Вегетарианское обозрение, Киев, 1911 г.

ВО.9-10.1911, с. 42-45

Под Деревом жизни

(Из серии "Von Kindern")

Это было летом. В нашем саду дети свели знакомство с маленьким жаворонком. Как раз тогда поспевали вишни, и жаворонки пользовались плохой славой, потому что они истребляли все вишни, как только те начинали краснеть. Ганс1 хотел с луком и стрелами выступить против грабителей, хотя вообще он был их другом и охотно слушал их пение. С трудом удержали его от его похода. Детям объяснили, в каком большом долго мы перед этими птицами, которые наполняли своим пением наш сад. За свои песни они берут себе вознаграждение с деревьев; они, правда, делают это своевольно, но если бы они даже раньше и спросили нас - разве не дали бы мы им своего согласия с радостью? Детям это понравилось. И когда перед заходом солнца они увидели в траве молодого жаворонка, они приблизились к нему с дружескими намерениями.

Эта птичка еще не умела летать. Она, вероятно, выпала из гнезда и не могла вернуться обратно. Это не был дерзкий вор, опустошающий наши деревья; то было слабое создание, которое невольно вызывало к себе сожаление. Дети окружили ее, смотрели на нее с робостью и любопытством, - ведь это было все-таки незнакомое существо, - и все трое осторожно держали руки за спиной. Маленький, бедный жаворонок жалобно пищал, вероятно потому, что не было рядом с ним его мамы; а может быть, потому, что он был голоден.

Дети побежали за кормом для осиротелой птички, и это были самые соблазнительные лакомства: крошки мягкого хлеба, маленькие кусочки мяса, наконец, совершенно красные вишни, сорванные для воришки, который не был еще достаточно силен, чтобы самому прокормить себя нечестным образом. Но маленький жаворонок беспомощно прыгал по траве и пренебрегал всеми дарами. Между тем солнце зашло, дети должны были вернуться домой, и они с тяжелым сердцем расстались с птичкой, которая проведет эту ночь без крова в саду. Лежа в кроватках, они все еще продолжали говорить о своем неожиданном знакомстве, и бедный, маленький жаворонок, вероятно, обвевал своими крылышками сны этой ночи.

На другое утро он был мертв. Одна из девочек, Полина или Труда, рано утром нашла бездыханное тельце в траве, и первый раз в своей жизни дети увидели смерть. Маленький жаворонок, которым они вчера так любовались, безобразный и посиневший, лежал на спине, головка в последней судороге свесилась на бок, и глазки стали мутно стеклянными. Целый рой муравьев ползал вокруг трупа птички. Птичку надо было убрать с травы. Дети решили похоронить бедную гостью с подобающей торжественностью. Сначала нужно было подыскать место. Вскоре оно было найдено. Это было прелестное местечко, под вечно зеленым деревом, которое стояло посреди сада.

- Как называется это дерево? - спросили дети. И получили ответ: туя или Дерево Жизни.

Название дерева им понравилось, и было решено - похоронить птичку здесь. Они принялись все трое копать, пока ямка не стала достаточно велика. Тогда Ганс подвез свою тележку; тельце было осторожно поднято с земли, положена на тележку и покрыто цветочками. Тележка медленно тронулась к могилке под Деревом Жизни. Там они опрокинули тележку, птичка выпала, дети покрыли ее несколькими листьями и засыпали могилу. Затем они соорудили еще маленький холмик, для чего был выбран тонкий золотистый песок. При этом Ганс торжественно сказал: "Этот песок - знак траура". Полина посадила на этом холмике куст роз и сказала: "Я долго буду тосковать по бедному жаворонку". И этим закончилось торжество. Но долго еще они вспоминали бедную птичку, которая так недолго была с ними и теперь на веки заснула под Деревом Жизни. Каждый день дети приходили со своими лейками, поливали могилу и куст роз. Любовь к памяти птички была так сильна, что Труда однажды спросила: "Любишь ли ты меня больше, чем жаворонка, который умер?" Ибо умершего жаворонка ведь, наверное, все любили, хотя про него знали только то, что он жил и умер еще раньше, чем научился красть вишни.

Вскоре после случая с жаворонком пришли дни большого горя. Дни и ночи стояла белая кроватка незастеленною, и в ней лежала больная Полина. С ее щечек постепенно сходила краска, пока они не стали так белы, как подушка, на которой покоилась ее белокурая головка, ее маленькие горячие ручки становились все нежнее, все слабее, и в каждом суставе она чувствовала боль. Она не могла больше двинуть ножкой, и когда мама или сиделка поднимали ее, она кричала так сильно, что часто глаза их наполнялись слезами, но они глотали свои слезы, чтобы скрыть их от больной. Потому что наша больная птичка хорошо понимала свои страдания и не была так безропотна, как жаворонок в саду. Она допытывалась причин своей болезни и искала их, как обыкновенно дети ее возраста, в небесах. Ее болезнь была, без сомнения, наказанием Бога, и она спрашивала Его, почему Он подверг ее этим страданиям, - ее, которая постоянно о Нем думала и исполняла все Его заповеди. Раз показалось ей, что она нашла ответ. На прошлой неделе она была непослушна, не была ли ее болезнь наказанием за это? Громко вела она свою беседу с Богом, который так близок детскому сердцу, но который так сильно занят. Он должен стоять у бесчисленных кроваток и выслушивать жалобы и просьбы невинных детских уст. И часто молилась она: Боженька, моля тебя, сделай так, чтобы я выздоровела! И кто был при этом около нее и слышал ее тихий голос, тот должен был крепко-крепко закусить губы, чтобы не разрыдаться: личико ее было таким бледным и осунувшимся. А вечером она складывала свои больные ручки и, как всегда, говорила старые слова молитвы:

Kranken Herzen sende Ruh,
Mude Augen schlisse zu,
Lass den Mond am Himmel stehen
Und die stille Welt besehen!

И к этому прибавление, которое дети сами сочинили: "Боженька, пошли завтра ясную погоду! Спасибо за сегодняшний хороший день"! И тогда ее душа была так чиста и легка, что невольно боязливый взгляд скользил по окнам: достаточно ли они плотно прикрыты? как бы она незаметно не вылетела!

Да, Бог должен любить детей, потому что и за такие дни они благодарят Его, как и за хорошие. Было лето. Середина лета. Пока солнце сияло на небе, окна оставались открытыми. Маленькая больная лежала и с тоской смотрела туда, на зеленые деревья. В листве пели жаворонки. Они пели веселые песни, как будто в этом саду еще так недавно не погиб один из их стаи. И напротив окна среди березок внизу у яблонь, или на холме, покрытом соснами, играли Ганс и Труда. Они, конечно, сильно жалели свою бедную сестренку, и они веселились тихо, но все же веселились. Теперь они были менее охраняемы и пользовались гораздо большею свободой, чем в другое время. Сад принадлежал им всецело, и он был их раем. Они играли, сколько хотели, гонялись за бабочками, лазили в кусты, болтали через забор с детьми соседей, бросали мячики, рвали цветы, лакомились ягодами, плели венки и надевали их на головы. И надо всем сияло солнце. И эти недели, когда сестренка их была при смерти, могли казаться их детскому эгоизму самыми упоительными. Ибо дерево жизни цветет вечно.

Но сладостнее здоровья выздоровление. Когда едва не потерянный ребенок начинает выздоравливать - это большой праздник. Весь сад становится вдвое зеленее. Весь воздух кажется насыщенным пением. Так и хочется пожать руку садовнику, соседям, проходим, - ведь ребенок начинает поправляться. Выздоравливающая была положена на носилки и вывезена в сад. С широко раскрытыми от удивления глазами она снова вступила в обладание всеми прелестями мира. А через несколько дней она сидела уже на своем стуле, еще немного беспомощная, но значительно более радостная и бодрая. Потом она снова начала учиться ходить, и ей это удавалось, - она ходила одна, бегала. И мало-помалу все стало, как прежде. Но какие загадочные чудеса проявлялись в этих переходах обыкновенного события! Мы едва даже подозреваем это. Нам должно было бы становиться жутко от необъяснимого, что всегда нас окружает, если бы у нас не было дара, более сладостного, чем все дары жизни - дара забвения. И в этом нас убеждают дети - бесконечно-чистое зеркало нас самих.

В то время, которое в домашней хронике называлось эрой выздоровления, дети снова получили птичку. Это была желтая канарейка, которая беспечно жила в своей клетке, где всегда получала вдоволь семян и лакомств. Воспоминание об умершем маленьком жаворонке было вытеснено новой гостьей. Но недавно и она улетела в страну, откуда нет возврата. Как отнеслись дети к этой новой трагедии? Оба старших горько плакали, и их Fraulein не отставала от них. Только Труда проявила поразительно равнодушие к памяти умершего друга. Она даже предложила, тотчас же после его смерти, зажарить его. Это предложение вызвало всеобщее негодование, и Труда ушла, смущенная и огорченная, с дрожащими губами. Но остальные выказали уже поразительную впечатлительность.

Ганс рассказывал о самых красивых чертах из жизни канарейки, которую мы все недостаточно знали при жизни. Со слезами на глазах он описывал весь ход ее болезни: бедный пациент в последние дни был так слаб, что не мог держаться на перекладинке и ежеминутно спадал вниз. Ветеринар, правда, был приглашен, но, как всегда бывает в таких случаях, слишком поздно. Утром канарейку нашли в клетке лежащей неподвижно.

Чтобы утешить детишек в этой потере, им обещали другую канарейку. Но Полина сказала на это: "Нет, я не хочу другой. Привязываешься к такой птичке - а она умирает".

Ганс обратил все свое внимание на то, чтобы воздать последние почести покойнице, и мечтал приобрести стеклянный гробик с золотой надписью: "Наша птичка". Но, в конце концов, он удовлетворился более скромными похоронами. Птичка была похоронена в саду под Деревом Жизни, рядом с маленьким жаворонком, и было решено весной посадить также и на ее тихую могилку куст роз. Но кто знает, не будет ли и эта птичка к тому времени позабыта?..

Дети грезят о жизни, как о неведомой дивной мелодии, и мы, взрослые, не думаем о жизни иначе, когда смотрим на нее глазами наших детей. Все, что нас здесь окружает, полно божественной таинственности. Как маленький жаворонок, который внезапно вспорхнет на зеленой траве, а потом исчезнет под Деревом Жизни, - многое, что происходит с нами, приходит неизвестно откуда и уходит неизвестно куда. Но без детей мы всего этого не замечали бы. В своей беззаботной наивности они являются нашими учителями. Благодаря им, жизнь раскрывается перед нами такой, какой она есть - таинственной и прекрасной. Ибо дети - сама жизнь. Они открывают нам глаза на повседневное, - и смотрите: повседневное вдруг оказывается значительнее, чем необыкновенное хотя бы потому только, что оно бесконечно и ритмически повторяется. То, что отдельный человек переживает со своими детьми, его скорбь и радость, тяжелое и светлое, - все это в свое время переживается всеми. И стоит ему рассказать о своих переживаниях, просто, без прикрас, так, как все происходило, - и он всколыхнет самые глубокие струны наших душ, как если бы они были поэтом. Так наша жизнь, благодаря детям, становится осмысленнее, глубже, прекраснее. Что за несчастные люди те, у кого нет детей!

Теодор Герцль

1.Ганс, Полина и Труда - дети Теодора Герцля.