Вегетарианское
обозрение, 1909 г.
ВО.10.1909, с. 31-32
Письмо крестьянина к автору рассказа
"Один против всех"1
Рассказ Ваш "Один против всех",
очень трогательный и, наверное, пробудит сожаление к животным в
тех людях, особенно в молодых, которые его прочитают. Он вызвал
во мне одно воспоминание из моих юношеских лет. Я изложу его здесь,
как сумею. Однажды осенью, мы где-то достали двух молодых кроликов.
Зимовали они у нас в хате. К весне кроликов развелось уже несколько
пар и они рыли много нор в земле (у нас пол земляной), а потому
решили выгнать их в бурдай (это такая постройка, наполовину в земле),
им там было очень удобно рыть свои норы. Через некоторое время кроликов
развелось очень много, и я очень любил смотреть, как они выходили
из своего бурдая, паслись или собирали что-нибудь в свои гнезда;
но скоро радость мою сменило горькое горе: старший брат начал убивать
кроликов, а мать варила их, и они - мать и два брата, съедали одного
за другим моих любимых кроликов. Наконец, остался только один, и
я очень, очень упрашивал брата не убивать хоть этого последнего.
Иду я один раз из клуни2 и встречаю старшего брата; он как-то странно
взглянул на меня, было что-то особое, недоброе в его взгляде, но
в ту минуту я не обратил на это внимания и прошел в хату. Немного
погодя, я узнал, что брат поймал моего последнего кролика, и тут
я догадался, что он нес его под полой, когда встретился мне во дворе,
чтобы убить его в клуне. Когда я узнал об этом, то было уже поздно,
кролик уже был убит и ободран. Брат знал, что я помешал бы убить
кролика, а потому и нес его под полой, чтоб я не заметил.
На другой день мать и оба брата за обедом съели моего последнего
любимца, а я в это время лежал на печке и горько плакал о последнем
кролике.
В это время я был, действительно, один против всех, так как никто
не сочувствовал мне в моем горе, хотя бы так, как конюх Федор Коле,
в вашем рассказе. Напротив, все смеялись надо мной и обзывали меня
дураком. Я не раз говорил им: "пусть я дурак, только не убивайте
кроликов", - но ничто не было уважено ни просьбы, ни слезы.
Тогда у меня было одно руководство - жалость, любовь, и я хотя
был и один, но упорно держался своего мнения. Теперь же я знаю,
что и тогда я был не один: ведь Вы и другие добрые люди уже жалели
животных и не убивали их и не ели. Как радостно сознавать, что есть,
хотя и очень редко, такие люди, что всякое убийство считают грехом,
ошибкой; и как печально то, что есть так много во всех отношениях
добрых людей, но - вот завтра праздник, и этот добрый мужик точит
нож, крестится и говорит: "дай Бог на спожиток", т.е.
дай Бог, чтобы благополучно сожрать убиваемое, и преспокойно разбирает
шерсть на шее овцы, чтобы не мешала ножу сразу перерезать горло;
а если скажешь ему, что грех резать, то он с уверенностью ответить,
что ты неправ, так как после потопа Бог разрешил убивать и есть
животных. Ничто уже не может изменить понимание человека с такой
окостенелой совестью - не только писанное, но и живое слово. К счастью,
таких черствых людей становится все меньше и меньше, а молодых,
которые в неизвестности где-нибудь отстаивают жизнь животных, является
все больше и больше. Для сих последних листок с таким рассказом,
как Ваш, будет громадной поддержкой, они узнают, что жаль им животных
не потому, что они дураки, а жаль потому, что в этом воля Божья,
чтобы все любить и жалеть.
Как ни сильно жаль было мне кроликов, но у меня не хватило сознания
сказать так, как сказал Коля в Вашем рассказе: "Не хочу и не
стану есть никаких животных". Я страшно боялся присутствовать
или слышать ужасный крик свиньи, когда ее кололи, а есть - ел; но
только не мог есть, - мне отвратительно было видеть в миске студня
свинячьи копытцы, язык, рыло, губы, уши, глаза, вообще, те части
свиньи, которые и приготовленными оставались в своем виде - они
внушали мне ужасное отвращение и я отказывался их есть.
Все это с мясом дело прошлое для нас; и вот, хоть бы и я - мяса
не ем, но спокойна ли совесть у меня, потому что не ем животного?
Нет, не спокойна. У нас есть корова, и у нее был телок, мы его продали
мужику, будто для держания за 6 р. 75 к., а он подержал несколько
дней и продал мяснику за 9 р. Это очень нехорошо, что я ел, ел его
молоко и потом продал его резнику, а между тем держать - кормить
нечем. Но что же делать? У меня для этого вопроса ответь один: нельзя
есть молока, по крайней мере, нам - здоровым и сильным мужчинам,
и если я удержусь навсегда от молока, то и меньше буду виноват перед
своею совестью, и больше будет молока у детей, больных и стариков.
Весной я не хотел было употреблять молока, но соблазнился и начал
есть сперва кашу с молоком, а дальше не стал разбирать и ел, как
попало. Помню, бывало, на станции железной дороги, будучи на работе,
сядешь во время завтрака или обеда и ешь хлеб и запиваешь его молоком
из бутылки. Вдруг подходит поезд, в окнах которого стоят женщины,
- я поспешно прячу бутылку, думая, как бы не заметили они, а то,
быть может, между ними есть хоть одна такая, что знает о том, что
стыдно здоровому рабочему питаться от сосцов коровы, и думаю, бывало,
увидит, пожалуй, и вдруг крикнет: "ах, ты, бесстыдник, не стыдишься
есть детскую пищу - молоко!"…
П. Салиенко
1. Рассказ А.К.
Чертковой, напечатан в №7 "Вегетарианского обозрения".
2. Хлев или сарайчик
для скота.
|