Вегетарианское обозрение, Киев, 1910 г.
(Избранные статьи)

Кто он?

(светлой памяти Жизненного)

Передо мною встает образ дорого учителя - тихий, сосредоточенный, самоуверенный. Я чувствую, что он остановил на мне свой испытующий взгляд и смущаюсь и грущу... Я сознаю, что уже никогда не увижу в действительности этого взора, горящего проницательностью любви... Выдерживая его задумчивую неподвижность, я спрашиваю себя: Что он дал мне, чему научил? и удивляюсь, как ясно и твердо отвечают мне эти глубокие, строгие очи и это остывшее с легкой великодушной улыбкой лицо...

Он научил меня собственными глазами видеть и без предвзятостей чувствовать действительность, уважать человека, живого человека, независимо от его общественного положения – он остановил меня, идущего проторенной дорогой, рассек покров лицемерия и искусственных потуг и дал мне прозреть.

Люби ближнего, как самого себя! Такова была его проповедь, которая и сейчас светится сквозь его черты за гордой, грустной, всепонимающей и всепрощающей насмешкой... Вы может быть не видите ее за бородой, но я ее вижу и я радуюсь ей, потому что она выдает мне величие сильного...

Люби ближнего – разве это новое учение?! Разве мы не слышали этих слов много раз во всякое время, из множества уст и в разных видах – большей частью в виде повторения слов учителя, жившего многие века тому назад, запечатлевшего смертью жизнь свою и оставившего нам имя свое для общего названия? Но и до него, – разве их смысл был скрыт для мыслящего и чувствующего человека каких бы то ни было времен?

И все-таки? И все-таки – будь это повторение человека, называющего самого себя христианином – все-таки выразилось в нем другое, новое христианство, которое не могут, не хотят принять проповедующие старое, повторяющие старые слова, не считаясь с развитием жизни, знаний и чувствований.

Он подошел к любви совсем иначе, не со стороны жалости, и она вылилась у него не в снисхождение.

Он требовал от себя и от других самопознания, самоусовершенствования, самоудовлетворения, – не самоублажения.

Не примером и последованием, а самобытностью и развитием он думал поднять, возвысить человека и любил он в нем не общее, а единственное, собственное. Он мерил каждого его меркой, а не всех одной, не подводил всех под одно правило, один рецепт, один уровень. Каждому он указывал на его путь, и предлагал искать счастье, не как все, на общий мертвящий лад, во внешних рамках, под известной одобренной опекой, а самостоятельно в устраиваемой по своему инстинкту жизни – открещивался же он от толстовства и от производства его в пророки и законоуставители.

Да и счастье то он видел не в достижении цели, а в стремлении к ней, в пути, в искании, в борьбе.

Люби ближнего, как самого себя, – говорил он. И спрашивал: «А знаешь ли ты, кто ты сам и как ты любишь самого себя? Познай себя и дай другим познать себя! Веди их к самим себе!»

В самоутверждении, не в самоуничижении выражалась его любовь.

Не смирения требовал, искал он, а духовного роста. Каждому он предлагал искать свое место, каждому предоставлял свое, – suum cuique, suum quioque! Из своей исходной точки, учил он, следует развивать свое царство, свою жизнь, малому малую, великому великую, не презирая, не угнетая, не насилуя, не ломая никого, потому что каждое создание есть создание Божье и ему указано, в него вложено свое собственное определенное назначение, каждое творение призвано творить свою жизнь. Не подгоняя к общим числам, он старался осчастливить человека и умиротворить мир, – укрепление самостоятельности и выработка своих идеалов при взаимном понимания и взаимной терпимости были намеченные им средства. И уважая и возвышая в себе человека и человеческое достоинство, он уважал и поднимал человека в других. Не отвлеченного, шаблонного человека, а живого, которого он любил в его бесконечном разнообразии и от которого не требовал изменения или облагорожения по своему трафарету.

И потому его любовь, как всякая настоящая любовь, была освобождением, не закрепощением или присвоением, усилением, а не ослаблением личности. Все наносное, условное, незначительное и ненастоящее спадало с души, прошедшей через его любовь, как через ключ живой воды. Воскресшая, помолодевшая, она смотрела новыми зрячими глазами посвященных на новый освященный мир, получивший иной смысл и иную связь. Душа, удостоившаяся войти в его святую святых, обретала мировоззрение.

Его любовь искала не подвластных, безвольных, слепых исполнителей, орудий, пожертвовавших своим умом и чувством, а самостоятельных, убежденных, вникающих в жизнь товарищей, свободно распоряжающихся своими силами души. Она высказывалась суровым судьею против всякого раболепия и обращалась ко всем, не только к обиженным и униженным, и во всех искала не покорности заветам его, а способности создавать свои заветы и следовать им. По своему существу она не выносила порабощения кого бы то ни было, не терпела насилия над душой и этому злу противилась всем существом своим.

Что бы там ни говорили – ненависть неразлучна с любовью, как ночь со днем – и он ее знал, прекрасно знал, хотя и не обращал на живого человека. Но и он сердился и негодовал, гневался и возмущался, презирал и насмехался, как всякий живой человек, но и он выгонял торгашей – не со двора церковного, а из-за царских врат.

Так я его вижу, идущего по своему пути к солнцу своей правды. Непреклонный, сильный, повинующийся только непреложностям жизни, он следует призыву своей души, всегда готовый подать руку не для денежной поддержки в предприятии, а для уяснения себе своей дороги, несущий любовь и освобождение, не от внешних пут, а от чужих наносов, – от которых слепнет, глохнет и слабеет человек, – несвязанный никакими условностями и обрядностями времени.

Я вижу, как он чуть заметно кивает мне седой головой, все так же неподвижно смотря на меня своими глубокомысленными глазами, а потом медленно переводит и устремляет их в затуманенную, безграничную даль...

Поняли ли его? Малые и мелкие души создали из его учения руководства к своему и мировому счастью, как они это понимают, и рабски следуют всем его соображениям, как новым непреложным законам. Они хотят приблизиться к нему не повышением своих требований к самим себе, своего самообладания, а понижением его высоты. Они иначе поступить не могут и их осуждать значило бы требовать от них несвойственных им качеств. Слабость всегда нуждается в подпоре, а раб в фетише, как калека в костылях. Апофеозом великих людей превращают в маленьких богов, довольствующихся каждением. Пусть они видят там новую религию, где мы видим только указания для самообретения. Думаю, что мы будем тем ближе к учителю, чем больше мы стряхнем с себя старой пыли шаблонного умствования и прописной нравственности, мертвящих жизнь, и чем самостоятельнее и бодрее пойдем своей собственной дорогой, живые, развивающиеся, как он.

Это будет последнее «прости» благодарных, искренне любящих сердец.

Ф.Р. Герман