Вегетарианское обозрение, Киев, 1910 г.
(Избранные статьи)

Великая звезда человечества

I

Знакомы ли вы с красивой научной гипотезой относительно смерти далеких, затерявшихся в бесконечных пустынях Вселенной звезд?

Звезды эти так далеки от нас, что их неизменный вестник, свет, несмотря на свою почти непостижимую для нашего человеческого представления быстроту, должен целыми веками мчаться через холодную пустоту мирового пространства прежде, чем первые лучи этого света в состоянии будут достигнуть нашей планеты.

И когда какая-нибудь неожиданная мировая катастрофа вычеркнет из не имеющей границ книги жизни одно такое светило, когда оно, столкнувшись с разрушительной силою смерти, раздробится на бесчисленное множество мельчайших атомов и исчезнет, быть может, навсегда в безграничных пространствах между планетного эфира, – его свет, посланный в глубину Вселенной еще при жизни звезды, долго после того продолжает свой неутомимый бег в пространстве.

Звезда уже умерла, а созданный ею свет все еще живет...

И последние лучи этого предсмертного света сияют перед нашими глазами много столетий спустя после гибели звезды так же спокойно и ярко, с такою же обаятельной силой, как и при ее жизни.

Не напоминает ли вам одну из таких звезд личность только что ушедшего из жизни Льва Николаевича Толстого?

Он умер. Роковая катастрофа – действительно, мировая катастрофа, если только разуметь под миром мыслящее человечество – разбила его дряхлое тело, растворила это тело в комьях холодной и грязной земли и навсегда прекратила дальнейшую работу его гигантского творческого ума. Как человек, Толстой перестал существовать и весь он, со всеми своими индивидуальными особенностями, со всем своим складом ума и характера никогда уже больше не повторится в мировой истории.

Но если всмотреться попристальней в жизнь, проанализировать внимательней свое отношение к ушедшему старцу – мысль о его смерти сразу угаснет, как лживая и ненужная сказка.

Кто бы вы ни были и как бы вы ни относились к Толстому, искренно ли любите вы его, или так же искренно ненавидите, цените ли его только как художника, или восхищаетесь также его гигантской работой искания правды и созидания «царства Божия на земле» – все вы в одинаковой степени и с одинаковой силой чувствуете напряженное трепетание его мысли в умственной жизни всякого культурного общества, все вы одинаково неизбежно сталкиваетесь с ним, едва только начинаете восходить от мелких и серых повседневных житейских забот к отысканию общих, вне-материальных ценностей жизни и общего ее смысла – и, сталкиваясь, преклоняетесь перед ним или отрицаете его, боретесь с ним, именно с ним самим, а не с его идеями только, как будто он не умер месяц тому назад, и не зарыт в землю, и не превратился уже в прах.

Глубина и напряженность исканий Толстого, его искренность и не знавшее устали одушевление в разрешении «вечных вопросов» жизни, его огромное, трагическое, не человеческое только, а какое-то почти всечеловеческое страдание за уродливости и язвы общественной жизни вознесли его на такую недосягаемую по сравнению с нами, маленькими и неглубокими, высоту, что его личность, такая простая и доступная, далеко вышла из поля нашего зрения и нашего понимания, сделалась для нас, как те звезды, которых мы не можем уже видеть, как видим Солнце, Луну, Юпитер, Марс и т.д., и о которых мы узнаем только по ярким снопам лучей, достигающим нашего глаза из бесконечно далекого от нас звездного неба.

Даже тогда, когда мы укоряли Толстого, как личность, в противоречии между его жизнью и его философским учением, мы, в сущности, очень мало знали Толстого и представляли его себе каждый на свой образец. Свет его мысли проникал в наши сердца и был нам понятен и близок, а сам он стоял так высоко над нами, что узнать и понять его, несмотря на всю его внешнюю близость к нам, мы не могли, и он все время, до своего последнего, предсмертного ухода из Ясной Поляны, оставался для нас туманной загадкой.

Теперь, когда он ушел из жизни, мы, кажется, менее чем когда-либо, ощущаем и умственно, и физически его уход, ту пустоту, которая создается около нас, когда кто-нибудь из обычных, маленьких людей покидает нас навсегда. Оглянитесь вокруг, – разве сейчас, после смерти, Толстой не живет гораздо напряженней, деятельней и ярче, чем он жил, когда в груди его еще билось дряхлое старческое сердце и в жилах текла теплая кровь? Разве каждый день, каждый час, быть может, не воскресает он перед вами вновь в своих письмах, дневниках, в своих предсмертных афоризмах? Разве в недалеком, совсем недалеком будущем вы не будете наслаждаться целым рядом его новых произведений, художественных и философских, которые одно за другим будут выходить в свет, как будто их творец все еще жив и творит, и со страниц которых на вас опять повеют живые мысли и живые слова переставшего уже существовать старца?

Прошел уже месяц с того дня, как умер Толстой, но мы до сих пор не замечаем его смерти; не видим в своем сердце тоскливой, ничем не заполненной пустоты. Пройдет много веков – и наши потомки все также не будут замечать его смерти, будут жить, как и мы недавно жили, в круговороте его мыслей, будут так же, как и сейчас, преклоняться пред ним и следовать за ним или отвергать его и смеяться над его жизнью и его учением, будут высоко превозносить или глубоко ниспровергать его, в зависимости от своих идеалов, воззрений и настроений...

II

Что такое Толстой, как личность? Почему его смерть, его окончательное скорбное исчезновение с лица земли только теснее связало его с нами, живущими, только ярче подчеркнуло красивую идею о бессмертии творческого духа, хотя бы о том относительном бессмертии, в признании которого сходимся все мы, без различия взглядов и направлений?

Не будем лгать сами себе: он не был идеальным, не знающим ошибок и колебаний Учителем Жизни. В своих поисках «разумной жизни» он много раз падал и поднимался, и опять падал, уклонялся в сторону от намеченной дороги и нередко, быть может, делал не то, что подсказывали ему его разум и его совесть.

Но в искренности своих поисков и сознания своих ошибок, в напряженности своей духовной работы, в страстности своего желания обновить свою личную, а через то и общественную, жизнь, слиться в бесконечной гармонии с великим Разумом Вселенной – он надолго, если, быть может, не навсегда, останется непревзойденным.

Он оставил истории увлекательный и трогательный образ человека в настоящем смысле этого слова, более глубокого в осуществлении своих идеалов, чем в своих ошибках, более яркого в своих достоинствах, чем в своих недостатках, своей чуткостью и любовью к правде жизни искупившего все то, слишком «земное», чему он, как сын земли, отдал в свое время неизбежную дань.

И с какой бы стороны ни стали мы его рассматривать – первое и самое существенное в его личности, что сразу же бросается нам в глаза, это его любовь к жизни во всех ее проявлениях. Любовь, которая настолько тепла и глубока, что одной только ее достаточно было бы для того, чтобы создать тот яркий свет, которым светит нам, как отдаленное небесное светило, грандиозная личность Толстого.

Все мы сплошь и рядом любим только себя, только свою личную, семейную, кружковую жизнь. В лучшем случае мы любим человечество, людей вообще, и лишь очень редко мы простираем свое любовное отношение на животный мир, из которого, как учит наука, в свое время вышли мы сами. Толстой не только обнимает сразу, в одном порыве чувства, все эти виды любви, но и идет гораздо дальше.

– Как во всякой нравственной деятельности, – говорит он в одном из своих последних комментариев к заповеди «Не убий!» – так и в следовании заповеди «Не убий!» не может быть и речи о достижении полного совершенства, а дело только в том, чтобы как можно больше приближаться к нему: как можно меньше убивать сначала самых близких к себе существ, людей, потом менее близких себе, но все-таки возбуждающих в нас чувство сострадания – животных, потом насекомых, потом даже и растений. Чем дальше уйдет человек по этой лестнице сочувствия к другим существам, тем лучше и другим существам, и самому человеку.

Эта всеобъемлющая любовь является самой характерной индивидуальной чертой Толстого. Она проглядывает не только в позднейших религиозно-философских его трудах, но и в художественных произведениях, и она то, быть может, и связывает больше всего нас, оставшихся, с ним, ушедшим. В нас живет инстинктивная потребность любви и только благодаря уродливому устройству нашей общественной жизни, благодаря ложному воспитанию, массовому невежеству, разного рода социальным и политическим предрассудкам, эта потребность непрерывно заглушается кровавыми столкновениями между расами, государствами, классами общества и отдельными личностями. В силу этого врожденного инстинкта мы, быть может, с почтением вспомним таких личностей, как Дантон и Робеспьер, но навсегда сохраним в своем сердце искреннюю и теплую память только о таких людях, как Лев Николаевич Толстой.

III

В какой бы области ни затронули мы жизнь и деятельность Толстого – везде мы уловим у него в более или менее ярких отражениях одно и то же господствующее чувство: любовь. Любовь к человеку, животному, растению, любовь к жизни вообще, любовь к Богу, к правде, к разуму – везде, всегда и во всем ненасытная, гигантская, всепожирающая и всеобъемлющая любовь.

Этой своей любовью Толстой и дорог нам, как человек. Все, что дал он миру, и как художник, и как мыслитель – все это выросло, подобно огромному и красивому зданию, на фундаменте этого его горячего человеческого чувства, им поддерживалось, им питалось, им вдохновлялось и обогащалось.

И если никогда не умрет в сердце мыслящего человечества Толстой, как художник или мыслитель, то тем менее он может умереть, как человек, силою своей искренности сумевший возвыситься над обычной будничной жизнью общества и силою своей любви сумевший осветить нам многое в окружающей нас духовной тьме.

Как живая, сотканная из плоти и крови личность, Толстой умер, но свет его мысли, согретой безграничной любовью, светит нам так же, как и прежде, и будет светить еще много веков, может быть, десятков и сотен веков, после нас.

И, может быть, мудрецы будущего, идя вслед за светом, которым будет сиять эта вычеркнутая из книги жизни звезда утомленного кровью и злобою человечества, скорее, чем мы, найдут недостижимую для нас Истину, устрояющую жизнь человеческую на началах любви и справедливости и, найдя, скажут ей:

– Мы видели звезду Твою на востоке и пришли поклониться Тебе...

Саратов
С. Полтавский