Вегетарианское обозрение, Киев, 1910 г.
(Избранные статьи)

Страничка из моей общинной жизни. Владимира Скороходова

Вегетарианство защищают с многих точек зрения – медицинской, гигиенической, экономической и эстетической. Но эти основы вегетарианства оспариваются не только большинством, но и некоторыми учеными. Только немногие в вегетарианстве видят удовлетворение своим нравственным потребностям. Об этой стороне вегетарианства мало говорят или даже совсем умалчивают.

Если бы мы вдумались в слова Плутарха, а также Руссо, советующих самим убивать животных для себя, а не поручать это делать мясникам, то немногие, вероятно, могли бы есть мясо убитых ими животных. Мне хочется рассказать случай из моей жизни, подтверждающий вышесказанное.

Это было в конце восьмидесятых годов, когда под влиянием Толстого многие интеллигенты селились общинами на земле. В нашей общине, возникшей в Смоленской губернии, в числе других разнообразных вопросов нередко поднимался и вопрос о питании. Все общинники были образованными людьми, многие с высшим образованием и вопрос о питании с научной, материалистической точки зрения был всем хорошо известен; почти все признавали необходимость мясной пищи в виду усиленной физической работы; хотя поговаривали о постепенном переходе к вегетарианству. Когда истощился запас мяса, этот вопрос начал более настойчиво требовать своего разрешения. Покупать мясо в Дорогобуже (в 45 верстах от нашей общины) было очень неудобно, да и противоречило принципу самим удовлетворять свои потребности. Поэтому мы решили убить откормленного нами десятипудового кабана. Раньше, когда общинников было мало, для этой работы приглашали соседнего мужика Захара, который за небольшую плату убивал предназначенных для «гигиенического» питания животных. На этот раз я запротестовал против того, чтобы звать Захара, на том основании, что мы решили жить своим трудом, обходиться без наемных рабочих. Наконец, если мы решили есть мясо, то и должны сами убивать животных, обреченных на съедение. Начались споры – некоторые высказывали мнение, что убивать не следует, потому что это противно, другие говорили, что не сумеем убить, и мясо будет невкусно. Вообще же всячески избегали решительного ответа. Видно было, что здесь говорит не столько неуменье убивать, сколько отвращение к убийству вообще. Все это только разбиралось и взвешивалось. Наконец, вопрос был поставлен категорически – если мы не хотим сами убивать, потому что не умеем, то надо же когда-нибудь научиться. Поэтому должны убить кабана, а если не хотим убивать, потому что находим это дело нехорошим, безнравственным, то не имеем права поручать это Захару, но должны решить, что сильнее в нас говорит – потребность есть мясо или нравственное чувство, запрещающее убивать животных. В конце концов, решено было убить кабана. Даже и после принятия решения никому не хотелось привести его в исполнение. Каждому хотелось найти какой-нибудь предлог, чтобы избавиться от участия в убийстве. Кабан был большой – двум, трем нельзя было справиться, поэтому всем пришлось взяться за дело. Наконец все, человек 8-10 здоровых ученых «идеалистов» пошли в хлев. Кабан, привыкший видеть только свою ласковую кормилицу Сашу Кусакову, испугался нас и выбежал из хлева. Позвали Сашу, чтобы она передала нам своего питомца. Тем временем в хлеве через балку перекинули большую веревку, на одном конце ее сделали петлю, а за другой взялась вся община, чтобы подтянуть кабана. Некоторые более нервные, под благовидными предлогами хотели уйти, не решаясь сознаться, что не хотят участвовать в злом неестественном для человека деле.

Саша, заманив кабана, накинула петлю, в которую он попал головой и передней ногой. По команде все потянули веревку. Кабан закричал и заметался. Саша сказала: «я предала вам моего питомца; убейте его, но есть его мясо я не буду». С большим трудом мы втроем, т.е. Алексей и Аркадий Васильевичи Алехины и я, повалили кабана ногами в корыто, служившее ему раньше для еды. Чуя близкую смерть, бедняга страшно кричал. Приставив острый нож к груди кабана, я все-таки медлил. Мне хотелось, чтобы у всех в душе навсегда запечатлелась эта картина. Да и самому хотелось испробовать свои нервы.

Нервы всех были страшно напряжены. Первым ушел Николай Хохлов и залег на сеновал, где пролежал трое суток не евши. Был момент нерешительности... Я и раньше убивал домашних животных в своем хозяйстве, убивал зверей на охоте и думал, что и на этот раз спокойно совершу убийство, но я не мог этого делать – готов был уйти. Аркадий или кто-то другой с раздражением сказал: «кончай скорее!» Я быстро привычным движением руки погрузил нож в сердце кабана. Во мне что-то дрогнуло, целый вихрь новых неожиданных мыслей и сложных ощущений пронесся в голове... Вспомнилась сразу мне вся моя прежняя жизнь со всеми ее гадкими, низменными и отвратительными побуждениями. Мне и раньше всегда бывало противно убивать животных, но я поступал так, признавая это нужным и необходимым. Каждый раз при этом, я чувствовал как бы на себе самом, наносимую мною животному рану. На этот раз, когда нож вонзился в сердце кабана, я это особенно сильно ощутил и почувствовал такую острую, резкую боль, как будто нож вонзился и в мое сердце... У меня стоял какой-то туман в голове и странным казалось чувствовать себя живым, невредимым, и не верилось, что кабан убит именно мною... Все стояли кругом растерянными, смущенными и молчали. Всем было тяжело, но никому не хотелось в этом сознаться. Надо было потрошить и опалить кабана. Как-то нехотя взялись мы за дело и обеленную тушу «питательной пищи» подвесили в сарае через балку.

Первое кушанье приготовили из внутренностей, но когда его подали на стол, никто даже не притронулся, всем было противно есть произведение рук своих. Никто не заговаривал о случившемся, и как-то без разговоров и решений вопросов жизни многословными дебатами, само собой, стали готовить только вегетарианские блюда. Многие из тех общинников, хотя впоследствии и возвратились к прежней жизни, остались навсегда вегетарианцами. Саша Кусакова сделалась вегетарианкой и теперь живет такой же простой, трудовой жизнью в своем маленьком хуторе в Смоленской губернии.

Кабанью тушу съела собака. Так ее и откормили этой «питательной пищей», а сами очень хорошо чувствовали себя и без мяса и сала, довольствуясь довольно грубой пищей, – часто даже без молочных продуктов.