Вегетарианское обозрение, Киев, 1911 г. ВО.8.1911, с. 23-26 Вегетарианство, как практика жизнерадостности
Всякому человеку важно знать, как жить. Как умирать, выяснится, когда подойдет смерть, вытекающая из жизни и соответствующая ей. По крайней мере так смотрит на эти вопросы здоровый человек, живущий, не больной, не хилый, не изжившийся, — человек, для которого цель жизни – жизнь, а не смерть или неведомая посмертная жизнь, по условиям человеческого воображения являющаяся только отвлеченным увековечением какого-нибудь временного вида действительной жизни. Здорового, живого человека занимает и удовлетворяет учение, учащее и помогающее не помирать, — он знает, что беспрестанные рождения и смерть именно и есть волна жизни – а жить, и оно имеет тем больше ценности для него, чем больше оно облегчает и преображает этот процесс, освобождая его самого от лишних уз и тяжестей и обогащая его силой и красотой.
И вот мы видим, что все древние учения, принимающие единство человека и старающиеся учить и помогать жить, исходят из положения, что для освобождения и обогащения души нужно начать с тела, не забегая неестественно вперед, не ища цели жизни вне ее и не устраивая жизнь по умозрениям о смерти. Лишь впоследствии, когда эта неразрывная внутренняя связь теряется из сознания и соображений более больных и мудрствующих поколений, которым тело представляется жалким придатком души, пренебрежительное отношение к нему заставляет и чахнущую душу еле влачиться по пустынным путям метафизических лукавств.
Восстановить утраченное равновесие обоюдным исцелением тела и души, новым синтезом мировоззрения призвано вегетарианство во всем своем объеме, признающее только правильный, оживляющий, а не праведный, умертвляющий плоть аскетизм, самодовлеющий, святошествующий. Что же оно дает в этом отношении, в отношении гармонической жизни?
Обыкновенно вегетарианство рассматривается с трех точек зрения: медицинской, этической и экономически-социальной; все эти точки мы соединим, конечно, под одним углом и прибавим к ним другие, чтобы получить желаемый аспект, постигнуть полный смысл вегетарианства, и для этого изобразим течение двух вегетарианских жизней.
Вот она перед нами, молодая вегетарианская мать. Ее ум светел, как ее глаза, ее душа гибка, как ее стан. Питаясь одной растительной пищей, она не принимает незаметно ни одной из животных зараз, ни одного из продуктов разложения в свое тело; в легкой одежде она работает на чистом воздухе, пользуясь водой и солнцем. Ее смуглая кожа чиста, ее кровообращение легко и правильно, ее грудь широка, легкие сильны, голос громок, члены упруги; она не страдает ни малокровием, ни холодностью конечностей, ни общей слабостью. Она рада движению, работе. Показной жизни, мишуры она не признает, — она ее не волнует. Все ее лишения, — т.е. все, в чем она себе отказывает, все ненужное, отделяющее, тормозящее, вредное, лишнее, — дают ей сильнее чувствовать, ощущать настоящие радости жизни, всю силу, всю ширь и глубину ее, всю ее прелесть. Она живет всем существом своим, ничем не опутанная, ничем не ослепленная, ничем не одурманенная, ничем не ослабленная и нисколько не замечает недостатка в жалких суррогатах жизни. Ест она немного, сытно, но не тяжело и не помышляет об отягчающих излишествах, о неуместных, неразумных половых сношениях, требуемых вожделением разожженной крови и похотью испорченного воображения. Она не знает ни истощения, ни пресыщения, не страдает ни сонливостью и вялостью, ни раздражительностью и беспокойством. Не волнуясь понапрасну, она весь день в душевном равновесии, не нервничает, и вечером легко засыпает, не зная переутомления. Ее сон тих и безмятежен – нет возбуждения в крови, нет его во снах. Пред ней не восстают жестокие картины убоя, противные картины мясных блюд; ею не овладевает беспричинный страх вследствие недостатка воздуха или сырости темного помещения – она спит на солнечной стороне при открытых окнах, не вздрагивает, не вскрикивает, не вскакивает от перебоев сердца, от удушья, от томления. Ребенок ее развивается без тревоги под ее сердцем, питается чистыми соками, мыслями и чувствами ее; без лишней боли и напряжения родится он и, сам здоровый, безмятежный, довольный, спит в колыбели своей; никто не думает скручивать члены его пеленками и раздражать его неволею, отравлять его успокоительными сосками, опьянять до тошноты, до бешенства, до исступления качанием люльки. На свободе расправляет он члены свои, на свободе кричит, упражняя легкие. Мать легко его родила, легко кормит, без вина и пива, не нуждаясь в кормилицах и мамках. Груди ее полные, не высохшие от употребления поколениями спиртных напитков и масс животного белка, ослабляющих мышцы и слизистые оболочки, подвергающих вырождению соки и кости. Она может быть здоровой женой и здоровой матерью. Все повреждения у нее легко заживают; разным женским, конституционным и заразным болезням она совсем не подвергается.
Мальчик правильно развивается под ее тихой твердой рукой: без колебаний и скачков, без причуд и противоречий, без упрямства, но и без расслабления воли – уверенной умеренностью. Он не рвется и не отстает, он равномерно движется вперед, не горячась, не раздражаясь, не заболевая то и дело, не унывая; он здоров, силен, уравновешен, ловок, бодр, светел. Сосуды и кожа его полны крови и не дают ему ни зябнуть, ни бояться. Мир не скрывается перед ним за пеленами ложных учений. В нем не воспитывается искусственный лицемерный стыд перед естеством жизни и ее проявлений, ведущий в конце концов к скрытому бесстыдству, к обнаглению и оскудению души, — если он не обусловлен наследственной болезненностью. Растимый на воле и воздухе, он превращается не в изнеженного пайку, а в закаленного подростка. Мозг и кровь его не распаляются дурными привычками и дурной пищей; внутренние органы не страдают от засорения, грозящего очень печальными последствиями мужчине и старику, и детские болезни не так пристают к нему. Его половые инстинкты не пробуждаются слишком рано и не ведут его к порокам, непотребству и развращенности. На столе он видит красивые плоды и бодрящие овощи, а не уродливые части умерщвленных животных, оскорбляющие зрение и обоняние, расслабляющие тело и опошляющие душу ядовитыми элементами распада. Он любит заниматься, привыкает работать сам на себя, по возможности, в саду, который он создает; он не сталкивается с животными, содержимыми в неволе и отдающими человеку свое молоко, свои яйца, свой приплод, самих себя, или вытесняемыми из старых мест ненужной, жестокой охотой; довольствуясь сам небольшим пространством, он не считает необходимым разводить каких бы то ни было соискателей по прокормлению. К товарищам он относится прямодушно и справедливо, с большим расположением, не стараясь их использовать и унизить. Он не обременяет себя ненужными тяжестями, не одурманивается вином, не усыпляет и не калечит своих сил, своих желаний, своих чувств дешевым самоубийственным довольством, комфортом слабосильных, туманными фантазиями о каком-то блаженстве, не теряет воли к борьбе, к развитию, к подъему. Развивая свои способности, воспринимая точно, ясно, основательно, он делается понемногу не вялой, тщеславной, рабской тупицей, а мужчиной с силой воли, с выдержкой и характером, не терпящим обманывающего его дымом видений табака и праздной суетливости азартной игры. Он не ломает своей природы в угоду каким-то теориям, не истощается в погоне за побрякушками цивилизации, не жалуется на оскудение, на недостаток омерзительных, но ярких, соблазнительных язв прожигателей жизни. Он не предается глупым и жестоким забавам, не страдает от ненужных забот о ненужных удовольствиях, о лишних удобствах, пустых забот, отнимающих лучшую часть жизни у болеющих ими душ. Он не увлекается фантомами и иллюзиями, а идет сознательно к намеченным идеальным целям личного счастья и общего блага, не навязанным ему кем-то, а вытекающим из его существа. Он трудится, занятый делом, а не влачит существование, сетуя на усталость от прелестей праздной жизни. Он предприимчив и непоколебим, человеколюбив и милосерд. Из-за удобств слабого, больного, ленивого, ослепленного, одурманенного человека он не мирится со всеми отрицательными сторонами жизни, несправедливостями, жестокостями, низостями, он бросает им вызов на борьбу и ведет ее неустанно. Его не скучающий в реакции ум не ищет новых раздражений, в виде острых, но пустых минутных наслаждений и у него всегда найдется досуг для любимого труда, для особенных занятий, для самосовершенствования, для прогулки, игры, созерцания красоты, художественного творчества, спорта, путешествия. Он выбивается из колеи мещанской повседневности, перерождается; пошлые произведения искусства его не соблазняют, пустые книги не существуют для него. Он живет всей душой для себя, воспринимая в себя все красоты мира и переживая все движения самого себя. Заботы о кухне, о пище не беспокоят ни его, ни его жену – его пища варится солнцем на его деревьях, и редко его смущает дороговизна припасов. Неврастения, туберкулез, сифилис его не пугают, как не пугают ни малярия, ни жаркий или холодный климат. Оставляя за собой свободу действий в рамке своего понимания жизни и защищая ее в случае необходимости, он признает ее и за другими согласно их воззрениям (исключая насилие) и не занимается ни пересудами, ни нетерпимым осуждением ближних. Он любуется разнообразными картинами вечно молодой природы и избегает зрелищ в душных помещениях, где в спертом воздухе, пыли и вони безобразно ломаются люди, работающие рабы перед веселящимися рабами, или несчастные животные, где уродуются и калечатся души силою примера изуродованных уже или возбуждаются чрезмерные страсти, ненасытный голод пустых, унижающих удовольствий, дающих развлечение, нужное только больным, не сосредоточение, освежение и радость, нужные вместе с верой в человека для творчества, для созидательной работы.
Медленно он приближается к далекой старости, не летит к ней преждевременно, теряя волосы и зубы от плохой гигиены головы и рта, тяжелых шляп и горячих блюд и напитков, приобретая обрюзглое лицо, дряблое, отекшее или сухое тело, сгущенную кровь, онемелую кожу, делаясь бессильным, беспомощным, тупым, безыдейным, беспамятным. Он угасает, как сгоревшая свеча, он, не желавший раздражать, притеснять и уничтожать, усталый от долголетней, трудовой жизни, видя в смерти только естественный отдых и нисколько не страшась заключительного аккорда настоящей гармонической жизни всего существа своего, стремясь в заслуженную гавань, в объятья природы, из которых он некогда вышел так же безбоязненно и бессознательно, как плод из цветка или юноша из мальчика.
Ф.Р. Герман
|