Вегетарианское обозрение, Киев, 1917 г.
(Избранные статьи)

Как и почему я сделалась вегетарианкой

Это  было двенадцать лет тому назад. Был у меня верный песик Макс, маленький черненький таксик. Он служил мне верой и правдой тринадцать лет и был на редкость ко мне привязан. Стоило мне куда-то выйти из дома, как он следом бежал за мной, вынюхивал мои следы, и я уже не могла отвязаться от своего верного провожатого: он всюду вбегал за мной – в лавки, магазины и даже в комнаты знакомых, куда я ходила в гости. Когда же я дома занималась с учениками и ученицами, он тихонько подкрадывался и незамеченным свертывался клубочком где-нибудь в уголке.

За такую привязанность я платила своему песику тем же и часто ради него отказывалась от той или другой поездки, боясь, чтобы без меня его не укокошила прислуга, уже раз лишившая меня чистокровной красавицы-таксы, матери Макса, которой я также очень дорожила.

Макс был очень чуток: он хорошо сторожил дом, хотя и спал в комнате.

Однажды, когда у нас ночью начался пожар, Макс первый почувствовал запах гари и своим лаем и воем разбудил весь дом, благодаря чему пожар скоро удалось потушить. Когда летом мы ездили на дачу, я не боялась совершать самые отдаленные прогулки и,  нередко даже засыпала в лесу, зная, что мой верный страж разбудит меня при приближении чужого человека.

И вот этот мой верный друг состарился и заболел саркомой. Раз шесть делали ему операцию, вырезая наросты, и надо было видеть, с каким геройским терпением он переносил эти страшные боли: он не кусал приближавшегося фельдшера, ни разу не укусил моей руки, зажимавшей ему мордочку, а только тяжело вздыхал и стонал, как  человек.

После операции он, забинтованный, лежал на своей маленькой перинке и трогательно смотрел на меня своими умными карими глазами.

Три года промучился так Макс: он летом уже не мог провожать меня в дальние прогулки, и я ходила с ним только в ближнюю рощу, при чем нередко брала его на руки и переносила через забор или овраг.

Все хуже и хуже становилось моему другу: он уже не ходил, а больше все лежал и тихо стонал. Лечивший его фельдшер объявил, что дальнейшие операции бесполезны, что все равно он скоро должен умереть. Он предлагал дать Максу моментально действующего стрихнину, но я  не могла на это решиться: пусть умрет своей смертью, думалось мне. Как могу я обмануть его доверие? Он, ничего не подозревающий, от меня же примет смерть?!

И вот, в день его смерти я целый час сидела над своим другом, положив его голову к себе на колени, гладя и лаская его. А он, как бы понимая мою ласку, мою к нему жалость, смотрел на меня печальным, благодарным взглядом.

Много передумала я в этот тяжелый час!

Как жаль мне своего песика, который умирает своей старческой смертью, той, которой не избежит ни одно живое существо! Так как же не жалеть те сотни и тысячи жертв, которые умирают молодые, полные жизненных сил, умирают только потому, что вершитель их судеб – жестокий, властный господин вселенной, желает полакомиться их мясом! Гадко, жестоко, противно!

И я, уже давно собиравшаяся сделаться вегетарианкой, но не исполнявшая своего намерения вследствие разных, как мне казалось, неустранимых причин, нашла в себе силу и мужество устранить их все, и, не смотря на уговоры и насмешки моих близких, отказалась от мясной пищи и сделалась убежденной вегетарианкой.

Я не раскаиваюсь в своем решении: здоровье мое не пострадало, а скорее укрепилось, и когда я с чувством отвращения и негодования прохожу на рынке мимо мясных туш, я утешаю себя мыслью: «Это не для меня! Я не виновна в этих убийствах!»

О. Циммерман