Вегетарианское обозрение, Киев, 1914 г.

ВО.6-7.1914, с. 213-215

Памяти Нордман-Северовой1

Смеялись, улюлюкали, хихикали. Вся Россия потешалась над ней, сделала ее анекдотом. Шаржей, карикатур, эпиграмм на нее были не сотни, а тысячи. Каждый день приходили в Пенаты новые газетные вырезки: сплошь издевательства, брань. Да и как же не смеяться, помилуйте! Вдруг, ни с того, ни с сего заставляет нас питаться травой!! «Кушайте сено! В сене все спасение! Нет другой пищи, кроме сена!...»

– То есть как же сеном?! Каким сеном?

– А вот тем, что коровы едят... Подите в конюшню и ..

– Ха-ха-ха!

Года три подряд не мог отсмеяться ошарашенный обыватель.

– Сено?! Да неужто же сено?! – и снова прыскал в рукав. Но она – никакого внимания: проповедовала сено, как религию. Читала лекции о сене, писала о сене брошюры, письма, статьи, рефераты, сама питалась почти исключительно сеном, – вся горела своей странной идеей. А когда вдруг придумала, ни с того, ни с сего, шить зимние кофты и шубы из стружек, из обыкновенных сосновых стружек, началась та же самозабвенная проповедь: помню, как в лютую финскую зиму бедная Наталья Борисовна мерзла в какой-то корявой самодельной накидке, с зашитыми за подкладку кусочками дерева, уверяя себя и других, что ей очень тепло и удобно.

И потом такая же безмерная страстная вера, в... хождение по снегу босиком. Больная, кашляющая женщина снимает на морозе ботинки и с веселым, блаженным выражением лица ступает по мучительно-холодному снегу.

Всякая такая идея – а их у нее было множество, – она звала их «восторгами души» – делала ее своею жертвою. Помню, как она внезапно уверовала, что все зло у нас – от объедения, и обрекла себя добровольному постничеству. Жила в ней неистребимая жажда отдаться чему-нибудь всецело, до страдания, до самозабвения. Ей все мерещилось, что она знает наверное, как спасти мир, как осчастливить вселенную, и она торопилась поделиться со всем драгоценным своим тайноведением. Как умилялась она, как была именно-счастлива, если ей удавалось завербовать кого-нибудь в свою веру! Без веры в какую-нибудь панацею, – веры всепожирающей, страстной она не могла бы прожить и минуты. Пусть ее проповедь была порой чересчур эксцентрична, казалась причудой, капризом, – самая эта страстность, безоглядность, готовность на всякие жертвы умиляла в ней и восхищала. И, присмотревшись, вы видели в ее причудах много серьезного, здравого. Все, например, потешались над ее раскрепощением прислуги, а между тем я, как ежедневный свидетель, не мог же не видеть, что и вправду вся прислуга Пенатов боготворила Наталью Борисовну. Наталья Борисовна, действительно, становилась другом своих «услужающих», ездила с ними в театр, ела с ними за общим столом, переписывалась с ними и т.д., и право, покуда наши Марфы и Дарьи чувствуют себя у нас крепостными, – мы не вправе смеяться над ней.

Русское вегетарианство потеряло в ней величайшего своего апостола. Ко всякой пропаганде был у нее огромный талант. Как восхищалась она суфражистками! Ее проповедь кооперации положила в Куоккала начало кооперативной потребительной лавки; она основала библиотеку; она много хлопотала о школе; она устраивала народный театр; она помогала вегетарианским приютам – все с той же всепожирающей страстью. Все ее идеи были демократичны: недаром в молодости убежала она, дочь адмирала, в Америку и там поступила в коровницы! Она даже сеном, даже этой шубой из стружек хотела согреть, накормить голодных, холодных, и те дворники, трубочисты, рабочие, плотники, бабы, которым она вместе с И.Е. Репиным по воскресеньям читала в Пенатах вслух, с которыми делила и горе и радость, теперь оплачут ее, как родную...

Признаюсь, я не большой был поклонник ее реформ и проповедей. Мне казалось, что не такими идеями разрешаются вопросы общественности. Я убеждал ее забыть об реформах и писать романы, комедии, повести. Здесь, по-моему, было подлинное ее призвание. Когда мне в «Ниве» попалась ее повесть «Беглянка», я был поражен неожиданным ее мастерством: такой энергичный рисунок, такие верные, смелые краски. В ее книге «Интимные страницы» есть много очаровательных мест о скульпторе Трубецком, о разных московских художниках. Помню, с каким восхищением слушали в Пенатах писатели (среди которых были очень большие) ее комедию «Деточки». У нее был хваткий наблюдательный глаз, она владела мастерством диалога, и многие страницы ее книг – настоящее создание искусства. Могла бы благополучно писать том за томом, как и прочие дамы-писательницы. Но ее тянуло к какому-то делу, к какой-то работе, где кроме издевательств и брани она не встретила до гроба ничего.

К. Чуковский

1.Из газеты «Речь» 19/VI 1914 г.