или которые мы считаем для нас необходимыми и к которым мы привыкли. Не только медленно или скоро убивающие яды влияют на ход нашей духовной жизни, опирающейся на телесную, но и самая обыкновенная пища. Достаточно переполнить желудок таким невинным пищевым материалом, как хлеб, и помимо того, что это может дурно отразиться на физическом здоровье вашем, вы прежде всего почувствуете на некоторое время ослабление духовных сил. Нечего и говорить, что более сложная пища окажет свое действие в этом направлении и более действительным образом. Пресыщениие вызывает сонливость – дух, живущий в нас, впадает в бездеятельное состояние. Тело, предоставленное самому себе, становится жалким, немощным, презренным, взывающим к состраданию. Дальнейшие последствия перекорма дают себя знать различными болезнями. Люди, которые постоянно едят много, становятся обжорливыми, а обжорство должно быть причислено к тем же порокам, как пьянство и чрезмерное курение табака. Таким образом, вопрос о питании, несмотря на всю его кажущуюся простоту и даже, может быть, неуместность в книге, посвященной жизни, основанной на нравственном законе, очень важен и неизбежен именно с этической точки зрения. Едва забрезжил день, едва вы исполнили обязанности, которые налагает на вас свет, посылаемый солнцем, как крылатой душе природа спешит напомнить, что она тесно связана с ее земной оболочкой. Искру небесного огня, которая вам дана, не погасите ли вы в стакане вина и в клубе дыма?

Может быть, доктор предписал вам пить жидкую свежую кровь для поддержания истомленного организма, и душа с содроганием следит за приготовлениями к страшному и внутренне возмущающему вас греху,  который тем еще отличается, что почти никому не кажется грехом. Но, быть может, вы, идя на службу или отправляясь в свой кабинет для занятий, или уезжая в поле по хозяйству или по другим делам, любите съедать кусок мяса, вырезанного из бедра коровы или быка... Но тут вы останавливаете меня и говорите: можно подумать, что кусок этот вырезан из живого быка или коровы. Ведь сначала скот убивают, а потом с животного снимают кожу и рассекают его на части. На порядочных бойнях так все устроено, что кровь, которая льет ручьями из перерезанного горла, стекает по особым желобкам. Внутренности вырезывают из полостей, вскрывают череп и оттуда выбирают мозги, покрытые кровавыми пленками вследствие того, что скотина была сначала оглушена ударом в лоб, и вообще проделывается много ещеразных операций над трупом, прежде чем он, когда началось легкое разложение, то есть мясо сделалось не таким уже жестким – наконец, попадает в мясные лавки, а затем к нам на стол. Все это верно, и отвратительная картина убийства беззащитного четвероногого животного хорошо вооруженными людьми обрисована беглыми, но яркими чертами. К этому можно присоединить только, что, когда ведут убивать обреченное на съедение, оно отлично  понимает, какая страшная судьба ожидает его. Будучи студентом, я служил учителем в доме богатого мясника. Скот убивали тут же во дворе, и каждый день рано утром я слышал, как за стеной с шумом льются ручьи крови, как стонут и вздыхают убиваемые животные, и я сам видел, когда выходил, как слезы лились из глаз коров и быков, стоявших во дворе и уже знавших о своем смертном приговоре. Бараны всхлипывали, как дети, пронзительно визжали свиньи. Это был какой-то ад, страшный застенок, где пытали и убивали мирных животных, как каннибалы убивают людей, которых предварительно откармливают.

Я понимаю, почему в Англии, например, мясники не пользуются гражданскими правами. В этой стране, где по преимуществу не могут жить без мяса, мясники приравнены к палачам. Те богатые мясоторговцы, детей которых я когда-то учил уму-разуму, были грубые и дурные люди. Они жестоко обращались с детьми и заколотили на смерть своих жен. В бытность свою у них я почувствовал такое отвращение к мясу, что ничего не мог есть, наконец серьезно заболеть, после чего должен был оставить это место. Но потом я вернулся к мясу и до последнего времени я все думал, что есть его все-таки необходимо. Но часто страшные кошмары преследовали меня. Нередко они отравляли мне жизнь на целый день. Мне снилось, что я людоед, вокруг меня сидят такие же людоеды, они жадно пожирают трупы, распростертые на столе, как в анатомическом театре, и страдание мое заключалось в том, что я тоже должен был непременно участвовать в этом каннибальском торжестве, потому что иначе меня самого съедят. И вот я должен был грызть ногу или руку трупа... Конечно, отвратительно то, что я сейчас пишу, и тонкие нервы иной читательницы могут быть взволнованы тем, что я об этом пишу. Не лучше ли молчать о некоторых вещах. Но я не хочу молчать, потому что не хочу служить лицемерно и не могу продолжать быть лицемером. Если что нам кажется гнусным, и против чего возмущается наша совесть, того мы не должны делать. Это самый верный показатель, сообразно с которым нам следует направлять свое поведение. Поэтому я докончу свой рассказ. Мучительные кошмары, о которых я только что сообщил, особенно усилились в последние годы. Хотя я жизнь вел деятельную и трудовую, но я постоянно испытывал те страдания, которые возникают на границе телесных и душевных отправлений, и от которых не в силах   избавить   ни   один медик. Неопределенное недовольство собою, раздражительность, несправедливость к ближним, беспредметная тоска, отсутствие сознания своей уравновешенности, какое-то ускользающее «я», которое боится поставить себя в границы и сделать себе оценку — и отсюда потребность пустых развлечений, переменчивость характера, нерожденные, но зарождавшиеся зерна преступных поползновений. Мало того, получалась раздвоенность миросозерцания, что не могло не отражаться плачевным образом и на всем, что я делал. К этому присоединилась, в конце концов, физическая немощь, тело стало чересчур грузно, появились отеки, судороги, тревожный сон, вечные стремления желудка сосредоточивать на себе мое внимание и многое другое и тоже дурное, о чем откровенно можно было бы побеседовать только с врачом. Лучше признаться в том, как трудно отрешиться от предрассудков, несмотря на то, что все твое существо вопиет против них, и продолжается этот протест не какой-нибудь год или два, а чуть ли не двадцать лет. Когда народились у нас «вегетарианцы» и стали проповедовать против убоины, а я иногда некоторых из них посещал и видел, как они дома едят колбасы, ветчину или рыбу, я вместо того, чтобы осмеять их (если уж была эта жестокая потребность осмеяния), поднимал на смех самый «вегетарианизм». Мне было противно мясо, и я не знал, как бы приохотить себя к нему, долго совещаясь иногда об этом с кухаркой, а между тем, мне представлялось, что если бы я бросил мясную пищу, то умер бы от медленного истощения. Вместе со всеми я упорно разделял заблуждение, что человек так же плотояден, как волк, и кровожаден, как кошка. Я упускал из виду, что к кровожадности и к плотоядности человека приучают с малых лет. Как только перестают кормить грудью, ребенка стараются уже потчевать мясом. По совету иных врачей и гигиенистов, четырех- и пятилетних детей матери, желающие им добра, прикармливают мелко нарубленным сырым мясом. Дети долго противятся несвойственной человеку пище, но, благодаря разным приправам, упорство родителей побеждает, наконец, инстинкт. Ребенок становится капризен, неспокоен, жесток. Никому в голову не может прийти, что на него так дурно влияет пища; напротив, все убеждены, что зеленоватый цвет лица ребенка происходит от того, что нянька тихонько кормит его хлебом, булками и мучными кушаньями. Наклонность, которая еще не угасла и которая проявляется у ребенка в стремлении его к естественному вегетарианизму, или, избегая варварского термина, к растительному питанию, выражается в том, что он по временам жадно набрасывается на картофель, на морковь, на брюкву и отказывается от мяса. Горячую воду, настоенную на мясе, носящую название супа, ребенок точно также отвергает. Тогда начинают упрашивать ребенка, обещают оставить его без сладкого, если он не будет есть мяса, велят скорее унести со стола блюдо, сделанное из овощей. Трудно поручиться за доброкачественность мяса. Можно не сомневаться ни минуты, что половина или, во всяком случай, треть съедаемого человечеством мяса принадлежишь животным, пораженным тем или другим недугом. Живя в городах или деревнях, домашние животные точно так же страдают чахотками, катарами и другими болезнями, как и люди. Кто ест мясо, тот глотает и заразу вместе с сочными и жирными кусками. Уже само по себе мясо действуешь воспаляющим образом на наш пищевод. Глаза у человека начинают блестеть, какая-то органическая злобность проникает его. Он не отдает себе в ней отчета. Легче всего, однако, раздражается человека, когда он сидит за мясным блюдом. При малейшем перекорме, то есть, когда желудок воспринимает вследствие ложного аппетита, развиваемого глотанием кусков мяса больше, чем он в состоянии переварить, оно должно загнивать, отчего развиваются вредные и ядовитые распады, которые входят в кровь и кладут начало разным болезням. Беда накопляется постепенно и потом вдруг разражается, когда организм наш уже не в состоянии бороться с тою дрянью, которою мы так усердно обременяли его. Я веду речь к тому, что питание даже, по-видимому, совершенно здоровым мясом, наверно, дурно отражается на физической и нравственной природе детей, а как же отражается нездоровое мясо? Спросите даже у доктора, защищающего необходимость мясного питания, отчего у детей такое множество глистов и отчего почти все взрослые люди, питающиеся мясом, точно также поражены глистами, из которых самые вредные и самые отвратительные составляют дары мясного питания. Пока ребенок только инстинктивно восстает против мясного питания, его всяческими правдами и неправдами приучают к мясу, закаляют в плотоядности. Так, наконец, продолжается до первого проблеска в нем сознания греха этого способа питания. Оказывается в один прекрасный день, что любимая курица ребенка, которую он каждый день любил кормить обеденными крошками, зарезана кухаркой и бьется на задворке в предсмертных судорогах. Детская душа смущена, поражена. Ребенок бежит к матери, жалуется.   Ему объясняют, что курица будет положена в суп, но затем у всех домашних пробуждается некоторая совестливость. На самом деле, что такое курица – ничтожное творение, о котором не стоит даже писать; однако же, в людском обществе, воспитанном на плотоядных привычках в течение бесчисленного множества поколений, преемственно передававших друг другу эту привычку, вдруг этот протест плачущего ребенка шевелит в душе какое-то смутное раскаяние. Разумеется, его стараются заглушить, ребенку дарят новую курочку, которая еще лучше прежней (со временем она тоже будет зарезана), а сами улыбаются над этим минутным капризом благородной человеческой души, над этим состраданием к ничтожной курице, погибшей под ножом кухарки. Отдается приказание, в конце концов, чтобы дети не видели ничего этакого. Ребенок, между тем, ждет, когда будет подана курица в супе. У нее отрублен клюв, и отрезанная голова курицы плавает в суповой вазе вместе с другими частями птичьего трупика. Ребенок смотрит на синеватые веки закрытых глаз курицы, тех самых глаз, которые так просительно на него смотрели, когда он бросал по утрам крошки с крыльца, и он опять выражает сожаление и говорит:

– Мамочка, какое жалкое лицо у ней.

Это вдруг раздражает мать и раздражает отца; который тут же присутствует. В то время, когда всем хочется есть, и каждого привлекает к себе этот несчастный, мизерный, разваренный труп, наивный возглас ребенка действует раздражающе – он мешает аппетиту, он напоминает о чем-то, что забыто, но что, кажется, следовало бы помнить. Ребенка может быть даже наказывают, однако, точно по взаимному соглашению мать и отец не могут почему-то дотронуться до куриного мяса. На этот раз оно не идет им в горло. Они решают, в конце концов, что нельзя резать птицу, которая ходит доверчиво по двору, но что для этого надо покупать битый товар. На другой день история забыта, и сам ребенок весело возится с куриной ногой или крылышком другой, купленной на рынке, курицы. Я прошу обратить внимание особенно на эту мелочь, на этот стыд, который возникает иногда у людей, всем строем нашим приученных к плотоядности, и который свидетельствует о том, что делается что-то неладное, нехорошее и, вернее всего, гнусное. Разбойники (простите за сравнение, но ведь всем надо пользоваться для того, чтобы мысль была ясна) зарежут кого-нибудь и ограбят, и затем, собираясь в кружок, вероятно, не сидят спокойно, в душе у них должны подниматься угрызения. Достоевский описывает, как они страшно кричат по ночам; у каждого из них свой тяжелый кошмар, страшные видения, преследующие их всю жизнь. Но, наверно, пируя после убийства, они стараются друг перед другом выказать свое хладнокровие, свою удаль, молодечество и подбадривают друг друга этой ложью, этим напускным хладнокровием. В меньшему конечно, масштабе, но то же самое делают люди, когда питаются мясом, и для этого или сами убивают животных, или пользуются помощью особых палачей, называемых мясниками. К чести вообще человечества надо сказать, что, несмотря на безнаказанность совершаемого им греха, и не только на безнаказанность, но и на поощрение ко греху, в людях то и дело проносятся эти смутные проблески совести и раскаяния по тем или другим поводам. Конечно, легко заглушить их улыбками, насмешками, шутками, однако же совершенно подавить нельзя.

В этом залог, что наступит время, когда людьми будет отвергнута мясная пища и вся система питания будет построена иначе, чем теперь. Подобно тому, как не убивают уже и не едят лошадей – и гуманное отношение это к лошадям началось, конечно, очень давно, так как прежде всего   совестно   убивать и есть животное,
которое постоянно с нами, – также точно не будут есть коров и быков за то, что первые из них питают нас своим молоком, из которого выделывается и необходимое для нас масло, а вторых за то, что при их помощи обрабатываются наши поля. Овцы поставляют нам шерсть, козы пух; достаточно той дани, которую мы берем с них. Точно также яйца, которые несут куры, могут, наконец, внушить людям, хотя бы из благодарности, сострадание к этим скромным пернатым тварям. Мне кажется, что даже не так противно природе человека убить животное, если к этому его принуждают обстоятельства – например, вред, причиняемый размножившимися животными, их хищничество и т. п., чем есть их мясо. Поэтому многие охотники, убивая дичь, не могут есть ее – в них просыпается инстинкт отвращения к мясу, потому что кровь, проливаемая ими, имеет странное, мистическое свойство внушать к себе ужас.

Но я должен закончить рассказ свой о кошмарах. Не из желания, разумеется, выставить вперед свою личность пишу я об этом. Не имея претензии на роль учителя и стараясь быть только советчиком, я все же понимаю смысл вопроса, который обыкновенно задают авторам, находящимся в моем положении, и которых спрашивают, исполняют ли они все то, что проповедуют. То, что я проповедую, в высшей степени легко исполнить и потому я решился сослаться на свой собственный пример. Последний кошмар, который угнетал меня, заключился следующим сном. Мне привиделось, что я гуляю в дремучем лесу. Нога увязала в топкой почве. Перескакивая с кочки на кочку, я дошел до потока, ярко освещенного солнцем, которое посылало лучи свои сверху, прорываясь сквозь густую листву деревьев. Поток бежал как-то наискось, и странный и ужасный это был поток. В зловонной жидкости неслись туши мяса, ошпаренные цыплята и поросята, торчали ребра, белые с окровавленными кусками приросшего к ним мяса – и все это стремительно плыло справа налево. В отвратительной давки выплывающие трупы опережали друг друга, а между ними еще быстрее, как вьющиеся молнии мелькали и исчезали, снова появляясь, белые змеевидные черви, иной во много сажень. Поток слегка колебался в своих берегах и точно собирался меня захлестнуть. Холодный пот выступил у меня на лбу. Я непременно должен был перепрыгнуть через поток и очутиться на том берегу, который ярко зеленел. Я так и сделал и чуть не оступился. Но, перепрыгнув, я упал в мягкую, душистую траву, заплакал от радости и проснулся. С этого дня я сталь вегетарианцем. Итак, вы видите, что все это мною самим перечувствовано, пережито, все это я сам перестрадал.

Нас так приучили к мясному питанию, что когда люди приходят к необходимости отдаться растительной пище, они прежде всего натыкаются на вопрос, который они сами себе задают: а что же мы будем есть? Доктора, отрицательно относящиеся к растительной пище (есть доктора, которые смотрят на дело так же, как и я), пугают их, что они от пищи, из которой изгнано мясо, страшно растолстеют, обратятся в каких-то слонов – это в лучшем случае, а в худшем будут вечно голодать, схватят малокровие, и потом уже машину трудно поправить. Скоро решающие биологи забывают, что, кроме слонов, есть еще быстрый и грациозные серны и антилопы. Наклонность к ожирению больше всего замечается у людей обжорливых, употребляющих смешанную пищу и не расходующих запасов, которые они извлекают из нее. Обращаясь к своему собственному примеру, я должен сказать, что в короткое время я значительно похудел, но приобрел больше крови, так что угрозы некоторых врачей не имеют основания. Конечно, если вегетарианец станет питаться исключительно картофелем, то это не может благоприятно отражаться на его здоровье. Растительная пища поражает своим разнообразием, когда приглядеться к ней.

Приобретите хотя бы краткое руководство к вегетарианскому столу, и вы убедитесь, что я говорю правду. Кроме того, эта пища гораздо вкуснее и дает чистые вкусовые удовольствия, к которым не примешано ни тени каннибальства. У вас не является животного раздражения, когда вы садитесь за стол. Эпикурейцы, которые умели жить и которые учили высшей мудрости, заключавшейся в том, как по возможности без болезни, без огорчения и без упреков совести прожить на свете, извлекая, однако же, из бытия нашего все, что есть в нем приятного и сладостного, отвергали мясную пищу. Не воздержанию ради воздержания, не аскетизму я хотел бы учить. Если бы от меня зависело, я поднес бы вам полную чашу жизни и научил бы, как осушить ее, не пролив напрасно ни единой капли.