Вегетарианское обозрение, Киев, 1910 г.
(Избранные статьи)

Немые страдальцы

Очерк М.И. Лисовского

С отдаленных веков, люди всех стран и народов привыкли окружать себя домашними животными. Каждое из этих существ приносит человеку несомненную пользу. Есть между ними такие, без которых человек почти не мог бы существовать. Если бы, например, вдруг по какому-нибудь случаю исчезла с лица земли лошадь – человек очутился бы в крайне бедственном положении. Отнимите у крестьянина его коровушку, овцу, свинью, домашнюю птицу – и он дойдет до поразительной нищеты. Северный олень оказывает жителям полярных стран неизмеримые услуги. Безобразный горбун-верблюд служит драгоценным товарищем и другом человека при его изнурительных странствованиях по песчаным пустыням. Собака сторожит жилище человека, караулит его стада, спасает утопающих людей, следует за человеком повсюду и остается его верным защитником и другом до последних минут ее жизни.

Казалось бы, при таком полезном служении животных человеку, как не отнестись к ним с чувством глубокого, искреннего участия! Как не пожалеть этих несчастных порабощенных страдальцев, смиренно отдающих нам свои силы, свой труд, свои нежные привязанности, привычки и все впечатления своей жалкой, кратковременной жизни! Наши лошади, рогатый скот лишены семейных радостей; они насильственно вырваны грубою рукою человека из недр матери-природы и заперты в темные и тесные тюрьмы, откуда, в конце концов, их ждет один выход – на бойню. Каторжный труд, вечно с железом во рту или арканом на шее, смрадное стойло, гнилое сено, гнойные раны под хомутом, невыносимые страдания на жгучем морозе и безжалостные, бесчисленные побои – вот участь, на которую обречена даже лучшая краса из бессловесных Божьих тварей – наша кроткая, умная лошадь. Сцены, видимые нами ежедневно на улицах, в особенности при плохом состоянии дорог, полны такой постыдной жестокости, что могли бы привести в изумление даже дикарей. Мы же, люди цивилизации, невозмутимо сидим в набитых доверху конках, слышим, как хлещут кнуты, видим, как изнуренные животные надрываются от невероятных усилий, чтобы втащить на высокий мост четырехсот пудовую колымагу, и однако ж никому не приходит в голову желание выйти из вагона, чтобы облегчить груз. Как бы несчастное животное ни выбивалось из сил, оно не может получить в подмогу своему добросовестному труду ничего более, как яростное понукание, свирепое вздергивание и беспощадные удары кнутом, вожжами, палками, арканами, крюками и дубинами. После продолжительной стоянки на улице, то под пронзительным осенним ветром, то на жестоком морозе, жалкое животное загоняют в смрадное стойло, где жидкие нечистоты не имеют стока, где изнуренная лошадь не может прилечь, чтоб отдохнуть, где темно, холодно, сыро, где плохо кормят и хорошо бьют.

В конюшне мстительный человек-зверь дает полный разгул своей ярости: он истязает лошадь с безумным остервенением. Иногда случается, что во время такой дикой расправы, лошадям перебивают ребра, проламывают головы, выкалывают глаза. И все эти варварские истязания невидимо замирают в тайных застенках конюшен.

Такие незаслуженные жестокости человек смело расточает, пользуясь полной беззащитностью животного, с гордой уверенностью в своем высоком превосходстве. А между тем, многие ли из подобных людей могут по совести сказать, что они трудятся так же добросовестно и усердно, как эти жалкие, терзаемые ими существа? Случалось ли вам, читатель, проезжая по улице, всматриваться в выражение физиономий пробегающих или медленно влачащихся мимо вас лошадей? По напряженному вниманию, по сосредоточенности, по кроткому выражению ясных, страдальческих глаз наблюдаемого вами животного, вы убедитесь, сколько доброты, ума и ретивого старания угодить своему хозяину просвечивает в этих милых, бархатных глазах и сколько гнетущей скорби скрыто в глубине бедного, задавленного сердца. Может быть, под седелкой или хомутом у лошади гнездятся мучительные язвы; может быть, кости ее ломит жестокий ревматизм, схваченный вследствие непрерывной простуды; может быть, она страдает от дурной ковки, но она старательно продолжает работать и выносить страдания с героическим терпением и мужеством, которому, пожалуй, мог бы позавидовать и Муций Сцевола. На улицах нередко можно слышать даже за несколько сот шагов мучительно громкое дыхание, со свистом, хрипом, и клокотанием, гонимой во весь дух, опоенной лошади. Так и кажется, что вот-вот несчастная лошадь надорвется и падет мертвою. Но она стремительно мчится, со спазмами в горле, напрягая последние усилия, чтобы добросовестно выполнить волю своего свирепого кучера и беззаботного седока, быть может, спешащего на веселую попойку. Многие признают животное ничем иным, как презренным рабом человека, и, однако ж, как бескорыстно, как старательно и охотно исполняет свои обязанности этот благородный невольник: Он работает непрерывно, неустанно, до конца жизни, до последнего издыхания; никогда он не отказывается от несения своих каторжных обязанностей, как это иногда случается с подневольными людьми. Сколько полезных для себя уроков люди могли бы почерпнуть у этих бессловесных наставников, почти ежеминутно показывающих нам благотворные примеры, как следует быть предусмотрительными, бескорыстными, усердными в трудах, бодрыми в лишениях, благородными за малейшее благодеяние и терпеливыми в перенесении страданий! Сколько людей, при внимательном наблюдении, могло бы убедиться в том, что сами они приносят на земле гораздо меньше пользы, чем эти жалкие, забитые, загнанные, беззащитные и глубоко несчастные существа!

Куда бы мы ни заглянули, везде увидим тяжелые картины насилий, терзаний и невероятных жестокостей над животными. Стоит побывать на наших реках и каналах с бичевою тягой, хотя бы, например, у Шлиссельбурга, на канале Императора Александра II, чтоб составить себе понятие о мучениях, какие претерпевают там эти несчастные создания. Тяга тяжеловесных барок с дровами производиться такими чахлыми лошадьми, что надо только удивляться, как эти жалкие существа находят в себе силу, чтобы тащить хотя какой-нибудь груз. Бывают случаи, что некоторые лошади, скользя и утопая в невылазной грязи, в изнеможении падают и сваливаются с высокого берега в канал. Спасти бедное животное от гибели хотя и трудно, но возможно; однако, погонщики о том вовсе и не думают, так как лошадь – товар дешевый: они спокойно отрезают лямку повисшей на канате лошади и, бросив последнюю на произвол судьбы, гонят других лошадей дальше. Можно смело сказать, что лошади на бечевниках несчастнейшие существа в мире. Это жалкие, маленькие, изголодавшиеся клячонки, с израненными до костей спинами и впалыми боками, на которых можно пересчитать все ребра. Мириады жирных слепней и мух густыми кучами гнездятся на их гнойных язвах. Погонщики самый дикий и озверелый народ; вооруженные палками, яростно надрываясь от крика, они гонят и бьют жалких заморышей без всякого милосердия. Тройка или четверка таких тощих клячонок волочит по каналу тяжеловесную барку бессменно, на протяжении всего пути, редко останавливаясь для отдыха и питаясь по временам тощим бурьяном, растущим по сторонам дороги. Если на пути лошадь упадет от крайнего изнурения, погонщик оттаскивает ее в кусты и бросает там умирать. К концу тяги приходят не лошади, а их скелеты и тут же у кабаков продаются татарам на убой.

Вот потрясающая картина жестокостей над животными, приведенная г. Вагнером (Кот-Мурлыка) в одном из очерков его скитаний по южной России («Дубовая кора»).

Автор шел по лесистому оврагу. Теплый летний ветерок навеял на него какой-то тяжелый, удушливый запах. «Здесь, должно быть, падаль, подумал я, – рассказывает автор – и только что сделал несколько шагов, как вдруг предо мною открылась ужасная картина. Несколько конных скелетов ярко белели среди кустов лесной зелени. Впереди виднелся труп свежо-ободранной лошади, весь в крови. Стая ворон с криком поднялась из оврага; несколько собак, с окровавленными мордами, пробежало по его скату. И вдруг ободранный труп ожил; несчастная страдалица приподняла окровавленную голову и оскалила зубы. Не веря своим глазам, я сделал нисколько шагов вперед. Действительно, передо мною лежала живая, ободранная лошадь. Она вздрагивала всеми мышцами своего кровавого тела, страшно ворочала воспаленными глазами и скрежетала зубами. Какие-то глухие, дикие стоны вылетали из ее горла. Не помня себя от ужаса, я бросился дальше от этого места. Пораженный неслыханной жестокостью, я инстинктивно шагал, не зная где и как, и опомнился уже только тогда, когда подошел к воротам дома. У ворот сидело несколько человек.

– Что это у вас, – вскричал я: – живых лошадей обдирают? Там, в овраге лежит живая ободранная лошадь!

– А, это ничего, – равнодушно отвечали мне: – у нас тут живодерня. Из деревень сюда ведут лошадей шкуры обдирать. Здесь и склады шкур. Купцы наезжают.

– Да как же можно с живой лошади кожу драть? – вскричал я.

– Отчего ж? Можно. Легче снимать. Шкура теплая, потная, сама отстает. Потому что, кто же станет с дохлой лошади шкуру драть? Шкура пристанет, ее и ножом не возьмешь, попортишь. А коли со свежей, потной – духом сдерешь''.

Описанный случай настолько чудовищен, что кажется просто невероятным. А между тем, это вовсе не вымысел автора и даже далеко не единичное явление. Подобного рода способ сдирания кож с живых лошадей практикуется у нас не только на юге, но и во многих западных губерниях, о чем в 1898 году в «Новом Времени» была помещена подробная корреспонденция; но, к сожалению, она осталась голосом вопиющего в пустыне.

Жестокость и нерадение по отношению к животным широко господствует не только в провинциальных захолустьях, но и в столицах. Вот несколько сцен, занесенных хроникером Российского общества покровительства животных в печальную летопись нашей столичной жизни:

Несколько лет тому назад, в доме № 46 по Офицерской улице, 11 ломовых лошадей были брошены на произвол судьбы, без всякого корма и надзора, а владелица их, купчиха Иванова, была арестована за неплатеж долгов. Участковый попечитель общества отправился в означенный дом, где узнал, что лошади уже семь дней стояли без всякого корма и питья, и нашел одну лошадь уже павшею от голода, а остальных 10 хотя и живых, но крайне истощенных. Перегородки, стойки и доски были переломаны и обгрызены лошадьми. Этих лошадей не сочли нужным даже описать за долг Ивановой, вследствие крайнего их истощения. Безотлагательно были приняты необходимые меры для их спасения, но, несмотря на все старания, удалось спасти только шесть лошадей; остальные же четыре пали в тот же день.

Близ Нарвских ворот, в канаве, была усмотрена лежавшая на спине лошадь. После долгих усилий, ее вытащили из канавы, но стоять она не могла и упала на мостовую. Истощена она была до крайности, покрыта кровавыми гнойными язвами и нередко издавала стоны. Оказалось, что на этой лошади был отправлен громадный воз с мебелью в Красное Село. Будучи истязаема по дороге жестоким извозчиком, несчастная лошадь кое-как дотащила груз до Красного; но на обратном пути, за совершенным истощением сил, добрести до города не могла и у Нарвских ворот упала. Ломовой, после долгих истязаний, убедившись, что поднять ее уже нельзя, выпряг лошадь и свалил в канаву, а сам уехал. Лошадь, по извлечении ее из канавы, пытались накормить и напоить, но этого сделать не удалось. Весь рот несчастной был в крови; ни есть, ни пить она не могла, потому что, как оказалось, у нее был отрезан язык. На следующий день лошадь пала.

В марте 1900 г. по Самсониевскому пр. маленькая лошаденка тащила тяжелый, нагруженный воз. Близ финляндской железной дороги, она выбилась из сил и упала. Подошли люди, стали хлестать ее кнутом, вожжами, лошадь делала невероятные судорожные усилия, но подняться не могла. Она кротким, умоляющим взглядом обводила людей, точно хотела сказать: добрые люди, спасите меня, сжальтесь, я не могу встать, умираю! Но люди свирепо были ее и все напрасно. Пришлось снять дугу, развязать гужи, но и освобожденная от упряжи лошадь подняться не могла. Оказалось, что у нее был переломлен спинной хребет. «Скоро околеет», – решили крестьяне, взяли ее за голову, хвост и ноги, оттащили в сторону, прикрыли рогожей и разошлись. Но лошадь не околевала. Мимо нее проносились конки, двигались обозы, проходили люди, а она продолжала лежать, тяжело дыша, поднимала голову, глядя из-под рогожи помутившимися глазами, и делала бесполезные попытки, чтобы встать. Страдания несчастного животного волновали пассажиров конки; все удивлялись, почему не убирают лошадь, не прекращают ее мучений. Вечером, по возвращении из города те же пассажиры видели, что несчастная страдалица все продолжает лежать на прежнем месте. На следующий день они же с содроганием видели там же бедную лошадь, медленно мотавшую головой и судорожно шевелившую ногами. Та же картина представилась им и по возвращении домой, вечером.

В с. Репном местный урядник купил лошадь. Она не могла забыть прежнего своего жилища и при проезде всегда останавливалась у хорошо знакомых ей ворот. Это чрезвычайно злило урядника. Однажды, во время такой остановки, урядник, будучи пьян, рассвирепел до того, что начал немилосердно колотить лошадь палкой, выбил ей глаз и наконец вырвал язык. Затем он сел и погнал лошадь дальше. Истекая кровью, несчастная лошадь пробежала несколько верст и пала.

Можно было бы привести еще много подобных случаев, но, полагаем, что и описанных достаточно для того, чтобы судить о тех ужасных страданиях, какие испытывают под рукою жестокосердого человека беззащитные существа.

II

Наибольшая жертва, приносимая животным человеку, состоит в том, что оно служит для него предметом питания. Лакомясь изысканными мясными блюдами, мы почти никогда не задаем себе труда подумать о том, какими страшными страданиями куплены куски замаскированного мяса, лежащего на нашей тарелке. Нашу душу не волнует мысль, что здесь же, в городе, может быть, недалеко от нашего дома, находится отвратительное, зловонное, ужасное место, где избиваются ежедневно тысячи безвинных существ, где кровь течет потоками, где целая армия мясников, с дымящимися в крови руками, вооруженных всевозможными орудиями убийства, режет, колет, рубит, бьет несчастных жертв и сдирает с них кожу. Мы не хотим даже и знать о том, принимаются ли какие-либо меры к тому, чтобы хотя несколько облегчить положение этих страдальцев в последние дни их печальной жизни. Такие мысли могут только нарушить наше счастливое настроение духа и помешать пищеварению; более же впечатлительным людям, чтобы не смущаться картинами неизбежных ужасов, остается только затыкать уши и закрывать глаза.

Муки животного, начиная с момента угона его с полей и лугов до бойни, не поддаются описанию. Длинный ряд страданий этих несчастных существ столь ужасен, что смерть является для них истинным избавлением. Они страдают на суше и на море, в тесных вагонах и трюмах кораблей, на болотистых трактах и скотопригонных дворах; страдают от голода, холода, жары, жажды, болезней, тесноты, ушибов, увечий, от страха и томительного ожидания смерти. На железных дорогах, скотопромышленники, пользуясь тем, что плата за перевозку скота установлена повагонно, набивают им вагоны так тесно, что животные задыхаются, не могут ни поворотиться, ни лечь, а которое упадет от изнурения, уже встать не может. Некоторых затаптывают свои же товарищи или прободают рогами, так что у них выпадают внутренности. Перевозка и остановки на станциях длятся невыносимо долго и, животные иногда даже по 2 – 3 дня остаются без пищи и питья. Телята, связанные по ногам в одну петлю, валяются грудами на товарных платформах, вместе с ящиками и кулями; жалобное мычание этих бедных детенышей наполняет душу невыразимой к ним жалостью.

На бойнях животные видят резню, слышат крики и стоны убиваемых жертв, а в камерах, куда их вводят для казни, видят кровавые ободранные тела и кожи своих зарезанных товарищей. Упираясь и трепеща всем телом от ужаса, они яростно мечутся и рвутся, вследствие чего, для укрощения, их, на некоторых бойнях им прокалывают глаза, обламывают репицы хвостов, вывихают ноги и проч. Такова несчастная участь терпеливых, кротких, трудолюбивых, доверчивых и добродушных созданий, которые пашут наши поля, отдают нам свое молоко, шерсть, труд, детенышей и, наконец, свое мясо, вместе со своею печальною кратковременной жизнью.

Мелкие животные – телята, бараны, свиньи и разного рода птица режутся массами в одних камерах. Они трепещут от ужаса, видя тут же гибель своих товарищей и утопая в лужах крови, бьющей фонтанами из сотен перерезанных горл. Когда влекут в убойную камеру свиней, они визжат невыносимо, а телята идут весело, вприпрыжку, по-видимому нисколько не подозревая ожидающей их участи. Барашки также идут охотно и нередко лижут руки своих палачей; их нежное блеяние, грациозные прыжки напоминают лепет и шаги шаловливого ребенка, идущего вместе с матерью на прогулку; увы, какое их ждет разочарование! Бывали случаи, что некоторые лица приходившие на бойни из любопытства посмотреть на процесс убоя животных, до такой степени были потрясены ужасом виденного, что падали в обморок и заболевали нервною горячкой. Недавно в Бремене один такой зритель внезапно сошел с ума.

Животные истребляются человеком не только с исключительною целью добывания себе пищи. Злая забава, называемая охотою, служит неистощимым источником преследований и избиений, совершаемых, главным образом, ради потехи. Массы животных я птиц истребляются охотниками, нередко с утонченной жестокостью. Во многих местах России рьяные истребители не хотят знать никаких законов об охоте; они стреляют без всякого разбора, без соблюдения каких бы то ни было сроков, установленных для охоты, на всякой земле, по всяким зверям и птицам, хищным и не хищным. Этих охотников, и больших и малых, развелось теперь такое множество, что скоро в наших редеющих лесах, оглашаемых постоянными выстрелами, пожалуй, не останется ни одного зверька, ни одной птицы.

Утверждают, что охота оказывает благотворное влияние на душу человека, потому что сближает его с природою. Но разве можно признавать истинными любителями природы тех людей, которые сближаются с нею только для того, чтобы распространять смерть и истребление? Преследование, истязание, травля, засада, выжидание своей жертвы из-за кустов, нападение нескольких на одного, добивание павшей жертвы, насильственное отнятие детенышей, пользование ее голодом, холодом, беспомощностью, влюбленностью, родительской привязанностью, разве все эти поступки могут считаться возвышающими и освежающими душу человека?

Говорят, что в древние времена звери и птицы встречали человека с безбоязненным доверием, как друга, как доброго царя всего животного царства. Но вскоре, путем кровавого опыта, они убедились, что это не царь, а демон, от которого надо бежать, как от самого беспощадного и лютого врага. И вот бегут эти несчастные в беспросветные дебри, в ледяные тундры и, кажется, скоро наступит время, когда им не будет на Руси приюта, когда будут истреблены леса и останутся одни обширные пустынные равнины, без птиц и зверей, обезображенные корчагами и пнями, как белеющими костями, торчащими из могил. По выражению Фламариона, наша раса сохранила до сих пор многие свои первобытные, варварские инстинкты и самое большое ее удовольствие – убивать.

Но даже и в дебрях, снеговых пустынях и отдаленных ледяных морях несчастные животные не спасаются от преследований хищного человека. Примеры беспощадной жестокости повсюду встречаются и здесь. Во многих местах Сибири практикуется, например, способ гонки за лосями и дикими козами по снежным равнинам, покрытым обледенелой корою. Гонимые целыми стадами, звери проваливаются своими тонкими ножками сквозь ледяную кору, сдирая при этом с ног не только кожу, но и мясо до костей и, потеряв силы, падают, после чего настигшие погонщики прирезывают их или убивают дрекольями. Иногда загоняют их в западни, с вбитыми в землю кольями с заостренными верхушками, на которые мчащиеся стремглав животные напарываются брюхом и тут же затем прирезываются охотниками.

Тюлений промысел также сопровождается крайне жестокими приемами. Промышленники пользуются тем периодом времени, когда у тюленей есть маленькие детеныши, еще неспособные идти за матерями в воду. В эту пору стада тюленей собираются на берегах морей и предаются тихим семейным радостям; здесь-то на них и нападают. Толпы охотников, вооруженных дрекольями, топорами и дубинами, сперва отгоняют стада тюленей от берега на материк, а затем производят поголовное избиение. Крики и стоны животных, обильные потоки крови, куски мяса и мозгов, почти человеческий плач детенышей, ползающих по окровавленным телам умирающих маток, с которых живьем содрана кожа, – все это представляет такую ужасную картину, от которой могло бы содрогнуться даже каменное сердце.

В последнее время повсюду замечается массовое истребление птиц, в особенности певчих и с ярким оперением достигшее таких чудовищных размеров, что нашему лесному и сельскому хозяйству может грозить значительное оскудение. Миллиарды красивых птичек ловятся сетками, силками или убиваются преимущественно в то время, когда, возвращаясь из теплых стран, они, обессиленные усталостью и голодом, целыми стайками садятся на землю; других ловят тогда, когда, движимые чувством родительской любви, они не хотят покинуть своих птенцов. В наших курятных лавках можно видеть развешанные по стенам длинные гирлянды из тел разноцветных птичек, нанизанных, сквозь проколотые им глаза, на проволоки и бечевки. Продаются они по пятачку за пару. И из-за этой ничтожной корысти, ловцы и охотники решаются убивать массы прелестных нежных созданий, прилетающих в наши края как на милую им родину, охраняющих наши леса и поля от вредных червей и насекомых и услаждающих наш слух жизнерадостным пением.

Главная причина массового истребления у нас птиц следующая: в соседних государствах недавно изданы строгие законы для защиты полезных птиц; а между тем потребность в птицах громадна, так как их перья и шкурки идут на украшение дамских шляп. Поэтому иностранные промышленники перенесли свою деятельность в Россию: к нам приезжают многие агенты для закупки битых птичек, партии которых целыми вагонами вывозятся за границу. Такое варварское истребление птиц следует признать положительно преступлением, и его совершают у нас крестьяне в деревнях, а в особенности деревенские мальчики. Целые стаи разнообразных птиц с отчаянным визгом носятся над деревьями, бросаются на безжалостных разорителей их гнезд и тут же ловятся или убиваются.

Истребление охотниками зверей и птиц идет такими быстрыми шагами, что во многих странах уже давно стало заметным оскудение и даже полное вымирание их. Двести лет тому назад, зубры водились во многих лесистых местностях западной Европы; теперь же они остались и сохраняются, как редкость, только в Беловежской пуще. Бизоны некогда бродили бесчисленными стадами в девственных лесах Сев. Америки и других странах; но просвещенные охотники, массами нахлынувшие из Европы или местные, с таким усердием занялись истреблением их, что в скором времени бизоны совершенно исчезнут с лица земли. Дронт в конце XVI столетия водился в несметном числе на о. св. Маврикия; но уже в следующем веке он был совершенно истреблен голландскими и португальскими охотниками. Во Франции и Бельгии уже давно исчезли бурый медведь, олени, лоси, рыси и бобры, водившиеся там в значительном изобилии. В Голландии совершенно истреблены все породы диких животных. Во Франции и Италии целые армии охотников и браконьеров ежегодно уничтожают сотни миллионов разного рода птиц, и это варварское избиение возрастает в такой значительной степени, что уже и теперь в Италии, этой классической стране песен и певцов, можно пройти десятки миль и нигде не услышать пения ни одной птички: все перебиты.

В морях Шпицбергена и Гренландии никогда водились бесчисленные стада китов, моржей и тюленей. Охота за ними в продолжение многих лет производилась с таким настойчивым усердием, что теперь этих животных на всем пространстве тамошних морей следует считать почти несуществующими; громадная масса их перебита, а уцелевшие обратились в бегство к отдаленнейшим полярным ледяным пустыням.

В прежние времена, на широких пространствах России, бобры, соболи, куницы, горностаи и другие пушные звери водились в таком изобилии, что торговля махами составляла громадную доходную статью государства и эти несметные естественные богатства русской природы приводили в изумление иностранцев. Но неудержимые хищнические порывы бояр, князей и разных других охотников как прежде, так и в позднейшее время, значительно поубавили богатства русской фауны и привели означенную отрасль торговли к большому упадку. Истребление же других зверей и птиц, по общедоступности охоты на них, достигло столь значительной степени, что теперь есть некоторые местности, почти сплошь обнаженные от диких животных.

Мы обвиняем испанцев в пристрастии к возмутительному зрелищу – бою быков. Но на много ли мы лучше их, потешаясь истязаниями животных в бегах, скачках звериных травлях и проч. Жадная наклонность к зрелищам варварской езды с бичами, кнутами, шпорами, колючими удилами, с поранением ртов, боков и спин у лошадей, с падениями вывихами костей, переломами ног и, наконец, пристреливанием искалеченных животных – разве это не возмутительное зрелище, явно свидетельствующее о дикости нравов? Выбивание «секунд» до того, что обезумившее от страха и боли животное, немилосердно гонимое наездниками в три кнута, несется во весь дух так, что с него пот льется струями, как дождевая вода с крыши, доходит у нас до чудовищных размеров. То же можно сказать и о кровавых звериных травлях, производимых нами публично, ради потехи, с неумолимой свирепостью.

III

Люди подвергают животных мучениям также и во имя науки. Физиологические опыты при помощи вивисекции поглощают такую массу жертв и сопряжены нередко с такими адскими пытками, что непосвященный человеке даже с очень пылким воображением не в состоянии их себе представить. Нельзя смотреть без ужаса на те картины утонченных терзаний, которые встречаются почти в каждом анатомическом кабинете. Вот на нескольких тарелках лежат тела живых распластанных лягушек. У одних вырезаны куски мяса, у других вскрыты спинные хребты, у третьих рассечены внутренности, у четвертых расчленены лопатки. Они, топорщатся, извиваются, шлепаются то на спину, то на брюшко, бессильно цепляются дрожащими лапками за края сосудов и застывают на несколько минут в отчаянном изнеможении. Вот сидит прикрепленная на цепи собачка; у нее вырезаны блуждающие нервы, перерезан пищевод, а в брюхе зияет глубокая рассеченная дыра, сквозь которую, вместо рта, вливают ей бульон в желудок. Она слабо пищит, жалобно смотрит воспаленными глазками на людей и шевелит хвостиком, как будто пытаясь умилостивить своих мучителей. Далее, в клетках и под колпаками сидят кролики: у них вырезана кожа на спине и распилены черепа для исследования мозговых тканей; тяжелое дыхание вырывается из воспаленного горла, лапки судорожно сжимаются, а в красных вытаращенных глазах застыло немое выражение ужаса и боли. Вот лежит распластанная собака; тело ее плотно притянуто ремнями к столу; лапы разведены в стороны и пристегнуты ремнями к деревянным стойкам. Чтобы собака не могла визжать, в горле ее перерезаны голосовые связки, а рот крепко стянут веревочной петлей. Горло и брюхо ее распороты вдоль всего тела. Толпа окружающих лиц пытливо рассматривает органы пищеварения и дыхания, которые демонстрирует перед ними лектор, свободно копошащийся окровавленными до локтей руками в полости трепещущих внутренностей животного. Вот другое животное, у которого выпилена грудная стенка для того, чтобы можно было наблюдать процесс работы сердца. Далее прикреплен к столу распластанный кролик, у которого пробуравлен во всю длину позвоночник и сквозь него пропущена лента из китового уса. В стороне находятся в клетках изрезанные вдоль и поперек морские свинки, кошки и собаки. Некоторые из них лежат на спине с беспомощно распростертыми лапами; другие с невероятным усилием пытаются подняться на ноги, но не могут, потому что у них перепилены спинные хребты, и с отчаянным воплем падают навзничь. Тяжелое, хриплое дыхание поднимает обессиленное тело, лапы судорожно цепляются за железо решетки и все тело трепещет как бы в предсмертной агонии. Спасения нет! II все эти несчастные создания оставляются в подобном положении по нескольку дней, недель и даже месяцев, служа таким образом жертвами для дальнейших терзаний пока наконец благодетельница смерть не прекратить их мучений.

Вот трогательный рассказ, приведенный г. Петрам в «Новом Времени» (окт. 1899), о нежной привязанности к своему другу одной лебеди.

В костромской губернии, в лесу, на берегу озера, стояла избушка полесовщика. На озеро, по утрам, прилетала пара лебедей. Это была влюбленная пара. Прекрасные, белоснежные птицы встречали здесь восход солнца, оглашали воздух радостными криками, ныряли, резвились. Полесовщик мог спокойно наблюдать эту милую поэму лебединой любви; но в нем проснулся охотник. Засев с ружьем в кустах, он подстерег влюбленную пару и убил лебедя. Лебедка подняла вопль на весь лес, и когда полесовщик подъехал в челноке, чтобы взять добычу, лебедка с отчаянием и криком долго отбивала крыльями и ногами тело бедного супруга. Она с яростью кидалась в лодку, и когда убийца вышел на берег, застонала, закружилась и улетела. Он не решался пристрелить ее.

С того времени, ежедневно, на заре, осиротевшая лебедка прилетала на место гибели своего друга. Широко расправляя крылья, закинув гордую голову, вытянув шею, она стонала так мучительно, кричала таким раздирающим душу голосом, что полесовщик не знал, куда скрыться от угрызений совести. Он чувствовал, что совершил гнусное дело. Он сам стал тосковать, не спал ночей, с ужасом дожидаясь зори. Лебедка оплакивала своего друга и клики ее выражали то безнадежное горе, то тихую грусть, то звучали страстным призывом, то грозили, призывали мщение, разражаясь дикими, безумными воплями. Полесовщик не выдержал. В одно утро, когда лебедка прилетела, он вышел с ружьем и, подойдя к озеру, прицелился, Едва лебедка заметила это, она с воплем поднялась с места и, трепеща крыльями, задыхаясь, полетела на дуло ружья. Очевидно, она сама жаждала смерти.

«Да, жестокие у нас нравы!» – заметит, может быть, со вздохом, читатель. Но что же тут удивительного, если мы, начиная с детских лет, проникаемся этой жестокостью и всеми мерами силимся истреблять не только зверей, птиц, рыб и пр., но даже и себе подобных. Светоч цивилизации и просвещения, составляющий величие и гордость человечества, по настоящее время служит, к сожалению, только бледным факелом, озаряющим шествие народов по пути корысти, вражды и истребления. Чем же объяснить подобную жестокость у нас, русских людей, по природе кротких и добродушных, признающих Бога любви и милосердия, завещавшего нам любить даже врагов наших и поставившего в основу всех наших помыслов и действий любовь, великодушие и сострадание?

Добродушие и жалость к животным свойственны природе нашего народа. Эту природную черту подметил еще гениальный Пушкин, нарисовавший в повести «Дубpoвский» удивительный тип Архипа-кузнеца, не задумавшегося принять деятельное участие в поджоге дома, чтобы погубить в нем ненавистных приказных, и вслед за тем, отважно полезшего на крышу пылавшего дома, чтобы спасти метавшуюся там и совершенно обезумевшую от ужаса кошку.

– Чему смеетесь, бесенята? – заметил сердито Архип глазевшим на кошку мальчишкам. – Бога вы не боитесь! Божья тварь погибает, а вы радуетесь!

Ту же высокую дань великодушия к животному принес в 1897 году в городе Проскурове несчастный Семен Юрко (унтер-офицер 33 драгунского изюмского полка), бросившийся в пылавшую конюшню, чтобы спасти своего коня, и там погибший вместе с ним. Такой человек с возвышенной и любящей душою, каким был Семен Юрко, наверно никогда не позволил бы себе оскорбить лошадь ударами кнута или иным способом, а всегда любил и лелеял ее, как дорогого товарища и друга.

Вся сущность дела, следовательно, заключается не в отсутствии у нашего народа природной жалости к животному, а в том, что это чувство замирает, глохнет в человеке, как растоптанные на дороге цветы, под давлением обыденных житейских интересов, дурных примеров, невежества и нищеты. Пробудить к жизни это драгоценное сокровище человеческой души, дать ему свободу развиться и расцвесть составляет одну из благотворных по своим последствиям задач просвещенной части нашего общества.

Есть легенда, будто все животные в полночь на Рождество Христово получают особый дар слова и общим хором возносят Богу вопли и жалобы о муках, претерпеваемых ими от руки жестокого человека. Если б это была правда, то какими потрясающими, громовыми раскатами звучали бы эти жалобы! Сколько жгучих обвинений в жестокостях, неправде, своекорыстии, насилии, низости и гнусности человека слышалось бы в воплях и стонах животных.

Говорят, будто животные предназначены самим Богом на служение человеку, а потому последний, будто бы, вправе мучить и убивать их. Это толкование, очевидно, отголосок возмутительного варварства. Кровавые жертвоприношения считались в древности угодными Богу. Но христианство отменило кровавые жертвоприношения; оно установило таинство евхаристии и даже в молитве господней говорится только о хлебе насущном, как бы о предмете естественной пищи для человека.

Только грубый невежественный человек может относиться к животным с гордым презрением, как к ничтожным существам, будто бы недостойным ни изучения, ни жалости, ни защиты. К счастью, у многих народов уже стало пробуждаться сознательное чувство сострадания к животным, и Англия была первою страной, принявшей животных под покровительство закона.

IV

В настоящее время, во всех благоустроенных государствах существуют «общества покровительства животных», учреждаются союзы, устраиваются съезды, собрания и беседы для обсуждения вопросов об охране животных от жестокостей и истребления. В числе членов обществ состоят высочайшие особы, иерархи церкви, выдающиеся ученые, писатели, художники и др. В германских обществах числится особенно много директоров учебных заведений и народных учителей. Немцы давно обратили внимание на школы и признали, что они служат лучшими рассадниками для внушения детям чувства любви и сострадания к животным. Поэтому в немецких школах почти повсюду проводятся идеи доброго обращения с животными, объясняются меры защиты последних от голода, холода, болезней, увечий и хищнического истребления.

У нас в России также существует «общество покровительства животных», с отделами в разных городах империи, но, к сожалению, его деятельность не имеет надлежащего развития, так как круг лиц, проявляющих прямое сочувствие задачам и целям общества, довольно ограничен. Базар житейской суеты служебные и другие занятия всецело поглощают внимание массы людей, и нет возможности думать еще о каких-то животных. Но во всяком случае становится заметным, что чувство сострадания к животным мало-помалу все шире пробуждается и у нас.

Можно было бы перечислить многие лучшие произведения наших писателей, в которых проводятся идеи о любви и сострадании к животным. Те же идеи проявляются нередко и в их поступках. Некоторым лицам случалось наблюдать как добрый и впечатлительный граф Л.Н. Толстой подходил к стоявшей на улице извозчичьей лошади, долго всматривался в ее кроткие, страдальческие глаза и ласкал ее, как любимого ребенка. Свое великодушие и сострадание к животным он простер до того, что уже с давних лет отказался от всякой мясной пищи. Покойный Лесков также не ел мяса и очень любил животных. Сцены истязания животных его возмущали до глубины души: он рассказывал, что когда ему случалось видеть на улице, как безжалостно колотили лошадь, он так скорбел и страдал душою, как будто видел, что били его сестру. В.В. Григорович постоянно вел борьбу с грубостью и жестокостью, презирал мучителей животных, как своих личных врагов и, напротив того, питал радостную, беспредельную привязанность, как к другу, если встречал в ком-нибудь сторонника великодушных отношений к этим беспомощным существам. Помещенный в «Ниве» 1898 года очерк «Горькая доля»*) представляет собою мучительный крик наболевшей души, трепет уязвленного сердца, возмущенного жестокостью к животным, почти повсюду проявляемою грубым и безжалостным человеком.

К сожалению, идеалы великодушия в людской толпе прививаются не скоро. Но надо надеяться, что в нашем добром народе мало-помалу укоренится убеждение, что истинно полезными работниками и друзьями в его тяжелой трудовой жизни могут быть только сильные, выносливые и счастливые животные, и что для него гораздо полезнее их здоровая, продолжительная жизнь, чем преждевременная смерть.

Можно надеяться также, что как наше законодательство, так и органы административной власти пойдут на встречу благому делу покровительства животных, которое, впрочем, они и теперь поддерживают, но в очень слабой степени. Узкая, эгоистическая заботливость человека об ограждении только своих собственных интересов и равнодушное отношение его к участи животных отразилась у нас даже в законодательстве. Какими изумительными тонкостями и суровыми мерами наказаний человек обставил посягательства на его права собственности и как сравнительно ничтожны взыскания, установленные им за самые вопиющие истязания животных! Какого-нибудь бедняка, осмелившегося отпереть посредством подобранного ключа чужой сундук и утащить оттуда рваные сапоги, мы считаем уголовным преступником, виновным в краже со взломом, и водим его по улицам под вооруженным конвоем, как опасного члена общества; а свирепого изверга, вырвавшего язык у лошади пли исколотившего ее до полусмерти, закон подвергает только ничтожному штрафу. Сдирание же кож с животных считается таким пустым житейским делом, что совершается открыто повсюду, и никому даже и в голову не приходит мысль о том, что это гнусно и что необходимо искоренить такие возмутительные жестокости. Кажется, давно бы пора пересмотреть наши законоположения, касающиеся истязаний и умерщвления животных, организовать широкою систему наблюдений за исполнением этих постановлений, выработать ограничительные условия относительно допуска вивисекций, установить более строгие правила об охоте и запретить всякого рода звериные травли и садки, терпимые у нас только по недоразумению.

Мы вступили в новый век. Заря новой жизни, нового преуспеяния на поприще наук, искусств и народного просвещения, может быть, заблещет ярче, новым, более благотворным светом. Будем надеяться, что настанет час, когда народы мира проникнутся глубже идеалами добра и правды, когда они усвоят чувство кротости и милосердия не только к себе подобным, но и ко всем другим живым и чувствующим на земле существам. Наступит время, когда, вместо братоубийственной резни и безумной жажды истребления, люди обратят свои способности на изучение сил природы и на содействие всему, что может поддерживать и сохранять жизнь.

Верные слуги человека – животные, жертвы людской жестокости и неблагодарности, ждут нашего милосердия со смирением и любовью. Будем надеяться, что со временем эта мольба будет человеком услышана, и что на земле воцарится, наконец, любовь могущественнейшего в мире существа к слабым созданиям рук общего нашего Творца.