Вегетарианское обозрение, Киев, 1910 г.
(Избранные статьи)

Письмо студента Бориса Манджоса Льву Николаевичу Толстому

Дорогой Лев Николаевич!
Бога ради прочитайте это письмо до конца, умоляю вас Богом самим, потому что хочу вам сказать нечто такое важное, такое важное, что даже и не знаю, как выразить его на простом человеческом языке. Эти строки пишет вам простой серенький человек, которого вы, конечно, не знаете, которого вообще никто не знает, но который много думает и много мучится, желая счастья людям. Я стараюсь писать вам со всею искренностью, на которую только способна моя душа. Пусть вы оставите меня без ответа, пусть не дойдет мое письмо к вам, я тем не менее буду писать вам, писать каждый день в надежде, что мои бедные строки попадутся вам на глаза.

Жить тяжело - вот первое, что я хочу вам сказать, дорогой Лев Николаевич. Нет ничего светлого, ничего искреннего, ничего святого в современной жизни. Какой-то пустотой веет отовсюду: и от общества, и от религии, запутавшейся в сетях холодной формалистики, и от литературы, и от наслаждений. Всюду какой-то упадок, всюду реакция, вырождение... И ничего нет впереди...

Беспросветными буднями веет с холодного неба, с поверхности которого люди унесли солнце. Тоской веет с театральной сцены, тоска бесповоротная, безжалостная звучит в поэзии; тьма и одно только желание: "Дай Бог смерти" - вот основной мотив современности.

Я это пишу, как типичный представитель современной жизни, увлекавшийся ею некогда, теперь увидевший всю ее пустоту, я пишу вам так, как вообще может писать юноша моих лет, много думавший и много искавший.

И вот теперь-то, мой дорогой Лев Николаевич, страшно, до безумия страшно хочется Бога, хочется света, хочется тихой религиозной радости, той самой, о которой так много говорит ваша мягкая и добрая душа... Света нет! Но, Боже! как бы хорошо было, если бы он вернулся снова, если бы снова началась чистая, хорошая, искренняя, светлая жизнь. Но где искать ее? Конечно, в сочинениях великих современных моралистов, в сочинениях, написанных кровью сердца и тоскою души, сочинениях, написанных для людей и проповедующих общее счастье. Вы, конечно, догадались, что я прежде всего имею в виду ваши сочинения, те самые, о которых говорит весь мир и которые для меня так дороги. В них столько надежды, столько желаний вернуться к простому, тихому, искреннему христианству, к тому времени, когда религиозным восторгом горели души и когда мученики проливали кровь свою за веру Христову; в них столько любви к человеку, страждущему, забитому, превращенному в машину государственного и формально-религиозного механизма. Когда я читаю ваши книги, я готов плакать от сознания, что есть в России хоть один искренний человек, позволяющий чуть ли не бичевать себя за свои идеи. Большое и глубокое спасибо вам за это сознание, подаренное мне вашими маленькими книжками. Искрений земной поклон.

Но теперь другое. Прочитал я ваши книги, мой дорогой учитель, поплакал над ними, думал много и потом вдруг с ужасом, с трепетом заметил, что ведь они не принесли до сих пор никакой пользы. Их читают, говорят о них, комментируют; но не чувствуют их, холодным умом разбираются в том, что пишет на бумаге ваше горячее сердце... И больно мне сделалось, так больно, так мучительно, что вы и представить себе не можете моего состояния. Вы пишете ваши книги, никоторые плачут над ними; а здесь, вблизи, убивают, развратничают, вешают, лгут, притворяются - Боже! чего, чего, только не делают. Жизнь остается серой, скучной, холодной...

Лежал я сегодня ночью и в постели думал об этом и больно было, как всегда... как вдруг мне пришла на ум одна мысль, глубокая, сильная, сразу захватившая все мое существо: мне вдруг показалось, что я разгадал причину этой скуки и холодности и пустоты нашей жизни. Я вскочил с кровати и начал писать вам... Утро уже брезжит в окно, а я пишу, потому что только вам одному я могу доверить эту свою мысль, вы единственный искренний и беспристрастный человек в России и только с таким человеком я хочу разговаривать.

Дорогой Лев Николаевич! А что, если наша жизнь скучна и монотонна только потому, что вы единым росчерком пера, одним своим добрым делом не попробовали ее сделать живой и светлой. Помню, вы пишете в одном из своих сочинений о всех своих исканиях правды и Бога. А что, если вы прошли все шаги в своих исканиях и не сделали только одного, последнего, чтобы спасти все человечество?

Голубчик, дорогой, на коленях и со слезами умоляю вас... меня бесят ваши враги, которые черной сворой окружили все светлое и хорошее и давят, уничтожают его; но мне кажется, что и в их протестующих голосах есть один слабый, правда, холодный, намек, похожий на истину. Почему вы, образец для нас и учитель, не отказались от самого себя? Почему вы не сделали самого последнего и главного? (Бога ради, читайте до конца!). Почему вы не облекли в плоть и кровь свои великие идеи? Почему?

Вы можете не отвечать мне, но к голосу моего сердца прислушайтесь; а это сердце говорит вот что: дорогой хороший Лев Николаевич, перед Христом сейчас стою и чувствую, сознаю Его вблизи себя: быть может, это и не я, а Он говорит моими устами - дайте жизнь человеку и человечеству - это последнее, что вам осталось сделать на свете, то, что сделает вас бессмертным в умах человечества.

Его нужно спасти - и вы спасете его, потому что я глубоко верю в вас, знаю и не хочу думать, что вы поступите иначе, чем говорит это мне Бог.

Откажитесь от графства, раздайте имущество родным своим и бедным, останьтесь без копейки денег и нищим пробирайтесь из города в город. Откажитесь от себя, если не можете отказаться от близких своих в родном семейном кругу. Я глубоко убежден, что тогда родятся на свете снова искренние, хорошие люди, что тогда возродится религия, что тогда будут искать идеала, стремиться к нему, и сухая, холодная современная жизнь сделается действительно периодом нео-христианства. Знаю, что вам трудно это сделать, знаю, что вам уже много, много лет, но не хочу верить, чтобы вас в скорбях (если только вы сделаете то, о чем я вас умоляю) оставили люди. Они будут, молиться вам и будут верить, что после Богочеловека-Христа вы первый истинный человек на земле...

Приходите тогда и в наш старый, добрый Киев, заходите ко мне, и я буду смотреть вам в глаза и на вашу седую бороду и наслаждаться тем, что вы дали первый росток, первый бутон для того, чтобы из него распустилось счастье, о котором у нас так много пишут, но которого никто еще не нашел...

Подумайте обо всем этом, много раз прочтите мое письмо, и вы увидите, что я прав.

Берегите жизнь вашу и, пока вы живы, сделайте то, что вы обязаны сделать для людей и для мира... Скажите правду своими старческими устами - и это будет последнее ваше слово и кажется буква его скажет в миллион раз больше, чем все ваши старые сочинения. Ведь, я люблю вас, дорогой Лев Николаевич, и хочу, чтобы все вас любили... Целую вас. Дай Бог вам счастья.

Студент университета св. Владимира Борис Манджос. 1910 года. Февраль.

Ответ Льва Николаевича Толстого

Ясная Поляна, 17 февраля 1910 г.
Ваше письмо глубоко тронуло меня. То, что вы мне советуете сделать, составляет заветную мечту мою, но до сих пор сделать этого не мог. Много для это причин (но никак не та, чтобы я жалел себя); главная же та, что сделать это надо никак не для того, чтобы подействовать на других. Это не в нашей власти и не это должно руководить нашей деятельностью. Сделать это можно и должно только тогда, когда это будет необходимо не для предполагаемых внешних целей, а для удовлетворения внутреннего требования духа, когда оставаться в прежнем положении станет так же нравственно невозможно, как физически невозможно не кашлять, когда нет дыханья. И к такому положению я близок и с каждым днем становлюсь ближе и ближе.

То, что вы мне советуете сделать: отказ от своего общественного положения, от имущества и раздача его тем, кто считал себя в праве на него рассчитывать после моей смерти, сделано уже более 25 лет тому назад. Но одно, что я живу в семье с женою и дочерью в ужасных, постыдных условиях роскоши среди окружающей нищеты, не переставая и все больше, и больше мучает меня, и нет дня, чтобы я не думал об исполнении вашего совета.

Очень, очень благодарю вас за ваше письмо. Письмо это мое у меня будет известно только одному человеку. Прошу вас точно также не показывать его никому.

Любящий вас Л. Толстой