Вегетарианское обозрение, 1909 г.

ВО.2.4.1909

Вегетарианство и нравственность

№2, с. 3-7

"Я человек и ничто человеческое не должно быть мне чуждо". Теренций.

"Жизнь следует, однако, не только утверждать, но и подымать, возвышать".

Проф. А. Риль

I

Имеем ли мы право убивать животных для еды, для пожирания их трупов? Мы, вегетарианцы, категорически заявляем, что этого права мы не имеем и вот на каком основании. Сострадание ко всему живущему - основная черта человеческого характера. "Безграничное сострадание, милосердие ко всем живущим существам - есть прочнейшее и вернейшее ручательство за нравственное поведение и не нуждается ни в какой казуистике. Кто исполнен сострадания, тот, наверное, никому не повредить, никого не обидит, никому не причинит страдания, будет скорее к каждому снисходителен, каждому простит, каждому по мере сил поможет; и все его дела будут носить отпечаток справедливости и человеколюбия. Напротив, попробуйте только сказать: "этот человек добродетелен, но не знает никакого сострадания", или "это несправедливый и злой человек, однако, он очень сострадателен и вы тотчас почувствуете противоречие" ¹. И действительно, сострадание ко всему живому облагораживает нас. Но, может быть, животные не в состоянии испытывать страдания и, таким образом, наше сострадание является лишним, может быть, убивая их усовершенствованными способами, мы им никакой боли не причиняем. Разберемся в этом. Мы знаем, что всякое животное обладает инстинктом, нервами, кровью и мясом, т. е. обладает теми же данными, что и человек. Животный инстинкт стоит выше человеческого. Русский мужичок, индейцы и другие народы, знающие хорошо жизнь животных, узнают по их поведению приближение непогоды, бури, степных пожаров и пр. Мы знаем и то, что, относясь с любовью к домашним животным, мы пользуемся их взаимностью, они привыкают к нам и выражают свою преданность разнообразными приемами. Относясь же к ним жестоко, мы вышесказанного совершенно не замечаем. Из сказанного следует, что животные чувствуют и даже тонко чувствуют. Какое же право мы имеем убивать их? Мы, вегетарианцы, признаем порой убийство животных для самозащиты, для самообороны, но убивать для обеда, привычки ради, животных, дающих нам всю свою рабочую силу, мы считаем зверством и диким убийством. И в этих зверствах, в этих мерзких убийствах принимает участие всякий, кто употребляет в пищу мертвечину, именуемую в нашем житейском обиходе мясом. Я сказал мерзкое убийство, и вот почему: существует два рода убийства, убийство, где убиваемый может защищаться, где он может бороться за свой лучший, драгоценнейший дар - жизнь, где у убиваемого существует надежда на хороший исход борьбы. Это убийство, эта смерть с борьбой за жизнь и надеждой на жизнь, ничто в сравнении с другим убийством, убийством палача. Не мерзко ли, разводить искусственно животных, делать их беззащитными, отнять у них право борьбы за жизнь и с безопасностью для себя убивать их, вонзать свои зубы в их мясо и напиваться их кровью. Похоже ли это на человеческий поступок? Если природа, в действительности, создала нас плотоядными, то отчего же мы смущаемся подобными зрелищами. Отчего кровь, сырое мясо не смущает плотоядных животных, а наоборот их радует? Отчего мы избегаем заглядывать в бойню? Отчего мы относимся с отвращением к делу мясников? Если бы всем мясоедам пришлось бы самим зарезать животных для утоления их голода, то я уверен, что число их значительно уменьшилось бы. И это только потому, что убийство животных противоречит нашему природному человеческому чувству, чувству сострадания. Какое же право мы имеем совращать эти чувства у других людей? Можно ли быть действительно гуманным человеком, содействуя этим зверским убийствам? Я говорю содействовать, и это должно быть ясно. Если нас, вегетарианцев, в Германии, около 30000 человек, то подумайте, сколько убийств мы ежедневно уменьшаем, сколько людей мы избавляем от зверского, грязного и гнусного ремесла, заменяя его более чистым, благородным и человеческим - земледельческим.

Читатели! вы видите, что каждый отдельный вегетарианец борется с этим злом и уменьшает сумму страданий, окружающих нас живых существ, всякий же "трупоед" поощряет это зло и увеличивает его.

II

Я не буду описывать страдания животных до бойни; они так жестоки и бесчеловечны, что я, щадя нервы своих читателей, перехожу к главному, а именно, к добыванию мяса, которым многие в течение десятков лет пичкают себя. Для этого, я расскажу о моем посещении усовершенствованной Лейпцигской бойни. Уплатив при входе 50 Pf. за возможность видеть трагедию жизни в многочисленных предсмертных актах, я очутился в просторном помещении, где стоял скот. Вокруг последнего двигались люди с большими животами, наполненными пивом и полнокровными, грубыми лицами, которые рассматривали скот, щупали его по несколько раз, громко торговались и ежеминутно хлопали друг друга по рукам. Это были продавцы скота и покупщики-мясники. Скот был разных пород, наряду с красавцем, полным жизнью быком стояла тощая, больная корова, а около нее, такие же быки и другие коровы; в других отделениях были двухнедельные и трехнедельные телята, отнятые у матери для бифштекса какого-нибудь "скотоеда", блеющие овцы, бараны, визжащие свиньи, издалека доносился лай собак, ржание лошадей, и все это готовилось в жертвы человеческой утробе.

Мы вошли (со мною были консерваторка и студент) в большое, просторное помещение, откуда пахло кровью. Перед нашими глазами была дикая, необыкновенная картина: со всех сторон виднелись окровавленные туши, из которых поднимался теплый, обильный пар; около них возились мясники, лица и руки которых были запачканы кровью; бычачьи шкуры, еще теплые желудки и внутренности животных испускали пар; на полу беспрерывно текла темно-красная кровь, валялись кишки и другие части недавно живших существ. "Где же их убивают?", спросила моя спутница. Я тоже не мог допустить мысли, чтобы их здесь же убивали, но оказалось, что скот убивали с бесчеловечной жестокостью тут же, друг около друга, так что живой вол видел и чувствовал предсмертные судороги своего собрата и видел как сдирали шкуру с него. Около противоположной стены, где мы стояли, несколько бойцов возились с красивым, здоровым быком. Большие, прекрасные глаза быка смотрели на павшие жертвы и как будто приросли к ним. На своих палачей он не смотрел, а они вертели его во все стороны, готовя для него смерть, которую он уже предчувствовал. С потолка помещения спустили острый кусок стали, повисший над головой красивого животного. Боец поднял тяжелый молот и ударил со всей силой, сталь вонзилась в мозг и бедное животное, жертва людского, извращенного и ненасытного аппетита, упало оглушенное на пол и стало биться всем телом. Тотчас же, один из бойцов перерезал ему горло, ухватил его голову за рога, и двое мальчишек, лет 12 - 14, подставили под горло миску и она быстро стала наполняться тепло-парной кровью. Вол все еще жил, тяжело вздрагивал и дрыгал ногами. Один из бойцов полез на его живот, продолжавший колыхаться и стал дико скакать на нем, стараясь скорее выгнать кровь из легких. Живот от этой жестокой, дикой, дьявольской пляски, падал все ниже и ниже. За первой миской, быстро наполнили вторую, а затем третью. Когда крови уже не было, боец стал сдирать шкуру и из под свежей, сдираемой шкуры, поднялись густые облака пара, как бы стараясь скрыть эти безвинные жертвы людской жестокости, - быка и его палача. Через две минуты, перед нами лежала оголенная туша. Мальчики мешали кровь в мисках палочками, мясники вытягивали внутренности и новая, свежая кровь обагрила ненасытный асфальтовый пол. Совершилось жестокое убийство. Живые, чувствующие существа, сознательно и насильственно отняли жизнь у другого, чувствующего существа.

III

Мне вспомнились при этом виде слова двух единомышленников: Златоуста и Леонардо да Винчи. "Нет, не муравьям подражаем мы. Мы походим на волков и тигров! Мы даже хуже этих зверей! Природа создала их так, что они должны питаться мясом, тогда как нас Бог одарил разумною речью и чувством справедливости"² . "Да, воистину человек есть царь животных, или, лучше сказать, царь зверей, потому что зверство его величайшее" ³. И действительно, в бойне вы ужасаетесь за человека, ужели, спрашиваете вы себя, видя все эти зверства "человек - звучит гордо". И еще больше становится стыдно и страшно за человека, когда вспоминаешь, что эти убийства безвинные и ненужные. Вспоминается всем известная басня Крылова "Волк и ягненок", где волк говорит: "ты виноват уж тем, что хочется мне кушать". Ужели, это может служить оправданием для людей XX века, имеющих вдоволь другой, растительной и более питательной пищи?

Долго смотрели мы на эти зверски убийства, с каждым волом повторялось то же, что с первым, тот же удар, то же скакание на животе и все это сопровождалось улыбками и грубым смехом бойцов, у которых привычка притупила всякие человеческие чувства. Мы пошли смотреть убийство свиней, при входе нас оглушил адский, резкий визг. Трое мальчишек, старшему из которых было не больше 16 лет, возились со свиньею. Животное, почувствовав смерть, отчаянно визжало. Старший поднял молот и ударил, животное еще больше завизжало, стараясь вырваться. Оказалось, что удар не попал в цель. Мальчик вновь ударил и снова промахнулся. Свинья от невыносимой боли, смертельно завизжала, и в этом визге было столько страданий, столько мук и боли, что мне решительно не хватает слов для выражения. Лишь третий удар заставил ее навыки замолчать. Мальчик, как ни в чем не бывало, широко улыбался и пересмеивался со своими юными товарищами, и этот грубый смех еще больше сгущал контраст между жизнью и смертью. Известный, талантливый романист, Айтон Синклер, сам работавший некоторое время на Чикагских бойнях, так описывает убийство свиней. "Это было длинное узкое помещение, вокруг которого шла галерея для посетителей. Там стояло большое железное колесо, к которому по краям были приделаны кольца. С обеих сторон колеса было узкое пространство, и туда попадали свиньи в конце своего путешествия из загона вверх. У колеса стояли с обеих сторон два могучих негра с высоко засученными рукавами. В эту минуту они отдыхали; колесо остановили, чтобы дать время вымыть пол. Но вот оно опять пришло в движение, и началась работа. Стоявшие у колеса два человека схватывали каждый ближайшую свинью за ногу и подвешивали ее цепочкой, с крючком на конце, на одно из колец колеса. Когда колесо поворачивалось, оно подхватывало свинью за ногу и поднимало ее вверх. В ту же секунду раздавался отчаянный визг, от которого посетители невольно вздрагивали, а женщины бледнели. Визг этот усиливался все больше и больше, потому что подхваченная колесом свинья переживала в последующие минуты все ужасы смертной казни. Подняв ее наверх, ее скатывали тотчас же вниз по спуску, а тем временем поднимали следующую, и так непрерывно, пока не образовывался двойной ряд свиней, нависших в воздухе за одну, ногу и визжавших изо всех сил. Это визжание на разные голоса сливалось в страшный крик предсмертного ужаса и муки. Посетители положительно не выдерживали этого. Мужчины нервно смеялись, чтобы победить внутренний ужас, у женщин показывались слезы на глазах. Работа, однако, шла своим чередом. Не смущаясь ни визгом свиней, ни слезами посетителей, мясники продолжали свою работу: один подвешивал свинью за колесо, другой в конце пути ловким ударом ножа разрезал ей горло. С замирающим визгом исчезали свиньи, одна за другой, с плеском падая в огромный чан, с кипятком. Все это совершалось с поразительной автоматичностью. Это было какое-то машинное производство свинины, убой посредством прикладной математики. И все-таки нельзя было отделаться от впечатления, что тут совершается нечто ужасное - что все это живые существа, которых никто не имеет права убивать. Казалось, что здесь в тиши, вдали от правосудия, неведомо для мира, совершается какое-то гнусное преступление. Непрерывный страшный визг свиней начинал казаться беспомощным протестом всего человечества, обреченного страдать от грубого произвола⁴. Каждое из этих животных имело свою индивидуальность - тут это было совершенно ясно. Некоторые свиньи были белые, некоторые черные, одни старые, другие молодые, одни худые, другие чудовищно толстые. Все они доверчиво шли, куда их гнали, не зная, что их ждет роковое колесо. Почему? Какой смысл этой жертвы?"⁵.

IV

Я наблюдал за своими спутниками, вначале их лица выражали сильное сострадание и какой-то застывший ужас, ежеминутно с их уст вырывались невольные восклицания, но после двухчасового пребывания среди крови, среди убийств, среди людей-зверей, это чувство притупилось, сделалось менее сострадательным, менее чутким, как притупляется чувство солдата к смерти, среди свищущих вокруг него пуль. Вот, в этом привыкании, в этом постепенном притуплении человеческих чувств к поступкам, которые человек при некотором усилии легко может изменить, заключается что-то нечеловеческое, что-то рабское и отталкивающее. И могут ли мясоеды, извращая человеческие чувства, заставляя мясников заниматься подлейшим делом, именно, убийством, требовать от них чего-нибудь человеческого?

Всякое грубое ремесло извращает человеческие чувства, ремесло же мясника, т.е. убийство с пыткой животных, было, есть и будет наигрубейшим, наиподлейшим. Точно также как мы не можем применить слово ремесло, по отношению к палачу, точно так же этот термин, не может быть применим к мяснику. Ремесло и убийство исключают друг друга.

Шопенгауер, в выше цитированной мной книге, говорить: "сострадание к животным, так тесно связано с добротой характера, что можно с уверенностью утверждать, что тот не может быть добрым человеком, кто жесток с животными. Можно доказать, что сострадание к животным, происходит из того же источника, как и сострадание к людям". Эту прекрасную мысль, англичане отлично поняли и усвоили. Закон в Англии не допускает мясников быть присяжными заседателями при разбирательстве дела, по которому, за совершенное преступление, может быть постановлен смертный приговор. Этот закон подтверждает лишний раз жестокость мясников и общественное мнение о них. Я позволю себе рассказать кое-что из жизни мясников, лично наблюдаемой мной. В городе С. Галлене (Швейцария), мы, русские студенты, посещали ту же пивную, куда сходились мясники. Там я имел возможность знакомиться с их бытом. Покончив с убийством животных, они ежедневно собирались в пивную, где пели самые грязные песни и пили до невозможности много. По закрытии пивной, они выходили всегда гурьбой, производя дикие, нечеловеческие звуки и были похожи на сытых, ржущих лошадей. На улице они выделывали со своими дульцинеями самые грубые циничные сцены и предавались разврату самым беззастенчивым образом. И не смотря на то, что Швейцария богата тюрьмами, полицейскими и шпионами, все жители города боялись мясников и безропотно сносили всякие обиды, полученные от них. На мои вопросы швейцарцев, почему они так терпеливо сносят обиды, я получал ответы "что это народ дикий, буйный; что он не останавливается ни перед чем, что у них нет ничего святого и, что они мстят хуже сатаны. Сказанного достаточно, ибо всякий, логично рассуждающий, поймет, что иначе быть не может, что человек, живущий убийством, дышащий кровяной атмосферой, отвечающей грубым смехом на муки животных, человеком быть не может. Но не только на мясников влияет бойня, она влияет на все человечество. Она губит все хорошее, идеальное в наших душах; она заставляет нас, с самого раннего детства, уверовать в несправедливости и некрасоте жизни; она заставляет разувериться в человеке, в его человечности, в его чувстве сострадания; она делает жизнь грязной, слякотной и заставляет верить, что будто без грязного, мерзкого и гнусного убийства, человеку жить нельзя. Бойня, это зародыш и начало многих физических и нравственных болезней. Бойня, это несмываемое, грязнейшее пятно культурного человека. Бойня, это та стена, о которой разбивались и разбиваются все эстетическая и моральные стремления людей. И только когда эта стена будет опрокинута, когда это грязное пятно будет смыто, жизнь, всякая жизнь, приобретет свою ценность и свою красоту.

№4, с. 1-5

V

Наш лозунг гласит "да здравствует жизнь", всякое же насильственное умерщвление жизни является огрязнением ее. Вот отчего мы, как с бойней, боремся и с охотой, вивисекцией и т.п. деяниями и поступками, развращающими окружающую нас духовную, нравственную атмосферу и несущими с собой первобытную дикость, зверство, грубость и неразумие. Для характеристики охоты, привожу следующий случай. В 90-х годах, один англичанин посетил персидского шаха. Войдя во двор, он заметил молодого принца, который отсекал саблей головы кур. На его запрос, не помешают ли подобные действия воспитанию принца, он получил ответ: "кто править хочет, должен привыкнуть к крови". Этот ответ многозначущ. То же самое происходит с охотой богатых господ, правителей и пр. Охота действительно служить для них "прекрасной" школой и упражнением в том, что "кто править хочет, должен привыкнуть к крови". Охота создает Иоаннов Грозных, создает зверские инстинкты и губит без жалости, без сострадания, во всякое время года, миллионы живых существ. Сущность охоты не в ловле измученной дичи, не в зверях, а в человеке. Человеку хочется "позабавиться", расшевелить свои, заснувшие было, зверские инстинкты и гиканьем, свистом и невинной кровью удовлетворить их. И он спешит это делать в полном сознании, что это удаль, доблесть и храбрость.

Жалкая доблесть, омерзительная храбрость! Затравить зайца, отнять мать у детей, детей у матери с помощью собак, ружья, и вернуться домой с лицом победителя. Посидеть без движений целый Божий день на берегу реки и острыми крючками вылавливать живых существ, любуясь их предсмертными судорогами. Не правда ли, сколько в этом мужества, красоты, храбрости и человеческого достоинства?

"Я могу представить себе, как убивает себе на еду пищу истомленный голодом дикарь или вообще человек, не умеющий заниматься ни земледелием, ни молочным хозяйством, но я никогда не мог понять душевного состояния человека, идущего убивать птиц из удовольствия охоты. Ведь летающая птица, не говоря уже о сострадании к ней, - это такая красота! И вот я беру ружье и выбрасываю эту жизнь, эту красоту из живого мира.

"Особенно я не мог понять, как могли это делать такие даже, например, люди, как Тургенев, Толстой и подобные им охотники. Как это могли делать они, великие художники, которые, казалось бы, должны были свято чтить (если даже человечность замирала в них на это время) хотя бы эту красоту мира?

"Когда я спросил об этом Толстого, то по его лицу пробежала тень тяжелых теперь для него воспоминаний. "Когда у меня в ягдташе билась подстреленная птица, мне было очень ее жалко, - сказал он, - но во время самой охоты все во мне было поглощено одним - достижением цели." Даже и у этого, великого теперь друга и защитника всего живого, в то старое время, когда он с ружьем в руках преследовал свою жертву, свое удовольствие, свое страстное напряжение совершенно застилали от него жизнь, красоту, право другого существа, которое он преследовал. Даже у него чужая жизнь сводилась в это время к нулю, становясь только целью для удовлетворения своей страсти.

"Охотники рассказывают нам часто о своей любви к природе, но какой любящий человек может убивать любимые существа? Нет, очевидно, охотники любят превыше всего только свое удовольствие, свое наслаждение, удовлетворение своей страсти. По крайней мере, огромное большинство их"⁶ .

Ежегодно зверски убивают сотнями тысяч мирных животных, как, например, оленей, серн, тюленей и др. без всякой нужды. Ежегодно истребляются миллионы птиц, только для того, чтобы их красивые перья качались на шляпках бездушных женщин, слепо исполняющих прихоти моды. А ведь птицы - певцы жизни, ведь птицы - могучая красота жизни. Ведь подобные женщины - убийцы не только живых пернатых существ, но и музыки, той музыки, которая радует и старого и малого, и простолюдина и интеллигента. "И мы знаем из авторитетного источника, что все эти украшения сдираются с птиц заживо для того, чтобы они сохранили весь свой блеск. Женщины должны же, наконец, понять, что их участие в этих варварствах не имеет никакого оправдания. Они уже надевали на себя все, чем только можно украсить человеческую одежду, и все, что ни носят он, идет к ними. Поэтому нет никакого оправдания для их погони за такими странными украшениями. Они участвуют в истреблении птиц единственно ради пустого тщеславия и прихоти моды. Никому, кроме глупца или сумасшедшего, женщина не покажется красивее лишь потому, что шляпка ее украшена пером убитой птицы. Это пустое украшение, оно не составляет ни нужды, ни удобства, да и в качестве украшения оно свидетельствует лишь о самом грубом упадке вкуса. Можно смело заключить, что женщина, носящая птичье крыло, не понимает красоты живых птиц, никогда не любовалась ими в долгие весенние дни, не слушала их пения на заре, когда воздух насыщен ароматом и полон музыкальными звуками леса" ⁷ .

О том же говорит А.Г. Френкель ⁸. "С убитыми пташками на голове, в шелковом платье, сотканном из червей, с верхним, которое добыли от беременной матери, вырвав у нее плод и содрав шкуру ⁹, с перчатками, которых добыли мучительной смертью другого живого существа, и при всем этом с желудком превращенным в кладбище, где покоится скот всевозможной породы, птицы и рыбы, - где тут действительно ценить жизнь, сознавать ее и наслаждаться ею?"

VI

Разве задумываются многие над тем, что их платья и окружающие предметы добыты убийством? Им некогда. Ведь жизнь так коротка, так мимолетна, что останавливаться на этих запросах они считают лишним, А между темь, от такого отношения люди звереют. создается огромный контингент (количество) людей, вся жизнь которых направлена на зверские убийства, на сдирание с живых существ шкур, на вырывание из трепещущих тел перьев, на смерть и мучения других живых и чувствующих созданий.

Реки и океаны крови, моря слез и страданий, миллионы загубленных жизней, разврат совести и человеческой мысли, дикое, грубое и хищническое озверение, гибель красоты вселенной и всего живущего, грязь, гнусность и порок, мерзость, пошлость и одичание несет с собой это нежелание, неохота задумываться над тем, что каждый день ощущаешь своими руками, что пережевываешь своими зубами, что одевает твое бренное тело и что видят кругом твои очи.

И именно потому что физическая (телесная) жизнь наша коротка, что мы только странники, путешествие которых не сегодня завтра окончится и по следам которых пойдут другие, ожидающие свою очередь путешествия, мы должны честно и по человечески пройти ее.

Не бойни и виселицы, не обезлесение, не заглохшие поля и разрушенные гнезда, не гниющие, кровавые куски мяса, не шкуры и меха, не ручьи слез и крови должны мы оставить за собой, а колодцы полные чистой влагой, деревья с зрелыми, наливающимися плодами, землю, не обагренную кровью, а трудовым человеческим потом, вспаханную и обработанную человеческими руками.

И только проникшись этой задачей, только поняв, что "жизнь не шутка", что есть известные обязанности, которых необходимо придерживаться во время пути и странствования, люди поймут всю сладость этой жизни, проникнут глубоко в красоту и ценность ее, и когда путь окончится, когда путешествие будет совершено, скажут со спокойной совестью: как счастливо было пройденное, как хорошо виденное; зреют поля, наливаются колосья, поют птицы и под их пением мы заходим, и, засыпая, знаем, что нет смерти, что по пройденной дороге остались частицы нашей души, нашего бытия, которые в растворе с другими, прошлыми, настоящими и грядущими частицами, составляют одно целое, одно едино-величавое, имя которому - мир.

И когда человек действительно познает ценность жизни и всего живущего, когда он всем своим существом ощущает те миллионы нитей, связывающих его с другими творениями вселенной, ему сразу становится ясно, что нельзя пренебрегать последними, что нельзя убивать живых существ только потому, что хочется жрать мясо, хочется превратиться в дикого зверя и бегать со стаей разъяренных собак за никому ненужным мехом лисицы и никуда не годным пером высоко летающей птицы.

Он поймет, что, отрывая одну из этих миллионных нитей, он совершает преступление, от которого задрожат остальные нити, как больно порой бывает всему телу от боли ногтя на пальце ноги.

Вегетарианство стремится указать человеку на эти нити, находящиеся в человеческом существе, стремится утолщать их, увеличить их качественно и количественно, и не давать им возможности рваться и трепаться при дуновении холодных житейских ветерков.

VII

Я не стану описывать все зверства охоты, я не буду приводить кровавых цифр, сцен и пр., ибо сознаю, что "плох тот, который может пожалеть страдающих людей или животных, только видя кровь, корчи, муки, слыша стоны и вопли. Да ведь некоторые страдания и увидеть то нельзя: они совершаются молчаливо, просто, как, например, это было с голодавшими крестьянами нашими. В бойне, например, мы можем видеть только последнее страдание, которому подвергается животное, - страдание смерти.

"Это страдание и кратко, и не так жестоко, как все те предшествовавшие страдания, которые вынесла скотина, прежде чем попасть под нож бойцу, и которых мы не видим, придя на бойню. Наконец, на бойне мы видим только физическую смерть животного и выражение физических болей, которыми сопровождается смерть.

"Страдания предсмертного ужаса, - страдания страшнейшего, чем самая смерть, мы тоже не видим да и не можем почти видеть, ибо оно совершается в душе животного и во вне плохо отражается за неимением у животных мыслительных органов. Значит, понять это страдание мы можем только отвлеченным путем.

"Из этого не следует, чтобы страданий этих не было. В том-то и дело, чтобы постигнуть их, не видя их.

"И все развитие человечества клонится к тому, чтобы обострить духовное зрение людей, которое, не нуждаясь в физическом зрении, прозревает заглазно несчастия живых существ и создает неодолимую потребность прекратить их" ¹⁰.

Прекратим же эти невидимые нами страдания! Научимся прозревать их! Пусть наши сестры и матери сбросят с себя головную падаль, пусть не укроют он свои тела в шкуры и меха других матерей и сестер, пусть не носят он в себе и на себе куски трупов, не рядятся в перья, ибо перья для птиц, а птицы созданы для жизни.

И да научат они маленьких детей своих не рвать крыльев у жуков, не разрушать гнезд, не прокалывать насекомых, не мучить животных, ибо учиться можно и должно не убивая и разрушая, а любя все живущее, великое и малое, крохотное и большое.

И да отбросят он привычки прошлого, и прислушаются к словам души своей, говорящей о простоте и необходимости начать иную, новую жизнь, основанную не на разрушении и гибели жизни, а на ее поддержании, созидании и возвышении.

И тогда поймут он своими глубокими женскими сердцами, как полна жизнь, как велика предстоящая работа, сколь мало сделано и что нужно делать.

И закипит работа, и озарится мир новыми дивными лучами, и согреют эти лучи любви и человечности новую детвору, создадут новых людей, которые вернутся к оставленной, запущенной земле, будут питаться трудами рук своих и руками, не сбагренными ничьей кровью, будут сеять семена жизни, света и лучезарной радости.

"Утихнет гул борьбы кровавой,
Угаснет пыл вражды навек,
Иною доблестью и славой
Гордиться будет человек:
То будет доблесть дум высоких
То будет слава добрых дел, -
И там, где в мраке смут жестоких
Сверкала сталь и щит звенел,
На тучных нивах в чистом поле
Высокий колос зашумит,
И Песня пахаря на воле
Отрадой светлой зазвучит..."¹¹

Иосиф Перпер

1. Шопенгауэр "Основа морали" стр. 302.

2. Из "Поучений Златоуста".

3. Д. Мережковский "Христос и Антихрист" II ч. стр. 215.

4. Курсив мой - И. П.

5. Айтон Синклер "Дебри" (The jungle) стр. 32.

6. "Друг животных". Часть II, 1909 г. Составила В. Лукьянская. Из вступительной статьи И.И. Горбунова-Посадова, стр.18

7."Научные основания вегетарианства". Д-р мед. Анна Кингсфорд, стр.104

8. 4-ая часть, стр. 45

9. Автор подразумевает зверскую, жестокую ловлю тюленей, или так называемых "котиковых" шкур.

10. "Вегетарианство, его смысл и общественное значение", стр. 91-2. М. Изгоев.

11. С.Г. Фруг "Пророчество Исайи".