Вегетарианское обозрение, Киев, 1917 г.
(Избранные статьи)

Рыдающий аккорд

(К 30-летию со дня смерти С.Я. Надсона)

…Идеалы в наше время –
что-то отличное от жизни,
стоящее вне ее, а не сама жизнь.
                                                                                                             (Из письма С. Я. Надсона)

Тридцать лет тому назад молодая чуткая Россия на руках своих несла тяжелый свинцовый гроб. В нем, в этом гробу, лежала горячо любимая арфа молодого поколения.

Четкая нежная арфа, у которой слепая беспощадность оборвала струны. И арфа смолкла, чтобы не зазвучать больше никогда. И только аккорды ее рыдали еще в ответных душах по разным углам печальной России. Был холодный январский день, когда хоронили Надсона. Да и как же иначе? Потому и облетели так рано лепестки с этого нежного, хрустально-чистого цветка. Тридцать лет тому назад разбился жертвенник, где всю недолгую жизнь горел огонь беспредельной любви к человеку. Только им, этим страдающим человеком, только скорбями его и муками его, жила душа поэта. И в бессонные ночи болей своих и тревог, и одиноких заглушенных рыданий, близкий и родной голос матери все шептал и шептал ему о любви и сострадании к брату.

«…В долгой горькой жизни
Много встретит спящих твой усталый взгляд;
Не клейми их словом едкой укоризны,
Полюби их, милый, полюби, как брат!» 
______

  «Я страданьем купил мой холодный покой,
Что же этою ночью вдруг стало со мной?
Оживает, трепещет душа;   
Снова детски хочу я любить и страдать»…

Мы давно отказались от сказок неба. И растоптали сказки земли. Долог и упорен путь наш. Много жертв и крестов, и ранних могил. А мы все дальше от цели. Только страшнее, только холоднее. Потому свет горячего сердца мы заменили одним холодным светом ума. Порывы непосредственной любви к страждущему ближнему заменили математическими выкладками будущего его счастья. Будущего счастья… А пока все невыносимее, все страшнее в темнице мира нашего. Высоко, высоко взлетает гений человека, и услужливое знание все прочнее строит подпорки ему. И протянулись по земле каменные улицы из небоскребов,  и заслоняют солнце. И громадные трубы фабрик и заводов мощными клубами дыма из пота и слез человеческих заволакивают синеву неба, а чудовищные паровые молоты все куют и куют, и днем и ночью куют новые слезы, новые муки.

«Я природу тогда, как невесту любил,
Я с природой тогда, как с сестрой говорил.
И скорбел за нее я душой
С каждым желтым листом, облетевшим с ветвей,
С каждым легким морозом осенних ночей,
С каждой с неба упавшей звездой»…

Но в душе каждого из нас живет нечто от давно забытого, захваченного и измятого лапами жизни; нечто такое, что временами роднит нас с миропониманием детей, сливает наше «я» с общим мировым тоном. И как бы мы ни старались притвориться людьми «деловыми» и «серьезными», а помимо нашей воли в душе вдруг проснутся такие струны, каких давно заметно не было.

Где-то там запрятанный уголок души вдруг неожиданно засмеется и радостному солнцу, и цветам, и любовной беседе ребенка с животным. Как бы деловой вид ни принимали, но вдруг вот, как будто ни с того ни с сего мы начинаем задыхаться. Появляется великая неудовлетворенность. Жажда иного. Пусть у большинства это только мгновения. И пусть эти мгновения очень редки. Но они есть несомненно. Иначе откуда эта общая великая усталость, неудовлетворенность, атрофия жизни задолго до естественного конца ее? Ведь в сущности еще задолго до официальной смерти, становимся мы мертвецами нелегальными. Но это страшно. Страшно показаться мертвыми раньше смерти. И мы великолепно научились притворяться. И шевелимся мы в наших каменных мешках, усиленно суетимся, все что-то строим, строим, бегаем и шумим… Но вдруг глаза души открываются. Лицом к лицу мы сталкиваемся с нашей ложью, с нашим самообманом. И вот что-то внутри зарыдает. И хочется нам тогда и солнца, и цветов, и тех забытых, растоптанных сказок неба и земли, и любим мы тогда воспоминания детства, и любим мы тогда детей, и понятна нам делается их любовь ко всему живому в мире, ко  всему миру… Это только порою и только мгновения у многих. Но иногда среди нас рождаются души, струны которых до того нежны и чутки, что улавливают они каждый вздох наш и каждое затаенное рыдание наше. И растет, и растет такая душа с роковым сознанием того, что каждое мгновение вокруг нас кто-то рыдает. И вот мира нашего, и серьезности нашей, и дел наших не может принять такая душа. И растет эта душа с одной великой силой, с силой боли за рыдающих. Ни бичевать, ни звать к определенному лучшему такая душа уже не может. Слишком много слез, чтобы что-нибудь строить, слишком много боли, чтобы еще наносить боль. Ах, в такие мгновения только рыдать  можно с братом рыдающим… Слить свою душу с его душою, сердце свое соединить с его сердцем, и согреть, обласкать, утешить…

Такой душой и было душа безвременно погибшего поэта.
«Но молчать, когда вокруг звучат рыданья,
И когда так жадно рвешься их унять,
………………………….……………………
………………………....Я не могу молчать».

Мих. Новиков