Вегетарианский Вестник, Киев, 1915 г.
(Избранные статьи)

Мозаика

Сокровище смиренных

В огромном сером городе, где все заковано в камень, где так мало зелени, цветов и солнца, в глубине одного из дворов затерялся маленький, вросший в землю домик, окруженный со всех сторон палисадником.

Пыльная, чахлая зелень его рядом с серым камнем кажется яркой, живой. В глубине, за кустарниками, заботливой рукою старухи матери вскопаны грядки.

Там немного цветов, но в жаркий полдень летнего дня дочь, выйдя к цветам, заметила бьющую ключом жизнь. Цветы сделались ярче, живее, кругом них весело порхали  бабочки и озабоченно хлопотали пчелы.

Одна из них, перегруженная своей добычей, с трудом поднялась над цветком, еще раз опустилась, как бы с целью набраться сил, и, наконец, с тихим жужжанием потонула в воздухе.

– Вот видишь, и я еще пользу могу приносить! – заметила мать на рассказ дочери.

Как много в этих словах, исполненных смирения, истинной человеческой мудрости, мудрости единения с природой и сознания братства всего живущего.

Скука

Большой тенистый парк на берегу Днепра. Полдень жаркого летнего дня. – Где же Володя? – спрашивает молодая женщина медленно подходящего высокого горожанина, имеющего переутомленный вид.

– Он занят был: забрался в кусты, поймал пчелу и «пил мед», как он сам

мне ответил на мой оклик!

– Что же, должно быть, сладко! – рассудительным тоном заметил другой.

И глядя на его скучающее лицо, вслушиваясь в тон его фразы, невольно вспоминался пушкинский стих «скучал и мух давил!» Скучно, изволите видеть, приходится хоть этим развлекаться!

Мальчик моложе, бодрее, тому скучно было бы, стоя у окна, давить бьющихся о стекло мух, вот он и погнался за пчелой.

Связь психологии того и другого ясна, но как должно быть бессодержательно в душе у людей, уничтожающих жизнь даже от скуки.

В библиотеке

Пустынный читальный залбиблиотеки, ряд огромных столов с одиноко сидящими чтецами, тишина, нарушаемая шелестом перевертываемой страницы, шуршанием карандаша по бумаге, и где-то хлопнувшей дверью.

За средним столом несколько пишущих, склонившись над бумагой, фигур.

Утомленный работой в продолжении целого дня, все чаще отрываюсь от книги и рассеянно скольжу по смутно рисующейся сквозь пыльное окно зеленью сада, окружающего здание, по медленно тающим в голубых небесах облакам, и, возвращаясь к работе, взглядываю на соседей.

Вот моя соседка справа, которой давно уже мешает писать солнце, ярко светящее на страницы разбросанных возле нее книг и бумагу, встает и задергивает штору. Но узенький луч, и прорвавшийся сквозь щель все же, скользнув по склоненной головке девушки, падает на бумагу, и в его золотой пыли весело купается что-то, движущееся по собственной воле. Вот это маленькое, почти совершенно прозрачное, зеленовато- голубое существо спускается на рукопись, a затем быстро взлетает, встречает перо и, беспомощно карабкаясь, старается не утонуть в капельке чернил, собравшихся на конце пера.

В тот же момент перо поднято, чернило отлито от кончика пера,  и утопающее крылатое существо спасено совместными стараниями внимательной девушки и его самого. А вслед затем, быстро расправив крылья, оно мелькнуло на минуту в узенькой дорожке солнечного луча и скрылось, сопровождаемое сочувствующим взглядом своей спасительницы, вместе с целым миром своих особых радостей и печалей, стремлений и целей нам неизвестных, нам непонятных.

Возвращаясь к работе, я не пожалел об этой минуте, давшей  мне яркое сознание, что пропасть между миром этом голубой крылатой капельки и человеческим не так уж велика, что жизнь обоих одинаково хрупка и невозвратна, и потому еще более ценна.

 П. К.