Вегетарианское обозрение, Киев, 1911 г.

ВО.1.1911, с. 42-43

Птичья трагедия

Из жизни пернатых. C натуры

Несколько лет тому назад мне случилось на охоте подстрелить аиста. Выстрел разбил ему крыло. С трудом удалось овладеть раненой птицей, отчаянно защищавшейся и ногами и клювом. Служил я тогда в конно-артиллерийской батарее, квартировавшей в одном из маленьких городков царства Польского. Раненый аист попал на попечение солдат батареи. Его поместили в загороженном месте в саду, где он мог пользоваться полной свободой, ожидая своего выздоровления. Птица сначала очень дичилась, никого к себе не подпускала и пугливо начинала бегать при приближении к ней людей. Но, видя, что никто не делает ей вреда и что ее хорошо кормят, она стала менее дичиться и начала постепенно все ближе и ближе подходить к людям. Кормили его прямо на убой – у него никогда не было недостатка в лягушках и червях. Целые экскурсии на окрестные болотца предпринимались для ловли лягушек, и каждый день преподносились они аисту, свежие, жирные. Солдаты назвали его «Иван», и он быстро привык к кличке, отзывался на нее.

Заряд дроби настолько сильно разбил крыло птицы, что, хотя оно и зажило, но способность летать аист утерял навсегда.

Наступила зима, и аиста поместили в одно из свободных закрытых стойл в конюшне.

Здесь он спокойно жил и, сидя у себя, радостно приветствовал дружеским хлопаньем клюва всякого входившего к нему.

Зима в царстве Польском вообще продолжается недолго, но в тот год весна наступила особенно рано. «Иван» выселился опять в сад, и важно здесь расхаживал. Начался прилет птиц, показались их первые стаи, – и спокойствию аиста настал конец. Однажды он увидал стаю летевших в вышине его сородичей и пришел в неописуемое волнение: он бегал по саду, как сумасшедший, подпрыгивал, старался подняться на воздух, издавал такие крики, с такими удивительными и жалобными переливами голоса, каких от него раньше и не слыхали. Вдруг с высоты, из-под облаков, послышался ответный клик. Бывшие вблизи люди видели, как от стаи птиц отделилась одна и опустилась невдалеке, на лугу.

На другой день утром мой денщик, подавая чай, улыбаясь, сообщил:

–       А, так что, ваше высокоблагородие, у нашего Ивана теперь Марья есть

–       Какая Марья, у какого  Ивана?

Оказалось, что в саду теперь уже разгуливает не один аист, а двое. Вновь  прилетевший был поменьше ростом и не так ярко оперен. Это была самка.

Она осталась жить, но дичилась людей и при их приближении поднималась и улетала. Старый аист всячески старался приманить ее к людям. Наконец, усилия его увенчались успехом – самка стала менее дика, но все же старалась держаться позади. Иван, по обыкновению, брал корм из рук, но сам не ел, а бросал его своей подруге. При этом он подходил к ней, ласково что-то ворчал и до тех пор не отходил, пока она не начинала есть, тогда только и он приступал к еде.

Самка ежедневно улетала на несколько времени, а супруг-инвалид снисходительно относился к этому стремлению своей подруги пользоваться свободой. Однако, это снисхождение не было безгранично. Если она гуляла дольше, чем обыкновенно, то супруг обнаруживал сильное волнение, – не обращая внимания на жирных лягушек, которых ему подкладывали, он носился с тревожными криками по саду, и не успокаивался до тех пор, пока отдаленный крик не возвещал ему, что его загулявшаяся подруга возвращается. Тогда осанка супруга мгновенно изменялась – он  начинал медленно ходить по саду, гордо подняв голову. При приближении виновной он отворачивался от нее, казнил ее своим равнодушием. Она же ходила за ним, печально опустив голову, точно вымаливая прощение. Так ходили они довольно долго. Но, наконец, наступало примирение, которому обыкновенно предшествовала в  высшей степени любопытная пляска. Обе птицы подпрыгивали   кверху сразу и, взмахивая крыльями, держались несколько времени на воздухе друг против друга. Затем опускались на землю, делали еще два-три уморительных прыжка, и начинали бегать вокруг сада одна другой навстречу. Каждый раз при встрече они приседали и низко кланялись. Беганье их сопровождалось прыжками. Минутами птицы останавливались и оказывали одна другой галантное внимание – они клювами срывали цветы, и бросали их друг другу высокой дугой. Затем раскланивались и вновь пускались бежать. Так шло все лето, в мире и спокойствии, до тех пор, пока не наступили первые предвестники осени. Самка стала какая-то беспокойная. Ее друг прекрасно понимал, в чем дело, и волновался. Она все реже и реже отлучалась, оставаясь все дольше со своим сожителем. Этим она как бы хотела вознаградить его за то горе, которое собиралась причинить ему. Птицы с волнением и беспокойством ходили по саду, уже устланному осыпающимися листьями или целыми часами печально стояли рядом, поджав одну ногу. Показались первые стаи улетающих на юг аистов, и однажды самка, уступая неодолимому влечению, издала резкий крик, одним прыжком поднялась на воздух, высоко взмыла, и пропала из глаз. Невозможно описать того отчаяния и горя, которые овладели покинутым. Он вдруг точно взбесился, бегал, бесновался и бился о загородку и неистово отбивался, когда его хотели взять.

На следующее утро его нашли едва живого в углу сада под кустом. У него была сломана нога, шее и грудь были сильно изранены. Особенно грудь. Пищи он брать не стал, и через два-три дня его не стало.

Прошла зима, и вновь пестрый ковер весны покрыл луга и поля.

Однажды утром в саду появился аист. Это была прошлогодняя самка. Долго бродила она по саду, долго издавала протяжные крики, призывая своего старого друга.

Перед закатом солнца она улетела, но на следующий день с зарей возвратилась опять. Печален быль вид ее и грустью звучали призывные клики. Друга не было. На третий день она опять наведалась, и затем более уже не возвращалась.

Так окончилась идиллия двух птичьих сердец.

А. С-кий