Вегетарианское обозрение, 1909 г.

ВО.3.4.5.1909

О земледелии в Японии

Д-ра Морана

Перевод Алькора¹

№3, с. 7-13

Предисловие переводчика

Вопрос широкого распространения вегетарианства тесно связан с земледелием. Все способы земледелия, кормящие большие западные народы, организованы так, что нуждаются в скоте, то как в рабочей силе, то как в образователе навоза. И до тех пор, пока животные будут играть такую важную роль в сельском хозяйстве, переход народов к вегетарианству всегда будет встречать себе препятствие в существующих способах земледелия, ибо народы будут всегда поставлены в необходимость выбирать одно из двух: или убивать лишних и престарелых, немощных животных или содержать их в приютах, богодельнях и больницах, как это делается в некоторых местах Индии.

Вегетарианец-неземледелец, не получающий продуктов своего пропитания прямо от земля, но приобретающий их от земледельцев может не чувствовать тесной связи между обычными способами земледелия и убийством животных. Но для всякого земледельца такая связь несомненна.

Между тем земледельческий образ жизни, благодаря мирности и естественности хлебного труда, больше чем какой-либо иной мог бы содействовать воспитанию в людях гуманного отношения к животным. Да и в наше время, несмотря на общераспространенность привычки мясоедения, несмотря на огромное количество животных, избиваемых в деревнях перед каждым большим праздником и в торжественных случаях жизни, несмотря на это, в нашем русском, среди европейских народов по преимуществу сохранившем свой земледельческий быт народе совсем не редкость встретить людей, тяготящихся убийством животных, не могущих совершать его лично или совершающих с болью в сердце.

Так, в нашем большом народе есть налицо и земледельческий образ жизни и природная гуманность, т. е. есть и внешние и внутренние условия, находящиеся в полном соответствии с основами вегетарианства, и если вегетарианский образ жизни не делается нашей общераспространенной привычкой, то только потому, что среди народа господствуют старые приемы земледелия, укоренившиеся тысячелетия назад, в то время, когда благодаря грубости нравов не могло быть и речи о гуманном отношении к животным, а благодаря всеобщему невежеству и замкнутости нельзя было и думать о выращивании растений без участия скотской силы, без навоза и без запашки многих десятин на семью.

Но в наше время, когда потребность преобразовать нашу жизнь на новых, гуманных, любовных началах заявляет о себе все с большей и большей настойчивостью, нельзя не подумать о новых способах земледелия, обходящихся без скота. И вот тут, как часто бывает в жизни, когда какой-нибудь вопрос делается настойчивым и требует своего разрешения и осуществления, оказывается, что земледелие без скота уже осуществлено, что есть народы земледельцы, которые живут и работают, почти не употребляя скота. Народы эти - Китай и Япония.

Не какие-либо гуманные причины, но густота населения Китая вынудила его много веков назад покинуть многопольную, со скотом систему земледелия. Новая система, нуждающаяся в самом человеке, в маленьком клочке земли, в лопате, в горсти семян для посева и в кадушке для удобрения, была с тех пор проверена тысячелетним опытом и теперь вошла в плоть и кровь этого народа. Японцы, эти выходцы из Китая, перенесли новое земледелие на свои острова и, побуждаемые новыми условиями, еще больше усовершенствовали его.

Буддизм, как известно, запрещающий убийство животных, распространяясь среди этих народов, встретил земледелие и образ жизни их в значительной степени соответствующий его религиозным требованиям, и это немало содействовало его принятию и распространению.

Общение между Западом и Дальним Востоком, возникшее несколько столетий назад и все усиливавшееся и усилившееся в последнее время, имело свои хорошие и дурные последствия. Дурные последствия этого общения были те, что западные народы, воспитанные своими правительствами в духе римского хищничества и потому по своим традициям склонные не к земледелию, а к наживе, торговле и грабежу, увидали в восточных народах новый источник своего обогащения и воспользовались своим знакомством с новыми народами для того, чтобы покорить их, захватить их земли, устроить ряд войн и карательных истреблений. Хорошая же сторона общения с Востоком была в том, что для нас открылась возможность познакомиться с новыми, нам не знакомыми формами жизни, обычаями, верованиями, сложившимися в своеобразных условиях Востока. Этим путем стали доходить до нас сведения и о земледелии на Востоке. Особенный же интерес к китайскому и японскому земледелию пробудился у нас после последней японской войны, когда многие не по слухам, а своими глазами увидали, как непохоже на нас добывают хлеб и кормятся восточные народы.

Среди этих очевидцев возникла совершенно справедливая мысль о том, что если земледелие без скота и на малом клочке земли доступно китайцам или японцам, то почему же оно не может быть доступно и русским. И в последнее время в печати появилась горячая пропаганда новой культуры хлебов, обещающая даже тысячи пудов хлеба с десятины. Но, к сожалению, с одной стороны обещание таких преувеличенных урожаев (основанных в немногих и весьма ограниченных опытах, только арифметическими выкладками переведенных на десятины), с другой стороны недостаточное проникновение в принципы восточного земледелия и потому одностороннее отношение к нему могут подорвать доверие к самой системе новой для нас культуры, а у начинающих делать практические опыты может вызвать разочарование, которое больше, чем что-либо другое, может задержать принятие и введение нового, так сказать, безубойного добывания хлеба.

Поэтому нельзя не дорожить обстоятельным, беспристрастным изложением тех основ, на которых зиждется земледелие у китайцев и особенно у японцев, которые в этом отношении ушли дальше китайцев, и могут сказать нам последнее слово, и таким обстоятельным изложением является труд д-ра Марона, который здесь и печатается.

Почва и удобрение

Япония простирается от 30 до 45 град. сев. широты; распределение теплоты и средние температуры показывают, что она имеет климат представляющий все постепенности между климатом Средней Германии и Верхней Италии. Одинокая, не достигшая полного развития тропическая пальма мирно стоит вместе с северною сосною или елью; рядом с гречихой и ячменем виднеется рис и кусты хлопчатника. Цепи гор, растягивающиеся по всей стране в виде неправильной в мелкими клетками сети, покрыты на вершинах хвойным лесом; это сообщает ландшафту характер Средней Европы и приятно ласкает взор северянина, прибывшего на берега Японии из зноя тропического пояса. В долине, напротив, преобладает вид юга: поля с рисом, хлопчатником, ямс (Dioscorea ulata) и бататы (Convolvulus Batatas). Для перехода от хвойных лесов к плантациям хлопчатника, от высот в долины существуют сотни тропинок и узких проходов; лавры, мирты, кипарисы, туи и блестящие камелии окружают вас пестрой смесью.

Почва здесь вулканического происхождения; вся поверхность ее состоит из туфа и наносных (димовальных) пластов. Все возвышенности состоят из темноцветной, чрезвычайно тонкой, но не очень жирной глины; почва же долины сплошь, с незначительными отступлениями, состоит из глубокого, рыхлого чернозема; мне случалось вырывать в ней углубления в 12 и 15 футов и оказывалось, что слой чернозема, и на этой глубине имел те же качества, только был плотнее, тверже. Под ним, вероятно, лежит пласт глины, не пропускающий воду. Глинистые пласты гор, при сильных и частых дождях, производят огромное количество ключей, которые везде под рукою и легко, без большого искусства и труда, могут быть употреблены для искусственных орошений; а непроницаемый для воды пласт, залегающий в долинах, дает возможность по произволу превращать почву в болото, что необходимо для возделывания леса.

Такое богатство почвы представляет или искусственное произведение культуры, существующее многие тысячелетия, или оно естественное в этой стране, и от этого занятие земледелием стало народу и прибыльно и привлекательно: как бы ни решался этот вопрос, но несомненно то, что содержание глины в здешних наносных почвах, умеренный климат и обилие воды представили все условия и доступнейшие средства для развития высокой земледельческой культуры.

Трудолюбивое, умеренное и искусное население старательно и разумно воспользовалось данными средствами и поставило земледелие на степень народного занятия, в полном смысле слова. Этот народ сумел удержать земледелие на самой высокой степени совершенства, хотя оно находится в руках крестьян и людей низшего сословия; земледелец лично причисляется к шестому, предпоследнему разряду общественной классификации; ни один японский аристократ не занимается земледелием. Там нет учебных заведений для земледельца, нет сельскохозяйственных обществ, академий, нет периодической литературы для распространения знаний. Сын получает свои знания от отца, а так как отец знает ровно столько же, сколько знал дед и прадед и все делает точно так же, как всякий другой земледелец на всем пространстве, то совершенно все равно, где и у кого приобретает он свои знания. Небольшая масса сведений с незапамятных времен уже оказавшаяся столь пригодною, что признается за положительное знание, ни в каком случае не минует ученика и воспитывает для него неотчуждаемое наследство.

Признаюсь, что при виде этого простого знания и его верного, бесспорного применения на практике, мне становилось иногда стыдно, когда я вспоминал о том, что делается дома. Мы считаем себя образованным народом: лучшие умы посвящают свою деятельность земледелию; Общества, Академии, химические лаборатории, образцовые хозяйства стремятся расширить и распространить знания. И что же? Несмотря на все это мы еще ведем ожесточенные, желчные споры о первых простейших основах земледелия, и откровенные исследователи вынуждены сознаться, что сумма их положительных, несомненных знаний еще бесконечно мала; да и эта малая доля прочного, положительного знания еще не вступила в соединение с практикой.

Между вопросами, принадлежащими у нас еще к горячо оспариваемым, а здесь уже давно порешенным в лаборатории тысячелетнего опыта, я упомяну прежде всего важный вопрос об удобрении полей. Рациональный хозяин старого света привык считать за идеал и совершеннейший тип действительно-рационального хозяйства Англию с ее лугами, с ее огромным производством кормовых растений, с ее стадами откормленного скота, и при всем том с громадным употреблением гуано, костей, рапсовых жмыхов; какое же изумление должно поразить его, когда он увидит страну, в которой земледельческая культура находится на гораздо высшей степени совершенства, но без лугов, без разведения кормовых растений, хозяйство, в котором нет ни одной головы скота, которое вовсе не употребляет ни гуано, ни костей, ни рапсовых, жмыховых или селитры. Эта страна - Япония.

Я не могу удержаться от улыбки, когда вспомню слова одного из корифеев сельского хозяйства в Англии, сказанные мне при осмотре его богатого скотоводства; с профессорской важностью, величаво и отчетливо произнес он передо мною следующие положения, стараясь запечатлеть их в моей памяти, как глубочайшую мудрость: чем больше кормовых веществ, тем больше мяса; чем больше мяса, тем больше навоза; чем больше навоза, тем больше зернового хлеба.

Японец вовсе не знает этих выводов; он держится только такого неоспоримого положения: постоянная производительность почвы невозможна без постоянного удобрения; некоторую часть того, что я извлекаю из почвы, возвращает ей природа (под этим он разумеет воздух и дождь), остальное же должен я сам возвратить почве; как я произведу это возвращение - все равно. Что произведения почвы должны пройти через тело человека прежде, нежели возвратятся в свою отчизну, по отношению к удобрению есть необходимое зло, всегда сопряженное с некоторою потерею. Необходимости скотоводства, как посредствующего звена, японец вовсе не понимает. Сколько бесполезного и дорого стоящего труда надобно издержать, чтобы произведениями почвы прокормить сначала скот, разведение и содержание которого так хлопотливо и дорого, и при том какими потерями должно сопровождаться это. Не проще ли, когда сам человек съедает зерновой хлеб и сам же приготовляет удобрение для почвы.

Но эти различные положения, до которых достигло развитие земледелия у нас и у японцев, я вовсе не имею в виду выставлять здесь для того, чтобы осудить нашу систему хозяйства и превознести японскую, как результат глубокого соображения. Оно сложилось так вследствие обстоятельств и на это преимущественно оказало влияние следующее: религия запрещает японцу употребление мяса в пищу, это запрещение существует для обеих сект: и для шинтоистов и для буддистов. Так как запрещение распространяется и на все, что происходит от животного, - на молоко, масло и сыр, то тем самым уничтожается главнейшая цель, для которой у нас разводится скот. Овца, если держать ее только для шерсти, не употребляя в пользу и мяса, не доставляла бы выгоды: к этому убеждению пришли мало-помалу кажется и в Германии.

Другая причина, делающая скотоводство излишним, - чрезвычайная мелкость хозяйственной, земельной единицы, что впрочем не должно смешивать с раздроблением земельной собственности. В Японии вся земля принадлежит государю и знатнейшим фамилиям страны; они уже раздают землю низшему дворянству в пользование на поместном праве (Lehne), которое таким же образом передает его далее (Afterlehne); но т. к. дворяне не могут сами заниматься земледелием, то они разделяют свои поместья на участки и раздают их в аренду; разделение и раздробление земли, существующее в настоящее время, по-видимому находится в этом виде с незапамятных времен; при первоначальном разделении земли на участки, конечно, принималось в соображение их естественное положение или течение ручья. Величина участков, составляющих отдельное хозяйство, изменяется от 1/2 до 1 1/4 десятины. Эти маленькие участки очень часто перерезаны канавами для привода и отвода воды, и потому редко можно найти такое поле, на котором бы выгодно и удобно было работать посредством животных.

У нас совсем другое дело. Огромное большинство из нас убеждены, что без достаточного количества мясной пищи нельзя быть сильным и здоровым, хотя мы ежедневно видим, что наши рабочие, которым, конечно, и сила и здоровье столько же нужны, как и нам, поневоле большею частью принадлежат к буддистам. Хозяйственная единица у нас все еще так велика, что об обработке почвы исключительно ручною работой нельзя думать, не говоря уже о том, что отношение между заработною платою и ценой продукта позволяют только в самых редких случаях употребить такую усиленную обработку. Но обработанность почвы везде в целом свете находится в прямом отношении с мелкостью отдельных участков, - это факт, которого действительность и значение становятся вполне очевидными, когда переезжаешь из Северной Германии в Англию и оттуда в Японию.

Итак, в Японии единственный производитель удобрения есть человек; поэтому обращено величайшее старание на собирание, сохранение, подготовление и употребление человеческих испражнений. Так как во всем этом, по моему мнению, чрезвычайно много поучительного, то я считаю обязанностью описать все это дело с возможною подробностью.

№4, с. 11-15

Отхожее место у японца не строится так, как у нас в селах, т. е. в самом отдаленном углу двора в виде будки, полуоткрытой с задней стороны, куда и дождь и ветер имеют свободный доступ; у японца отхожее место составляет существенную и совершенно закрытую часть дома. Так как в Японии вообще нет понятия о стуле, о сидении по европейскому обычаю, то и в отхожем месте нет сидения, как обыкновенно у нас; вместо этого в полу отхожего места находится продолговатое четырехугольное отверстие, через которое испражнения спускаются в нижнее помещение; само отхожее место имеет вид комнатки, весьма тщательно отделанной, с лакированными или покрытыми обоями стенами. Отправляя свою нужду, японец усаживается на корточки над отверстием и все дело оканчивается с совершенною опрятностью. Мне часто приходилось посещать эти комнатки в домах самых бедных сельских жителей и я всегда находил их в величайшей чистоте. Мне кажется, что принятое у японцев устройство очень практично. У нас в селах отхожие места для поденщиков и рабочих помещаются над навозною кучею, и в них устраивают сидения с круглыми отверстиями; но часто можно видеть, что такое отхожее место уже через несколько дней имеет вид свиного хлева, и именно потому, что рабочие люди решительно предпочитают полусидячее положение на корточках сидению на рундуке. Устройство по японскому образцу удовлетворило бы этой потребности. Прямо под четырехугольным отверстием в полу отхожего места помещается сосуд для собирания испражнений. Обыкновенно это продолговатый, соответствующий длине отверстия, чанок с ушками, через которые продевается шест, когда чанок выносят; часто вместо деревянного бывает чанок из глины; здешняя глина представляет для этого превосходный материал. Очень редко, и только в городах, я находил на дне чанка слой хоботья или рубленной соломы; это, кажется и у нас, если не ошибаюсь, предлагается с некоторого времени. Когда чанок наполняется, его выносят, и содержащиеся в нем испражнения сваливают в большой сборник удобрительных веществ. Такие сборники находятся или прямо на полях или на дворе, и состоят из больших чанов, почти по самый верх зарытых в землю, или из огромных глиняных горшков, от 8 до 12 куб. футов вместимостью; в них-то собственно приготовляется удобрение. Приготовление состоит в следующем. Без всякого прибавления к ним чего-нибудь, испражнения разводятся водою в таком количестве, чтобы они превратились от совершенного разделения твердых частей, в жидкую кашицу; при дождливой погоде сборник покрывается подвижною крышкою, а в ясную погоду он открывается, чтобы предоставить удобрение действию солнца и ветра. Твердые частицы постепенно оседают на дно сборника, а вода испаряется. Между тем в него поступает новое количество из отхожего места; тогда снова прибавляют воды, снова все старательно перемешивают и вообще поступают так же, как и с первою порцией; это продолжается до тех пор, пока сборник совершенно наполнится. Тогда все снова взмешивают и оставляют затем в покое, смотря по погоде, недели на две или на три, или до употребления; но никогда удобрение это не употребляют в свежем виде.

Описанный способ приготовления показывает, что японцы вовсе не принадлежат к последователям учения о важности азота и что они заботятся главным образом о нелетучих веществах удобрения. Они предоставляют аммониану улетучиваться под влиянием ветра и солнечных лучей, но заботливо оберегают нелетучие вещества от утраты вследствие выщелачивания и увлечения водою.

Но так как земледелец уплачивает ренту за свой участок не деньгами, а некоторою частью своих продуктов в натуре, то он совершенно логично дошел до заключения, что удобрение, доставляемое только его отхожим местом, не будет достаточно, чтобы воспрепятствовать постепенному истощению его участка, не смотря на богатство и глубину почвенного слоя, не смотря на удобрительные вещества, приносимые орошением, для которого берется вода из ближайшего ручья или канала. Поэтому на всех местах, где его участок прилегает к большим дорогам, и по тропинкам на всех границах его, он размещает горшки или кадочки, врытые в землю, с тем, чтобы прохожие или проезжие пользовались ими для своих нужд. Сознание о важном экономическом значении испражнений для удобрения так глубоко укоренилась и в высших, и в низших слоях японского общества, что во время путешествий по самым глухим местам, по дворам и около хижин самых бедных людей никогда даже в самых уединенных местах, я не видал и следа человеческих испражнений. Нет надобности прибавлять, что испражнения, собираемые от доброхотных прохожих и проезжих, так же обрабатываются и превращаются в удобрение, как и собираемые дома.

Но кроме испражнений, в удобрение употребляются еще и другие вещества, которые происходят из почвы полей и следовательно, будучи доставлены на поля, представляют приращение удобрительного материала извне. Все реки, ручьи, каналы и особенно множество мелких заливов по берегам моря кишат бесчисленным количеством рыбы: употребление ее в пищу дозволено, и японцы пользуются этим дозволением в самых широких размерах. Рыба, раки и улитки съедаются в огромном количестве и в конце концов составляют драгоценное добавление к материалу отхожих мест, а оттуда в пользу полей.

Земледелец в Японии приготовляет и компост. Так как он не держит вовсе скота, и, следовательно, употребление в пользу соломы и других отбросов в хозяйстве должен произвести без посредства животного организма, то он возвращает своей почве все эти продукты без "анимализации". Все внимание при этом обращено только на сконцентрирование этих веществ. Рубленная солома, хоботье от молотьбы, собранные по дорогам испражнения лошадей. ботва и головки свекловицы, шелуха бататов и ямс и всевозможные отбросы в хозяйстве тщательно перемешиваются с дерновою землей, складываются в небольшие ометы, смачиваются и покрываются соломенною крышею. От времени до времени ометы поливаются водою и перекидываются. Процесс гниения, при сильном содействии солнечной теплоты, идет быстро. Часто видел я также, что когда в распоряжении было много соломы, или когда надобно было употребить удобрение в дело скоро, прежде чем оно могло поспеть, процесс сокращали посредством сжигания. Таким образом получается полуобугленная, испепеленная масса, которая может тотчас идти в дело. Насколько мне удалось заметить, такое удобрение прямо посыпается на посеянные семена.

Мне кажется, что и приготовление компоста служит подтверждением, что японский земледелец не придает цены азотистым соединениям и что он старается совершенно разложить все органические вещества в удобрении перед его употреблением. Это находится в тесной связи с тем, что японец желает как можно скорее извлечь пользу от употребляемого удобрения.

Чтобы достигнуть этой цели, кроме описанной подготовки удобрительных веществ, японец употребляет еще два средства:

1) главное свое удобрение, т. е. удобрение из отхожих мест он употребляет всегда в жидком виде, прочие же по возможности;

2) он всегда удобряет по посеву. Когда приступают к посеву, то поле обделывается бороздами: как мы опишем после, семена рассыпаются в борозде рукою, на них кладется тонкий слой хорошо измельченного компоста и сверх его помещается удобрение из отхожих мест в жидком виде, сильно разведенное водою. Разбавка водою производится в ведрах, в которых удобрение приносится к посевной борозде из главного сборника: только таким образом можно достигнуть надлежащей однородности в смеси удобрение с водою. Так как удобрение употребляется уже в совершенно перегнившем состоянии, то нет опасности привести семя в соприкосновение с ним, напротив, через это подкрепляется развитие первого тонкого корешка.

В заключение необходимо упомянуть, что

3) японец ничего не разводит без удобрения. Каждому посеву или каждому растению японец дает только такое количество удобрения, сколько ему необходимо для совершенного развития. Он вовсе не имеет в виду обогащение почвы для будущих посевов; его желание состоит в том, чтобы получить хороший урожай от сделанного посева. Как часто у нас можно услышать, что известное удобрение предпочитается потому, что действие его продолжительно, и зато, заботясь о будущем, как далеко мы отстали от японцев, которые, по-видимому, думают и все старание прилагают только о предстоящем урожае. Так как они удобряют под каждый посев без исключения, и пар (залежь) есть понятие вовсе им неизвестное, то они вынуждены ежегодный запас удобрения употреблять так, чтобы его достало на всю поверхность полей: это возможно лишь при рядовой культуре и при удобрении почвы только около посеянных зерен.

Наш соломистый навоз и расточительная раскидка его по всему пространству удобряемого поля стоят в резкой противоположности с рациональным способом действования японцев.

В городах удобрительные вещества (т. е. главным образом испражнения людей) не подвергаются никакой обработке, никакому искусственному превращению в гуано или пудрет; как есть, в природном виде и состоянии, каждое утро и каждый вечер отправляются они из городов в села, чтобы через некоторое время опять явиться в город в виде бобов или свекловицы. Рано утром тысячи лодок отправляются по городским каналам, высоко нагруженные ушатами с драгоценным материалом и разносят благодетельное влияние его по всей стране. Это настоящая почта для перевозки удобрения, аккуратно в определенное время приходящая и отходящая. Вечером вы встречаете длинные вереницы деревенских жителей, которые утром принесли сельские продукты в город, а теперь возвращаются с двумя ведрами, наполненными удобрениями в том свежем, неизменном, природном виде, в каком оно обыкновенно находится в отхожем месте. Конные подводы, привезшие в столицу за 50 или 60 миль фабричные произведения страны (шелк, масло, лакированный товар), в обратный путь нагружаются ведрами и корзинами, также с удобрением, с той только разницей, что при такой перевозке стараются брать только твердые испражнения.

В таком виде представляется вполне законченным круговращение сил природы: ни одно звено, входящее в состав цепи, не утрачено, одно последовательно соединяется с другим.

Я не могу не обратиться здесь к нашему хозяйству, чтобы провести параллель между ним и японским. Наши большие хозяйства также продают силу своей почвы в виде зернового хлеба, свекловицы, картофеля, но фуры, на которых эти произведения привозятся в город или на фабрику, возвращаются назад пустые, одно звено цепи утрачено. Другая часть произведений почвы идет в корм скоту; в виде откормленного на убой скота, в виде молока, масла или шерсти расходится и эта часть по свету безвозвратно, - вот второе утраченное звено. Наконец, третью часть произведений почвы потребляет сам земледелец или землевладелец и работники: эта часть могла бы вполне идти в пользу почвы, если бы умели старательнее, разумнее, по-японски употребить ее в дело. Разве может кто-нибудь утверждать, что в наших хозяйствах удобрение из отхожих мест имеет какое-нибудь значение? Я думаю, что в хозяйстве, имеющем 240 десятин, едва ли собирается столько удобрения из отхожих мест, чтобы его достало на 1/8 десятины. Таким-то образом, при теперешней организации наших хозяйств, почве возвращается в виде навоза только малая часть той силы, которую мы взяли от нее в виде снятых урожаев, - часть очень малая, если мы вспомним, какую рыхлость имеет навоз и напротив, в каком плотном виде содержалась сила почвы в проданных зернах, молоке или шерсти.

Мне возразят, вероятно, что поэтому должно казаться весьма удивительным, каким образом мы, при нашей системе обширного скотоводства, могли довести наши хозяйства до высокой культуры и усиленной производительности. Я признаю самый факт, но вопрос состоит в том, какое значение он имеет. Прежде всего надобно составить себе ясное понятие о том, что разуметь под словом "культура". Если под словом "культура" разуметь способность почвы производить постоянно высокие урожаи действительно как процент с производительной силы почвы, то я отрицаю право на этот эпитет для наших хозяйств. Посредством хорошей механической обработки и особенной методы удобрения мы привели наши хозяйства в такое состояние, что весь капитал почвы, не одни проценты, может быть и пущен в ход, и вследствие того на некоторое время наши урожаи весьма высоки. Но извлекая таким образом из почвы не только проценты ее производительности, а и самый капитал, мы тем скорее, при нашей системе хозяйства, дойдем до полного истощения почвы, тем скорее, чем больше в нас уменья сообщить капиталу подвижность, заставляя почву производить высокие урожаи. Мы ошибаемся, называя такой порядок хозяйства культурой. Наша особенная метода удобрения, о которой я упомянул выше, состоит в том, что мы наваливаем в почву как можно больше азотистых соединений. Конечно, аммониак и собратья его превосходно возделывают почву; аммониак умеет пробудить в ней дремлющие силы; но в конце концов роль аммониака есть роль банкира, который с готовностью разменивает нам нашу крупную монету на мелочь; и вот наши золотые быстро идут от нас в оборот, и потому-то есть так много сторонников, которые любят защищать услужливого банкира.

В этом-то и состоит огромная разница культуры европейской от культуры японской. Европейская культура - это лженаука, ее ложь рано или поздно станет очевидной. Японская культура - это истинная, настоящая культура: продукты там представляют только проценты ее производительности. Японец понимает, что он может проживать только проценты, и первая его забота устремлена на то, чтобы его капитал не уменьшался: сообразно с этим, одной рукою он отпускает продукты из своего хозяйства только тогда, когда другой рукой он может получить обратно; он никогда не берет от почвы более того, что дал ей в виде удобрения: он не насилует почвы посредством большого количества аммониакальных соединений.

Поэтому поля в Японии никогда не имеют того роскошного очаровывающего вида, каким иногда наши поля радуют взор: на полях японца вы не увидите густой 3-х аршинной ржи и пшеницы, не увидите чудовищной свекловицы, в которой 100 фунтов весу, твердых же веществ 1 фунт, а остальное вода: урожаи японца не представляют ничего необыкновенного, но их драгоценное отличие от наших в том, что они в течение тысячелетий постоянно и всегда одинаково велики, одинаково верны.

Если нужны еще доказательства, что культура в Японии находится действительно на высокой степени совершенства и производительность ее велика, то можно привести, что эта страна, пространством почти одинаковая с Англией, страна, в которой по ее гористому характеру, поля составляют не более половины всего пространства, имеет и сама пропитывает больше жителей, чем Англия; тогда как эта последняя ежегодно на многие миллионы должна покупать хлеба в чужих краях, Япония с тех пор, как ее гавани сделались открытыми и доступными, стала вывозить немалые количества питательных веществ.

№5, с. 14-16

Обработка почвы

Глубокая обработка почвы сделалась коньком нашей сельскохозяйственной журналистики, и, можно сказать, что польза ее повсеместно признана. Единственное возражение, которое против нее делают, состоит в том, что введение ее требует огромного количества удобрений. Но наши самые горячие приверженцы и последователи глубокой обработки едва ли могут представить себе, в каких размерах в Японии она действительно и повсеместно существует.

Полевой участок японца превратился для него в послушный материал, который он по произволу употребляет и изменяет так точно, как портной из куска сукна шьет по желанию то плащ, то сюртук, то штаны или жилет и может перешить одно в другое. Сегодня на его поле стоит пшеница; через неделю она уже сжата и одна половина поля, которую она занимала, превратилась в затопленное водою болото, в котором его хозяин, по колено в грязи, садит рис, а другая половина лежит рядом ровной плоскостью фута на 2 или на 2,5 выше рисового поля; на ней посеян хлопчатник, бататы или гречиха; или вся середина поля превращена в ровную высокую площадь, а вокруг нее расположено низменное рисовое поле. Так как вода должна покрывать рисовое поле везде ровно и неглубоко, то надобно полагать, что выравнивание почвы производится очень тщательно и по ватерпасу.

И вся эта работа оканчивается в несколько дней, в короткий промежуток времени от одного посева до другого самим хозяином участка и его семейством. Возможность произвести такую работу в столь короткое время доказывает рыхлость почвы на значительную глубину, даже тотчас после уборки стоявшего на ней хлеба; а что это делается без опасения за предстоящий урожай, то это доказывает, на какую большую глубину почва обладает богатством. Только там возможна глубокая культура, где рыхлость почвы и ее богатство соединены одновременно и в такой степени.

Сделанный мною очерк не есть выбранный пример, не есть картина воображения, напротив, это верное изображение фактов, которые сотнями представлялись моему наблюдению. Вспомним, что рис требует, по крайней мере, на фут или полтора рыхлой возделанной почвы, и, прибавив к этому половину той высоты, какую получила наметанная возвышенная площадка, т. е. 1 или 1,25 фута, мы придем к выводу, что глубина рыхлого возделанного слоя должна быть у японцев не менее 2 или 3 футов.

Такая возможность превращать поле по произволу то в болото для риса, то в высокую площадку в настоящее время только доказывает, что в Японии существует глубокая культура, но, очевидно, что некогда эти превращения были и средством к достижению глубокого разрыхления почвы. Если мы постоянно будем откладывать глубокую разработку почвы до того времени, когда будем иметь в распоряжении избыток удобрения (избыток - вообще понятие относительное), то нетрудно предсказать, что глубокая культура у нас очень редко будет применяться на деле. Известно, что плавать не выучишься, не спустившись в воду.

Введению и постоянному усилению глубокой разработки почвы в Японии способствовал обычай все возделывать рядовой культурой, обычай, существующий с незапамятных времен. О преимуществах рядовой культуры мы также давно знаем; между преимуществами ее во всех учебниках упоминается, что она дает возможность углубить почвенный слой, по крайней мере, у огородников она повсеместно принята.

Но все достоинство и значение рядовой культуры я понял только в Японии, когда увидел ее полнейшее и всестороннее применение. У нас рядовая культура не сделалась еще моментом, проникающим и определяющим всю систему хозяйства; мы решаем вопрос относительно рядовой культуры всегда односторонне в интересе только того растения, для которого хотим употребить ее. Японец поднял ее до значения системы, обнимающей все хозяйство, и тем самым совершенно освободился от стеснительных соображений об известной последовательности в севооборотах, сделался в полном смысле слова властелином своего поля. Последовательность одного растения за другим он заменил совместным их разведением и сверх того довел до полного развития систему смешанных посевов, которая у нас едва начинает пробивать себе дорогу; но японец устранил его непроизвольное, беспорядочное перемешивание и превратил его, посредством рядовой культуры, в произвольное и соразмерное. Это он производит следующим образом.

Уже половина октября и в настоящее время одна гречиха занимает весь участок; она растет в рядах, находящихся друг от друга на расстоянии 24 или 26 дюймов. На этих промежутках, теперь ничем не занятых, весной после уборки пшеницы была посеяна репа, и она уже убрана, и теперь промежутки между рядами гречихи, на которых сидела репа, вскапываются мотыгой так глубоко, как достает это орудие. Часть разрыхленной таким образом земли сдвигается на стороны к рядам гречихи, находящейся в это время в полном цвету; таким образом образуется в середине борозда, в которую сеют раис или серый озимый горох; по посеву производится удобрение тем порядком, какой мы описали выше и, наконец, посев и удобрение покрываются тонким слоем земли. Когда раис или горох взойдут и достигнут роста в 1 или 2 дюйма, гречиха будет уже в зрелом состоянии и тогда приступают к ее уборке. Когда гречиха убрана, те места, на которых росла она, вскапываются, разрыхляются и засеиваются пшеницей или озимым раисом. Таким образом, круглый год идет посев за посевом, уборка за уборкой. Все равно, какое растение предшествовало наступающему посеву; что разводить, что сеять, это определяется потребностью хозяина, временем года и наличным количеством удобрения. Если удобрения нет, то промежутки остаются незасеянными, под паром, до тех пор, пока скопится потребное количество его.

Эта система представляет выгоду в том отношении, что все наличное количество удобрения тотчас, во всякое время идет в дело, и, следовательно, заключающийся в нем капитал не остается лежать без движения. Кроме того, и это, может быть, самое важное преимущество ее, она приводит урожай, следовательно, производительность почвы в прямое нефорсированное отношение с тем количеством удобрения, какое находится в распоряжении хозяина, или, другими словами, в счете почвы приход и расход находятся в постоянном равновесии.

Я наблюдал эту систему в ее полнейшем развитии вблизи больших городов, как Иеддо, в плодородных долинах и в хозяйствах около больших дорог; посев следовал за посевом, удобрение за удобрением. Тут участок производил больше, чем нужно для потребления его обитателям, следовательно, и удобрения собственного было мало, но близость большого города и отхожие места по дорогам доставляли нужное количество удобрения, что, конечно, должно было находиться в равновесии с количеством проданных сельскохозяйственных произведений. Но я видел и такие хозяйства, под которые заняты небольшие, плоские возвышенности на горах, удаленные от больших дорог и, очевидно, недавно устроенные. Так как японец неохотно селится на высотах, напротив, постоянно предпочитает долины, то доставка удобрения в такие на высотах лежащие хозяйства затруднительнее, а об удобрении от прохожих или проезжих или о доставке его из городов не может быть и речи. В таких хозяйствах я часто видел все поле занятым каким-нибудь одним растением, но ряды его были так далеки один от другого, что в междурядьях было бы довольно места еще для посева. Зато посев с такими большими междурядьями дает возможность тем тщательнее подготовить почву для следующего посева повторительным разрыхлением, и при том постоянное окучивание настоящего растения свежей землей доставляет ему в распоряжение больше питательного материала, чем при всяком другом способе возделывания. И там вначале только половина разработанного поля (т. е. столько, на сколько достает удобрения) работает производительно, но производительность этой половины, при такой широкой рядовой культуре, все-таки выше, чем в том случае, когда одна половина его засевалась бы сплошь, а другая оставалась под паром. Увеличение количества производимого удобрения или привоз его извне дадут возможность постепенно ввести посевы и на промежутках, так что только треть или четверть поля будет оставаться под паром; со временем культура достигнет законченности, когда все поле весь год по всем рядам будет засеваться.

Как непохоже такое полеводство на наше. Когда мы разрабатываем новь под поля, то мы начинаем с того, что снимаем 3 или 4 урожая, вовсе не удобряя; мы только тогда начинаем удобрять, когда почва уже истощится. Японец же вообще только тогда разрабатывает новь, когда он уже владеет небольшим запасом удобрения; этот удобрительный капитал он закладывает в разрабатываемую почву и затем производит на ней столько, сколько позволяет находящееся в его распоряжении удобрение. Какое глубокое понимание сущности постоянно приносящего доход хозяйства является нам в этом разумном действовании японца. Ни на каком другом примере нельзя показать так очевидно и так резко различие во взгляде на земледелие у европейца и у японца. Европеец сводит участок леса, выкорчевывает корни, продает брусья и дрова, потом продает силу почвы в трех урожаях зернового хлеба, получаемых на новине без всякого удобрения; может быть, иногда усиливает истощение почвы небольшим количеством гуано. Весь хозяйственный результат, достигаемый таким образом, состоит только в том, что теперь то количество удобрения, которым располагает хозяйство, должно распределяться на большее число полей, следовательно, каждое поле будет получать менее. Японец, приступающий к разработке нови, совершенно далек от мысли истощить свежую силу девственной почвы; он сразу приводит в равновесие урожай и удобрение, приход и расход, и, таким образом, вся первоначальная сила почвы сохраняется, а это все, чего он требует и чего должен желать всякий разумный хозяин.

1. Статью эту перевел с немецкого наш сотрудник Алькор. Последний дал ее прочесть в рукописи Льву Ник. Толстому, который одобрил ее, посоветовал написать предисловие и отправить нам. В предисловии Л. Н. Толстой сделал некоторые поправки. Редакция.