Вегетарианское обозрение, Киев, 1914 г.

ВО.6-7.1914, с. 204-209

Сестрица Наталья Борисовна

I

Когда я вернулся из Локарно, мой стол был завален телеграммами, письмами, карточками и записками ближайших, – полными глубокой скорби по покойнице; штемпеля конвертов и телеграмм пестрели всеми краями России и даже Европы.

Наталья Борисовна Северова (Нордман) поразила всех, знавших и не знавших ее лично, неожиданностью своего ухода из жизни на нашей планете.

А как она любила эту жизнь и как умела интересно жить на свете, как пользовалась всеми его дарами и наполняла всякий момент своего бытия с захватывающим вниманием ко всему.

Особенно жизнь на миру она обожала и радовалась на этот мир до самозабвения. И вот глубокая основа ее вегетарианства.

Мир так богат, так прекрасен всей роскошью своих даров для нашего счастья – зачем же мы будем омрачать его убийствами, пролитием крови? Неужели можно со спокойной совестью жить убийцей!... Ясно, что это недоразумение оскотевшей души, грубые остатки еще первобытного существования скотоподобного, дикого человечества...

Наталье Борисовне жилось весело и она умела своим весельем зажечь всех ближних; ей удавалась всякая затея. Ее окружала, за ней неслась везде повышенная жизнь. Ее веселые большие серые глаза встречались только с радостью, ее грациозная фигура всякий момент готова была блаженно танцевать, как только звуки плясовой музыки долетали до ее слуха.

И с таким веселым характером эта женщина кипела всегда новыми и самыми разнообразными серьезными идеями всех жизненных вопросов и форм. Ко всему она относилась критически и все готова была сейчас же переделать по совершенно новому образцу. И это ей удавалось.

В течение более пятнадцати лет, я, близкий свидетель ее деятельности, не переставал удивляться ее жизненному пиру.

У Северовой слово идея сейчас же превращалась в живой опыт жизни: свобода, равенство и братство – значит надо установить прежде всего с нашей обрабленной прислугой самые дружеские отношения. Начинается с подавания руки прислуге, – всякой и везде. Надо было видеть изумления в первые минуты кровных урожденцев нашей касты рабов. Но, по прошествии паузы непонимания чудной барыни, настроение сменялось быстро в простую радость людей, и сейчас же и навсегда устанавливались у нее с порабощенными родственные чувства: слова «сестрица» (Северова требовала и от них братского к себе отношения), «товарищ» – звучали искренно.

«Пенаты» – наш дом в Куоккала – почти десять лет исполнял миссию народного университета, разумеется в элементарном и малом виде. Каждое воскресенье, в нашей гостиной, уставленной сплошь скамьями для публики, читались публичные лекции по самым разнообразным знаниям от астрономических законов вселенной до шитья сапогов; от чтения первоклассных писателей (особенно Некрасов приходился по сердцу) до практических сообщений полезностей, в которых лекторами иногда выступали наши же слушатели и слушательницы нашей аудитории. Так Василий Николаевич Кипятов (дворник г. Башмакова) образцово прочитал (со всеми препаратами) лекцию о пчеловодстве, а жена сапожника, А.А. Ятинена, (простая повитуха, умная финка) познакомила слушателей с главными приемами родовспомогательной практики.

Публика была самая разнообразная: сидельцы-приказчики, дворники, кухарки, горничные, фермеры и др. ближние и даже дальние обыватели края, начиная с 10 лет и даже моложе до 60-ти летних стариков и старух. Ни перед кем не запиралась большая комната, вмещавшая в себе человек 30-40. Она бывала битком набита и поражала лекторов необычайным вниманием слушателей. Лекторы особо вдохновлялись такой аудиторией и читали вдохновенно, забывая о духоте и тесноте.

Наталия Борисовна Нордман-Северова, скончавшаяся 17 июня с.г. в Орселино (Швейцария) на 52 г. жизни

А как нам счастливилось: здесь читали И.Р. Тарханов (Долголетие), Е.П. Семенов (О мире), Н.А. Морозов (О химии и астрономии), К.И. Чуковский (О литературе), А.И. Свирский (О значении острога), К.А. Белиловский (О глазе) и много других лекторов и поэтов (всех не припомнишь).

Летом лекции читались в саду, где кончались пением новых фабричных песен и танцами. В доме зимой бывало музыка и волшебный фонарь.

Сделав такой беглый контур этой светлой деятельной личности, как человека вообще, я не могу не коснуться ее самого главного таланта – писателя.

Н.Б. Северова представляет своими комедийными сочинениями редкий жизненный талант. В ее темах столько животрепещущего юмора, столько остроумного комизма, что читавшие ее комедии (актер Ге и другие люди с компетенцией) говорили, что у них от смеха переутомлялись лицевые мускулы. И что особенно поражало всех: сцены ее не только весело звучат бойким языком особой, в кипучей жизненной интриге сейчас выхваченными из жизни ходячими характерами – типами, но при этом полны самых ярких и последних в смысле новизны мотивов, какие могли зародиться только в обществе нашего периода. Сцены ее не грешат ни малейшей натянутостью, никакими тенденциями. Нет, содержания комедий Северовой рождаются цельными, органически развиваются сами собою, бойко звучат языком темпераментов в круговороте непринужденной действительности. И к удовольствию слушателей, ее пьесы совершенно естественно оканчиваются бойкими финалами, большею частию веселого жизнерадостного торжества.

В дополнение к характеру и таланту Натальи Борисовны следует сказать о ее человеческих, добрых чувствах к «ближнему». У нее этот евангелический завет лежал во всей полноте в ее душе и не мог не проявляться в жизненных отношениях. Все, кому доводилось обращаться к ней по каким бы то ни было делам никогда не забудут ее отзывчивости. Бескорыстное благородство с быстрой готовностью на добродетель, проявлялось у нее легко и в самой дружеской форме, часто к немалому удивлению причастных лиц.

II

Наталья Борисовна была редчайшим образчиком оптимистки. В ее чаяниях все было к лучшему в этом прекрасном мире; самые мрачные житейские приметы истолковывались ею в радостные предзнаменования. Так и болезнь свою она переносила с полной надеждой на скорое и совершенное выздоровление. Письма ее, сначала из Локарно, а потом из Monte-Verita и наконец из Orselino, где она и скончалась, приносили только веселую уверенность в скором выздоровлении. И даже описывая иногда свой мучительный кашель, она ни минуты не сомневалась, что это уже симптомы кризиса, после которого все пойдет быстро на поправку. А на свои хрипы сочинила даже стихи в декадентском роде.

Ее симпатичный веселый нрав привлекал к ней всех близких; со всеми она дружила и все считали ее своим самым близким другом; любили ее и ухаживали за ней, за больною, как самые близкие родные. Русская сестрица Беляева, из Александровской общины, была отпущена с нею из Петербурга в Локарно только на шесть недель. Большое горе было для Натальи Борисовны расстаться с этой милой сестрой. Ее заменила немка, также бесподобное существо. Она ухаживала за Н.Б. уже до самого последнего момента ее жизни. Эта прекрасная сестра и сообщила мне все подробности ее последних дней и последних минут. Наш бывший куоккаловский сосед, барон Врангель, имеет собственную виллу близ Локарно в Асконе, недалеко от Орселино, где проводила последние часы Н.Б. Барон Врангель имел постоянное наблюдение за больною через своих соседей, г.г. Форнай, одиноких мужа и жены. Чета Форнай сделалась быстро друзьями Н.Б. и почти не разлучалась с нею. Г-жа Форнай даже сопровождала Н.Б. к Крапоткиным в Via Redjia, когда Н.Б. ездила туда навестить семью нашего знаменитого эмигранта.

Вот что рассказывала мне немка, сопутствовавшая мне в Орселино почти весь день в этой райски прекрасной местности от виллы до кладбища, по дивному склону роскошно цветущей возвышенности.

Наталье Борисовне очень хотелось поскорее выздороветь, и у нее было много характера, до педантичности она старалась выполнять предписания своих докторов. Даже своих милейших друзей, просила не посещать ее, несмотря на всю скуку одиночества в прекрасном далеке, хотя и в сказочно великолепном раю растительности и очаровательных видов кругом виллы. Общество друзей Н.Б. не менее любила и была вообще очень общительна, однако же всем этим она пожертвовала: она просила не посещать ее, даже милых сердцу близких, так как доктора предписали ей полный покой и даже запретили ей читать получаемые письма и отвечать на них. Переписку она вела всегда огромную и со страстью бросалась на письма и неутомимо и быстро отвечала на запросы своих бесчисленных всероссийских последователей, учеников, собеседников. Всевозможные вопросы докторов молодой формации в последнее время она особенно ценила, но утомляясь не могла она лично отвечать на письма их и прибегала к помощи секретарш, которые не переставали выполнять ее огромную корреспонденцию, почти со всей Европой. Даже Америка входила частенько в сношения с ней. И туда проникла ее всесветная слава – непризнанная у нас нашей интеллигенцией.

III

Живя в Куоккала, Н.Б. никогда не жаловалась на большие хлопоты по своему общению с братцами и сестрицами по всем вопросам жизни и здоровья и всегда с охотой бросалась отвечать на запросы, иногда очень примитивные.

И вот вообразите ее положение, когда самую интересную сторону жизни – общение, она должна была отсечь от своей души (разумеется, на время – думала она). И она героически выполнила это строгое предписание. Так, даже я несколько своих писем получил обратно нераспечатанными, после того, как она запретила мне писать ей.

С большим чувством глубокого горя рассказывала милая сестрица о последних днях Натальи Борисовны. Сестрица полюбила ее всем сердцем. Две девушки, которые ухаживали за ней последние дни, также без слез не могли сказать о ней ни одного слова (она ослабела ногами, ее надо было водить).

Ласковый характер Натальи Борисовны всегда и к себе внушал ласку и даже желал ее. Сестрица необыкновенно трогательно вспоминает последние минуты Н.Б. Веселость не покидала ее даже труднобольную. Всех близких она старалась утешить, рассмешить и сделать каждому что-нибудь приятное. Предчувствия о близкой кончине и близко не подходили к этой гармонической натуре. Светлые надежды не покидали ее и она собиралась в дорогу домой, уже в Куоккала. В жизни она систематически относилась ко всем обязанностям и переменам: и теперь соображала и распределяла свои сборы. Сестрицу она просила проводить ее в Петербург, в Куоккала и погостить, пожить сколько той вздумается у нее в лучших условиях. И только накануне последнего дня Наталья Борисовна встретила сестрицу необыкновенно серьезно и объявила ей, совершенно просто, без всякой сентиментальности, что она завтра умрет. Просит записать со всеми подробностями, как ее одеть, а похоронить – в Орселино, на Орселинском кладбище.

– Теперь, милая сестрица, – сказала Наталья Борисовна, окончив о всех подробностях туалета, – сядьте ко мне поближе и ласкайте меня. Гладьте меня по щеке, вот так... рукой... И когда сестра стала ее разуверять и утешать о дальнейшей жизни, Н.Б. сказала:

– Нет, это уже серьезно, завтра я умру – так надо и так будет.

И здесь в Орселино я должна быть похоронена.

Лежала она совершенно спокойно и чувствовала себя хорошо. Через довольно продолжительное время сестре показалось, что Н.Б. захотелось подремать, она слегка отвернула голову к стене, притихла и наконец сделала вздох поглубже... Это был ее последний вздох………….

Какая жалость, близкие не догадались снять с нее фотографию в этот момент...

– Скажите, лицо ее выражало вероятно глубокое страдание? Она так долго томилась в одиночестве, на чужой стороне, – спросил я.

– О нет, она лежала прекрасная, как ангел и лицо ее выражало невыразимо блаженную улыбку; казалось, даже, румянец играл на ее щеках... Положили ее, как она приказала, в ее зеленом платье и дивно украсили всю цветами... Цветов, цветов!.. У нас так много и таких разнообразных цветов... И так великолепно декорированная, казалось, она спит блаженным сном и грезит о мире неземном, куда не заходит ни болезнь, ни печаль, ни воздыхания, где начинается жизнь бесконечная блаженных...

IV

Наталья Борисовна была строжайшая вегетарианка – до святости. Но, как «на всякого мудреца довольно простоты», так на всякого святого довольно дьяволов. Наталью Борисовну дьяволы подцепили на «солнечной энергии», так называла она виноградное вино и верила, что эта прелестная оживляющая влага, кроме своего притягательного вкуса, обладает способностью не только веселить человека, но и подкреплять и восстанавливать его силы и во всех отношениях служит ему жизненным эликсиром, как солнце своей энергией всей земле.

В Локарно, куда я приехал на третий день после ее смерти, близкие, присутствовавшие при ее последних днях, говорили, что лечившие ее доктора удивлялись, как у нее уже начавшая заживать ранка в горле вдруг быстро пошла к ухудшению, и общее состояние всего организма, особенно опухоли ног образовали яркую картину последствия алкоголизма... Но Наталья Борисовна и не скрывала этого, но была глубоко убеждена, что вино, которое она всегда любила, приносило ей только пользу.

– Кому не ясно, что в вине единственная чистая эссенция винограда, этого живительного бальзама человека, – так думала она, и писала мне, что она особенно надеется на живой виноград осенью. И когда осталась в прекрасном далеке одна, то несмотря на великолепнейшие виды из окон и балкона виллы, в которой она жила, высоко над Лаго-Маджиоре, в Орселино, ей все же пришлось принять довольно скуки одиночества... «Солнечная энергия» – она знала – всегда беззаботно настраивала ее, и к ней можно безнаказанно прибегать.

Совершенно естественно она могла думать так: – «А может быть энергия жизненного светила оживит и меня лучше всяких лекарств?!.. Разве все знают доктора? А сколько у них ошибок! А сколько особенных неразгаданных еще организмов на нашем милом свете!?..»

Ах, как жаль, что это очаровательное существо, так рано ускользнуло от нас! Сколько дивных, живых, и благотворных цветов своего гения унесла она с собой!..

На высоком подъеме из Локарно в Орселино, в райски прекрасной местности над озером Маджиоре, на маленьком сельском кладбище, выше всех великолепных вилл, с неслыханной для нашего климата роскошью цветов, необыкновенной растительностью Италии... Магнолии, глицинии, пальмы, виноградники, олеандры и розы, розы и массы, массы всевозможных, невиданных у нас цветов; все это на густом фоне каштанов, душистых лип, ясеней, фиговых деревьев, платанов; все это богатство растительного мира идет высоко до темно-синего зенита неба. Там лежит наша строгая вегетарианка. Она слышит гимн этого пышного растительного царства Творцу, и глаза ее и сквозь землю смотрят с блаженной улыбкой в голубое небо, с какой она, прекрасная, как ангел, в зеленом платье, лежала в гробу, засыпанная дивными цветами юга... Она их обожала.

Когда я уезжал из Локарно, природа кругом плакала дождем слез. Плакали розы, плакали белые лилии, плакали красные герании, и всякий простой зеленый лист ронял слезы на землю...

Все мы плакали. Мне представлялось, что ее светлые большие глаза, глядевшие в небо, также были полными слез... Да, она так рано умерла; она горячо любила эту жизнь... О ней невозможно не жалеть, ее нельзя забыть... Нет, ее не забудешь; чем дальше, тем больше люди будут знакомиться с ее незабвенными литературными трудами. В ее метких комедиях зрители будут хохотать до колик от трепета новой живой жизни, с современными идеями, в ее лекциях по гигиене будут поучаться жить умно и полезно; а ее общественные идеалы сделают ее общей любимицей трудового мира; ее будут обожать и непременно воздвигнут ей памятник – трудом рук своих – мозолистых, загорелых, но сильных, всемогущих рук.

«Пенаты» 1914 г., осень

Илья Репин