Вегетарианское обозрение, Киев, 1911 г.

ВО.2.1911, с. 26-29

Беседы о вегетарианстве

(Ответ Евгению Лозинскому)

Мы живем в эпоху, всецело проникнутую стремлением к улучшению форм общественной жизни. И не только форм, но и содержания ее.

Мы живем в эпоху, когда идеологические принципы определяются и отграничиваются друг от друга с большой ясностью и когда все направления сходятся в признании одного лозунга:

— Кто не с нами, тот против нас.

Мы живем в эпоху, когда всякая общественная идея, как бы ни была она мала по содержанию и по кругу своего действия, невольно принимает характер, отвечающий основным требованиям времени, если только, разумеется, эта идея не вскормлена искусственно в противовес нарастающему сознанию необходимости коренной переоценки старых ценностей.

С этой точки зрения вегетарианство, как учение чисто социальное в своей основе, занимает вполне определенное место в ряду общественных идей, владеющих в настоящее время умами.

Что вегетарианство не имеет ни прямого, ни косвенного касательства к тому "убойному питанию ближними, принадлежащими к пожираемым слоям общества", о котором пишет в своей статье "Вегетарианство и антропофагия" г. Лозинский ("Вегетарианское обозрение" № 6, 7, 8), т.е., иначе говоря, что оно не ставит и никогда не ставило своей задачей оправдание той эксплуатации труда и здоровья рабочих классов, которая с незапамятных времен является самым темным пятном общественной жизни, — в этом лица, знакомые с ним хотя бы поверхностно, никогда не станут сомневаться. Если бы вегетарианство повинно было в этом историческом грехе, вряд ли оно смогло бы так тихо и почти незаметно пролагать себе путь и завоевывать все более и более широкое внимание в том грозном водовороте общественных бурь, который с некоторого времени образовался вокруг вопроса об эксплуатации одних классов другими, и вряд ли в рядах сторонников этого учения могли бы оказаться такие, в высшей степени чуткие к вопросам общественной справедливости личности, как Лев Толстой, Элизе Реклю и многие другие.

Не нужно большой проницательности, чтобы заметить то моральное единство, которое связывает вегетарианство с наиболее гуманными социальными доктринами нашего времени. Всегда и во всех своих проявлениях оно преследует одну, общую с этими доктринами, цель: оздоровление жизни. И то, что оно как будто обходит вопрос о человеке с его нуждами и социальными недугами, свидетельствует вовсе не о том, что оно забывает человека, отворачивается от него. Напротив, человек, как личность, и как общественная единица, всегда был и будет тем центром тяжести, на котором держится все здание вегетарианства. Только пути к нему выбраны иные, менее яркие, менее приметные, может быть – как утверждалось на страницах этого журнала – менее трудные (я лично держусь обратного мнения), чем те, которые прокладываются сейчас в царство грядущего социального благополучия.

Если вегетарианство ничего не говорит о "социальной антропофагии" и "первую ступень" своей общественной деятельности полагает в укреплении сострадания к животным вместо того, чтобы проповедовать это сострадание по отношению к людям, то это вовсе не потому, чтобы страдания животных представлялись сторонникам вегетарианской идеи более высокими и заслуживающими большего внимания, чем страдания человеческие. В глазах вегетарианца всякое страдание есть страдание, всякое насилие есть насилие и всякое преступление – преступление. Против несправедливостей по отношению к животным вегетарианство больше всего восстает только потому, что на эти несправедливости у нас меньше всего принято обращать внимание. По существу, как строго синтетическое учение о жизни, оно решительно отрицает какое бы то ни было расчленение или условное ограничение понятий допустимого и недопустимого. "Все живое имеет право на существование!" — таков основной моральный девиз вегетарианского учения. И с этой точки зрения все то, что считается несправедливым по отношению к животным, не может не быть таким же и по отношению к человеку.

Вегетарианство отличается от других социальных доктрин тем, что оно не имеет тенденции запереться со всеми своими теоретическими и практическими задачами в рамках одного только человеческого общества. Оно стремится построить свои принципы на более широком и прочном фундаменте, — и этим фундаментом для него является жизнь во всех ее многообразных проявлениях.

Такая тенденция дает возможность ввести в область чисто человеческих отношений некоторые общие моральные принципы, гораздо более прочные, устойчивые и практически производительные, чем те туманные, запутанные и нередко противоречивые представления о справедливом и несправедливом, которые сложились в оторванном от общей с природой жизни и часто склонном забывать о своем родстве с этой природой человеческом обществе.

Только когда установлено и признано, как общее положение, что всякая жизнь есть ценность и всякое насилие есть преступление, можно смело говорить о ценности человеческой жизни и о глубокой несправедливости тех страданий, на которые обречены самые многочисленные и самые полезные общественные классы. Ибо если ничего нет несправедливого в том, чтобы зарезать и съесть или просто хотя бы немного помучить животное, то почему бы логически не допустить того же самого и по отношению к человеку, который в сущности, филогенетически, является не более, как наиболее приспособившимся к условиям земного существования животным?

Г. Лозинский, таким образом, совершенно напрасно утверждает, будто "вегетарианские радения могут иметь и имеют почти одно лишь медицинское, но не истинно моральное значение". Вегетарианство о том именно и заботится, чтобы установить такие твердые моральные принципы, которые сделали бы логически невозможным какое бы то ни было оправдание "пожирательных тенденций". Медицинская же роль его имеет, если не второстепенное значение, то, во всяком случае, только равноценное, — никоим образом не преобладающее.

Сомневаться в этом заставляет г. Лозинского главным образом то обстоятельство, что современное вегетарианское движение "в своем огромном большинстве есть движение господское, барское" и что социальный состав деятелей этого движения – это "образованные классы общества, поглотившие и поглощающие одним уже фактом своего привилегированного образования и воспитания целые массы социально беззащитных, затаптываемых на самое "дно" жизни человеческих существований"...

Это соображение, быть может, очень основательное в применении к таким учениям, где элемент социально-экономический сильно преобладает над элементом моральным, является совершенно неуместным по отношению к вегетарианству. Если за самое существенное в вегетарианском движении принять его научно-философское обоснование, то г. Лозинскому должно быть ясно, что социальный состав деятелей этого движения объясняется не классовыми задачами вегетарианства (каких у него не было и нет), а просто лишь недостатком просвещения в современных социальных низах, который мешает им воспринять идеологические основы вегетарианства наряду со многими другими важными и нужными социальными истинами. Если же за фундамент вегетарианского учения принять его моральное значение, считая, что принципы морали гораздо легче могут быть восприняты народными массами, хотя бы, например, в наиболее распространенной форме, в связи с религией, — то здесь с полным основанием можно привести в пример разные секты, многочисленные народности азиатского Востока, с испокон веков дающие миллионы адептов вегетарианства на почве религиозных верований, причем большую часть адептов этих (взять хотя бы индусов, духоборов) очень трудно обвинить в принадлежности к "командующим" и "живущим хищничеством и эксплуатацией" классам общества.

Вообще определять сущность вегетарианства классовым составом его последователей так же нецелесообразно, как определять социальным составом приверженцев сущность любой научной доктрины или любого религиозного учения. Как социальная доктрина, основанная с одной стороны на чисто гигиенических научных предпосылках, а с другой стороны – и главным образом – на широких морально-философских принципах, вегетарианство стоит совершенно вне каких бы то ни было классов и каких бы то ни было партий. И по самому существу своему оно не только не узаконивает "социальной антропофагии", против которой протестует г. Лозинский, но прямо враждебно ей, и, наряду с другими социальными учениями, стремится с корнем вырвать это печальное явление из общественной жизни.

Что это именно так, г. Лозинский легко может убедиться на опыте. Пусть он попробует стать вегетарианцем, и он увидит, что его "вегетарианские радения" не помешают ему ненавидеть узаконенную общественную антропофагию так же искренно, как и до сих пор, и не отнимут у него возможности ратовать за "полную отмену современных каннибальских начал жизни" и за "осуществление идеала социального вегетарианства" так же горячо и с таким же здоровым, молодым энтузиазмом, как он ратует в настоящее время.

С. Полтавский