29 августа нынешнего года исполнилось 70 лет выдающемуся английскому писателю и мыслителю Эдуарду Карпентеру. Воспользуюсь катким, но вполне обстоятельным бографическим очерком И.Наживина, написанным им в виде предисловия к его переводу книжки Карпентера «Цивилизация, ее причина и излечение».

«Эд. Карпентер родился в Брайтоне (Англия) в 1844 г., образование получил в Кембриджском университете при котором и был оставлен по окончании курса. Однако, пропитанная клерикализмом жизнь Кембридж оказалась слишком душной для Карпентера, он должен был, по его словам, или задохнуться, или уйти. В 1873 г. он расстался с университетом и следующие семь лет отдал движению University Extesion, читая лекции по астрономии, физике, музыке и т.п. Но его все более и более влекло писать, и вот в 1881 г. он оставляет свои лекции, строит себе сам деревянный домик в саду вблизи Шеффильда и принимается за “Towards Democracy”, произведение, считающееся его chefd’oeuvre’ом, которое и появляется в печати в 1883 г. В этом же году Карпентер приобретает небольшой, в 7 акр клочок земли и с помощью двух друзей рабочих принимается за его возделывание. Все свое время в течение следующих семи или восьми лет он проводит с рабочими Шеффильда и его окрестностей, разделяя все их радости, горести и труды. Социалистическое движение захватывает его, и он принимает деятельное участие в пропаганде, произнося речи на уличных перекрестках, читая лекции в Шеффильде и других городах Северной Англии, но вместе с тем Карпентер не оставляет и своей фермы, ходит за скотом, возит камни, навоз, уголь, копает, садит, поливает… Около 1886 г. по образцу высланного из Индии он начинает выделывать для себя и своих друзей сандалии; впоследствии это дело развилось и достигло значительных размеров; теперь оно перешло к другому лицу.

Результатом этой новой, простой жизни была книга «Идеал Англии», появившаяся в 1887 г.; в 1889 г. за ней последовало новое замечательное произведение – «Цивилизация, ее причина и излечение».

Еще в 1877 г. Карпентер совершил путешествие в Соединенные Штаты, главным образом, чтобы повидаться с известным американским поэтому Whitman’ом, которого он так часто с любовью цитирует в своих произведениях. В 1884 г. он повторил это путешествие, опять виделся с «добрым, седым поэтом», посетил Ральфа Эмерсона, известного автора целого ряда превосходных произведений,1 и др., а в 1890 г. отправился на Восток, где и провел около года в наблюдениях над чужой жизнью и в общении с индийскими мудрецами, привлекая к себе сердца всех, от загнанного парии до блистательного раджи. Результатом этого путешествия была книга «От пика Адама до Элефанты» (From Adam’s Peak to Elephanta), за которой вскоре последовали “Angel’s Wings” («Крылья ангела»), очерки по искусству и музыке и о их значении в жизни, “Love’s Coming of Age”, развивающие взгляды автора на половой вопрос, женщину, брак и пр., «Иолай», антология дружбы, «Песни труда», сборник песен для народа и другие…

Говорить о достоинствах произведений этого замечательного мыслителя я считаю совершенно излишним: они сами говорят за себя. Если он и не пользуется еще тем успехом (хотя и выдержали по нескольку изданий), какого заслуживали бы, то, несомненно, причиной этому то, что Карпентер в числе очень немногих, идет не за веком, а против него, не подчиняется грубому, обездушивающему влиянию модных, материалистических учений, а смело, дерзко, всеми силами своей живой, прекрасной души восстает и борется с ними…

Л.Н.Толстой считает Карпентера продолжателем Джона Рэскина и высоко ценит его произведения; некоторые отрывки из них взяты им для своего «Круга чтения», сборника мыслей и афоризмов мудрых людей всех времен и народов.

Мне Карпентер стал известен по своей книжке «Цивилизация, ее причина и излечение, переведенной И.Наживиным. Осенью 1906 года некоторыми сложными обстоятельствами я был приведен в Англию. В это время я находился, так сказать, на перепутье. Мне  были ясны два пути жизни. Первый, путь цивилизации: развитие техники, промышленности, моды, изысканности манер, утонченности, науки, искусства. На этом пути я стоял уже с детства и, хотя находил в нем много интересного, чувствовал, однако, что я во многом должен был притворятся, чтобы прогрессировать. Второй путь – это путь пренебрежения к цивилизации. Когда мне стало невыносимо притворяться, я отрекся от первого пути и возненавидел его всей душой. Но тогда, к несчастью, не оставалось ничего утешительного в жизни, и я часто впадал в уныние и раздражительность. В этот период духовного развития один мой друг посоветовал мне прочесть книгу Карпентера «Цивилизация, ее причина и излечение». Я прочел книгу с большим увлечением. После этого мне стало ясно, что, собственно, есть та цивилизация, к которой с некоторого времени стал относиться отрицательно.

Животное и человек в первобытном своем состоянии живут, согласно высшему своему инстинкту, какой бы он ни был, и жизнь их, хотя и не без болезней и страданий, все же в общем и, в особенности, в сравнении с теперешней жизнью людей и прирученных животных, была здоровая и беспечная и в гармонии с окружающей природой, составляя часть ее. С развитием самосознания в человеке начинается его падение. Вместо того, чтобы служить своему центральному духовному существу, которое в нем пробуждается, он начинает направлять все свое внимание на какой-нибудь отдельный орган своего тела: желудок, мозг, половые органы, или, прибавлю от себя, зрение, слух, обоняние, осязание, развивая и утончая их по отдельности, без всякого отношения к духовно-нравственной сущности человека, порождая такие уродства как искусство декадентов, футуристов и проч. Низшие инстинкты выходят из подчинения высшему нравственному, нарушается единство гармонии и начинается то, что так свободно выразил Карпентер:

«Свободный сын природы отрекается от своей матери, не признает даже груди, вскормившей его. Он умышленно поворачивается спиной к свету солнца и прячется в каких-то ящиках, снабженных духовными отверстиями, живя все в большей темноте и выходя наружу, может быть, только раз в день, чтобы, щурясь взглядом на лучезарного бога и снова, при первом дыхании вольного ветра, бежать назад из боязни схватить простуду. Он кутает себя в содранные с зверей шкуры, с каждым столетием все более и более увеличивая эти наслоения одежды, все более и более безобразные и причудливые, до тех пор, пока не перестанет быть совсем походим на человека, который был некогда венцом творения, пока не преобразится в нечто более смешное, чем обезьяна, сидящая на своей шарманке. Он все более и более перестает пользоваться своими мускулами, его члены слабеют, зубы портятся, его пищеварение становится до того расслабленным, что ему нужно варить предварительно свою пищу и превращать ее в мягкую кашу, и все его тело приходит в конце концов в состояние полного упадка.

И с этим отречением от природы приходят всевозможные болезни, сперва изнеженность, утонченность, потом неуравновешенность, нервность, и обостряется восприимчивость к страданию. Спрятавшись от всеисцеляющей Власти, человек неизбежно слабеет; центральный узел ослабляется, и он становится жертвой своих собственных органов. Он, который раньше совсем не чувствовал существованиях этих последних, теперь слишком чувствует их (не в этом ли и сущность всего этого процесса?); желудок, почки и селезенка встают пред ним в своей мучительной определенности, сердце теряет правильность биения, легкие – свою тесную связь с бесконечной атмосферой, мозг становится разгоряченным, лихорадочным; всякий орган по очереди напоминает о себе и становится ареной беспорядка, всякое место в теле становится сценой и символом болезни, и человек в ужасе смотрит на свое царство, – размеры которого он до сих пор не подозревал – пылающее огнем восстания против него. И вот по лицу земли широким потоком проносятся эпидемии, чума, лихорадка, всевозможные умопомешательства, гнойные язвы, сопровождаемые все растущими армиями докторов, со свитой книг, бутылок, оспопрививаниями, вивисекцией и гримасничающими черепами в арьергарде, безумная толпа, не знающая, что делает, тем не менее, бессознательно исполняющая, без сомнения, великую, длящуюся века, судьбу человечества».

Ясно, что и общество, составленное из таких людей, не может быть ничем иным, как болезненным, хаотическим сборищем людей, скрепленных внешней силой. И таково именно современное общество. Количество врачей  в нем беспрестанно растет, что указывает на то, что опасность растет. Но что могут они сделать против растущей опасности? Они и не догадываются о комичности своего положения и поистине похожи на армию людей, взявшихся швабрами замести назад прибой! Приведу прекрасную аналогию Карпентера о современной медицине:

«Повернитесь спиной к солнцу и идите от него в безграничное пустынное пространство до тех пор, пока лучи его, слабые в отдалении, тускло осветят границы вечного мрака, где пред вами встанут в сумерках тени и призраки, порожденные колеблющеюся борьбою света со мраком, - исследуйте эти тени, опишите, классифицируйте их, припомните все изменения, которым они подвергаются, воздвигните огромные библиотеки этих воспоминаний, как памятник человеческого трудолюбия и изысканий, и в конце концов вы будете так же близки к знанию и пониманию самого солнца – которое все это время вы оставляли за собой, повернувшись к нему спиной – как исследователи болезней близки к знанию и пониманию, что есть здоровье. Солнечные лучи освещают внешний мир и придают ему единство и целостность; точно так же возможно, что во внутреннем мире каждого человека есть другое солнце, которое освещает его и дает ему единство, и чей свет и тепло проникает все его существо. Бодрствуйте над сиянием этого внутреннего солнца, дайте свободный доступ и привет его лучам любви, дайте им свободный проход во внешний мир, окружающий вас, и, возможно, вы узнаете о здоровье больше, чем содержат и могут дать вам все медицинские книги!..»

Однако в глубине души моей оставались неразрешенными вопросы о жизни и смерти, о смысле жизни, и я все больше и больше начинал интересоваться писаниями Толстого и других философов и моралистов. Карпентером я продолжал интересоваться как оригинальным и свободным мыслителем и узнавал про него кое-что от людей, знавших его.         Нынешней весной мне пришлось встретиться с Карпентером лично. Я работал в саду, когда один из друзей пришел и сказал, что пришел Карпентер. Я встретил под большой сосной нескольких мужчин, но, окинув их взглядом, я получил впечатление, что Карпентера среди них не было. И действительно, я не ошибся. Как только я заметил в стороне человека, разговаривавшего с двумя дамами, я сразу узнал, что это был Карпентер, и таким знакомым показался он мне, как будто я давно-давно знал его, а не его портрет. Он был в коротких штанах с чулками и в сандалиях; стоял он как раз в такой позе, в какой я его видел на фотографии – руки в карманах и немного согнув одну ногу. В общем, он производил впечатление бодрого, сухощавого старичка, с легкой дрожью в голосе, каковая бывает у людей, привыкших говорить мягко и душевно. Я сказал ему, что узнал его сразу по фотографии.

­– Да, ответил он, есть несколько хороших, одна, где я стою на крылечке, обросшем зеленью…

Вот я вас по этой и узнал.

Я с одним приятелем пошли в дом хлопотать о чае, оставив Карпентера с компанией в саду. Но через несколько минут смотрим – он входит в кухню без пиджака и, весело потирая руки, говорит:

– Дайте-ка мне что-нибудь делать. Чем помочь вам, что снести в сад?

Заметив, что мы варили чай на газовой горелке, он сказал:

– А, у вас газ. Вы цивилизованнее нас, да гораздо цивилизованнее.

– К сожалению, – ответил я. Неужели у вас нет? Я думал, что он просто «теоретически» считает нас цивилизованнее, потому что в Англии газ в хозяйстве такое же обыкновенное дело, как в России дрова.

Вошел Джордж, друг Карпентера, и тоже удивился, что у нас газ. Я начинал догадываться, как у них должно быть просто и уютно, «не цивилизованно» дома.

Вынесли чай в сад. Кусты защищали нас от ветра, солнце припекало, и в воздухе чувствовалось благоухание и весенняя бодрость. Джорж, весьма остроумный и веселый человек из простонародья, смешил компанию шуточками. Он живет с Карпентером уже 16 лет и очень к нему привязан, как и Карпентер к нему. Он рассказывал, как они с «Эдуардом» (так он звал Карпентера, а тот его «Джорджем») живут. Карпентер живет все на том же участке земли, где он имеет свой маленький дом уже 30 лет. Он сам смотрит за большим фруктовым садом и разводит овощи, а Джорж работает по дому, исполняя обязанности эконома, и только изредка, «для перемены», как он говорит, идет помогать Карпентеру. Около дома протекает речка, в которой Карпентер совершает свое утреннее омовение – «прямо с постели да в речку». Он говорит, что купается иногда в феврале, когда нет сильных ветров, и пригревает солнышко. В одно воскресное утро, говорит Джорж, в то время, когда Карпентер шел купаться, мимо дома проезжал местный крестьянин. Увидев голого человека (и, вероятно, слыхавший раньше о чудачествах обитателя этого дома, не евшего мяса, не брившего бороду, копавшегося в огороде и писавшего книги) в воскресенье утром, он саркастически заметил:

- Вона Адам в воскресном костюме.

«Теперь, - говорит Карпентер, - я уже стал стар и слаб и не столько работаю в саду. да и писания мои дают некоторый доход, так что могу существовать. А прежде сад был главным подспорьем у нас. Главным образом продавали фрукты.

О литературной деятельности этого мыслителя лучше всего судить по самим его писаниям, и я не берусь их тут разбирать. Скажу лишь несколько слов о последней прочитанной мной книге «Совершеннолетие любви» (“Love’s Coming of Age”). Судя по тому, насколько она была полезна мне, я думаю, что ее полезно прочесть всем молодым (да и старым) людям нашего испорченного века. В ней автор проливает свою долю света на отношения полов и способствует пониманию идеала целомудрия. Этот идеал, вытекающий из глубокого религиозно-нравственного понимания жизни, у него не вполне выяснен, и он даже как будто обходится без него. Но это только потому, что он сам как человек стоит уже на высокой ступени нравственного развития и потому с некоторым правом и ясностью может говорить о том, что ниже его. Но вообще, чтобы искренне и со всей душой бороться со своими слабостями, нужно, чтобы то, во имя чего человек борется, его идеал, брало начало в бесконечности. В «Совершеннолетии Любви» читатель увидит тот путь, который нужно проходить, чтобы приближаться к идеалу целомудрия, и почувствует, как несомненно прав тот, кто по этому пути шел. Книга эта, вероятно, еще не переведена на русский язык, и хорошо бы было, если бы для нее нашелся хороший переводчик.

Последняя книга Карпентера, вышедшая, кажется, в 1912 году, «Драма любви и смерти» - в некотором роде научное исследование того, что ждет нас после смерти, и какое значение имеет для этого перехода вся наша предшествующая жизнь.

К произведениям Э.Карпентера, перечисленным в очерке И.Наживина, следует прибавить еще следующие: “Days with Walt Whitman”, “The Story of Eros and Psyche”, “Prison, Police and Punishment”.    

На днях, ко дню семидесятилетию Карпентера ему был поднесен адрес, подписанный некоторыми почитателями его с четырех сторон света.

Вот это  адрес.

«29 августа 1914 г., Эдуарду Карпентеру.

Принося свои поздравления по поводу совершившегося вашего семидесятилетия, мы желали бы выразить вам (и то, что говорим, думают, мы уверены, многие и многие из читателей и друзей ваших) чувства восхищения и признательности, с которыми мы относимся к трудам вашей жизни.

Ваши книги, благодаря их исключительной оригинальности и силе, нашли себе читателей среди всех классов людей нашей и других стран, и всюду они несли с собой вести братства и радости. В то время, когда общество запутано и подавлено своей собственной нервностью и искусственностью, писания ваши звали нас назад к живой природе, к необходимости простоты и спокойствия, к честному отношению людей друг к другу, к свободной и равной гражданственности, к необходимости любви, красоты и человечности в повседневной жизни.

Мы признательны Вам за гениальность, с который Вы выражали великие духовные истины; за твердость убеждения, которая лежала в основе всего нашего учения, в том, что мудрость нужно искать не только в изучении внешней природы, но и в более полном познании человеческого сердца; за Ваше неустанное указание на истину, что истинного богатства и счастья не может быть для человека отдельно от блага ближнего; за Вашу верность и многочисленные услуги бедным и обездоленным; за свет, пролитый Вами на многие общественные вопросы и за смелость, осторожность и непосредственность, с которыми Вы обсуждали половой вопрос, изучение которого очень важно для правильного понимания человеческой природы.

Мы упомянули о Ваших читателях и Ваших друзьях, но в Вашем положении, редко достигаемом писателями, Ваши читатели – Ваши друзья, ибо писания Ваши имеют то редкое качество, которое позволяет видеть «человека из-за книги», и те личные качества его, вытекающие только из широкой симпатии и братского чувства. За это более всего мы благодарим Вас – за чувство дружбы, сделавшее Ваше имя дорогим всем, кто Вас знает, и многим, которых Вы не знаете».

Следует 296 подписей, среди которых много выдающихся литературных и общественных деятелей. 

На это последовал со стороны Карпентера ответ:

“Millthorpe, Holmesfield, Derbyshire, 1-st September 1914.

Принося благодарность моим друзьям за многие поздравительные письма по случаю дня моего семидесятилетия (29 августа) и, в особенности, за широко подписанный и очень дружественный адрес, поднесенный по этому случаю, я бы желал сказать несколько слов.

В такое время, как наше, когда Европа охвачена чудовищной войной, естественно, не желать останавливаться на личных делах».

Здесь он делает краткий обзор события последнего времени и находит, что в них, как и в наполеоновской войне 100 лет тому назад, заложены семена грядущего лучшего устройства жизни, и что, несомненно, зародыши эти были посеяны по всей Европе учениями, проповедовавшими мирную общую жизнь вместо ненасытного, болезненного коммерциализма нашей эпохи, которая на исходе.

«Если я, – говорит дальше Карпентер, – со своими ничтожными силами сделал что-нибудь для приближения этого общественного переустройства, о котором я говорю, так это, я думаю, главным образом благодаря тому, что я родился в середине той коммерческой эпохи, и молодые дни мои были днями значительных страданий. Железо его как бы проникло в мою душу. Входя в первое сознание окружающего мира в возрасте 16 лет (в Брайтоне, 1860 г.), я нашел себя – не сознавая того, где я – в середине того странного периода человеческой эволюции, эпохи Виктории, который, как теперь кажется, был в некотором смысле нижайшей точкой отлива современного цивилизованного общества: период, в который не только коммерциализм в публичной жизни, но и ханжество в религии, исключительный материализм в науке, мелочность в общественных отношениях, поклонение бирже и акциям, замарывание сердца человеческого, отрицание человеческого тела и его естественных потребностей, беспорядочное закутывание его в одежду, сантиментальное шушуканье о половых вопросах, деление на классы, презрение к земледельческому труду и жестокое ограждение женщин от естественного и полезного проявления своей жизни были доведены до такой степени безрассудства, которую нам теперь трудно представить. 

Как я уже сказал, я не знал, где я был. Мне на ум не приходило, что возможно какое-либо иное общество, чем то курортное, которое прохаживалось по улицам Брайтона или проводило время в гостиных за пустой болтовней. Я знал только, что я ненавидел условия, в которых жил. Иногда, мне помнится, я даже с завистью смотрел за пределы этой абсурдной жизни на людей с кирками и лопатами, работавших на улице, и желал присоединиться к их работе; но между ними существовала, конечно, огромная, непроходимая пропасть, и прежде чем я мог перейти ее, я должен был пройти несколько стадий. Помню только, как напряжение и давление тех годов росло и усиливалось – как в старом котле, в котором паровыпускные окна заделаны и предохранительный клапан закрыт наглухо; пока, наконец, настало время, когда я не мог его больше выносить, и меня вынесло с силою взрыва и со страшной быстротой из самой середины девятнадцатого века далеко в двадцатый! 

Мои друзья говорят о признательности, и я тронут этими выражениями чувств, потому что действительно думаю, что искреннее чувство признательности весьма гуманное и любовное чувство – благо в некотором роде для обоих – для того, кто  испытывает его, и для того, к кому оно относится. Все же, признаюсь, я как-то не могу вызвать в себе этого чувства. В конце концов, то, что человек делает, он делает по необходимости своей природы, и ему нельзя ожидать признательности за это, он едва ли мог бы поступить иначе. Меня, например, иногда обвиняли в том, что я веду довольно-таки простую и цыганскую жизнь, общаюсь с земледельцами, говор речи на улицах, ращу фрукты, делаю сандалии, пишу стихи  и чего только не делаю в ущерб своему благополучию и с некоторой отдаленной и искусственной целью – исправления человечества. Но я могу уверенно сказать, что во всех подобных случаях я делал все это единственно и просто потому, что находил в этом радость и самоудовлетворение. И если мир или какая-либо часть его настаивали бы на том, что они реформированы – вина не моя. И это, пожалуй, в конце концов хорошее общее правило, именно: чтобы люди стремились (больше, че они это делают) выражать или освобождать их собственные, естественные и глубоко скрытые нужды и чувства. Поступая так, они, наверное, будут освобождать и способствовать выражению своей жизни тысячам других и будут иметь удовольствие помогать людям без неприятного чувства, что они этим кого-то обязывают.

Тут, я думаю, уместно будет сказать (дабы, скрывая этот факт, не показалось, что я оставляю своим друзьям фальшивый предлог по поводу моего семидесятилетия), что всего два или три года тому назад один сын труда с мозолистыми руками – золотокоп из южной Невады – проехал весь путь прямо в Мильторп, чтобы сказать мне, чтобы я прожил еще 400 лет! Он пробыл, странно сказать, всего несколько дней в Англии и через день после того, как выполнил свою миссию, отплыл опять к своим золотым приискам и кварцеломням. Признаюсь, мало утешительного в этом пророчестве, как для меня, так и для друзей моих, но во избежание недоразумения в случае его исполнения, думаю, что, может быть, мне нужно упомянуть об этом.

Как бы там ни было, возвращаясь назад к раннему периоду эпохи Виктории, мне теперь кажется ясным, что если бы то, что тогда зарождалось в моей маленькой душе, было осуществлено всем обществом, вам не было бы нужды посылать мне специального письма или писем, которые я только что получил (как бы приятны они мне ни были) – потому что вам было бы понятно, что на этом же основании подобные же благодарственные письма, полные признательности, нужно был бы адресовать столяру, батраку, коровнице и прачке из вашей деревни или солдату, который теперь сражается в рядах. Вам бы было понятно, что жизнь всех нас так организована и работа одного так основана на труде другого, что невозможно было бы придать такого значения одному, имя которого стало случайно известным, которого нельзя было бы придать тысячам и миллионам других без имени и неизвестных, которые, несомненно, содействовали его работе. Мы, литературные люди, едва ли это нужно говорить, чересчур высокого мнения о себе и о своем значении.

Все это, конечно, так очевидно, что я уверен, что большинство из подписавшихся в данном случае поймут это точно так же. Имея это в виду, я могу сказать моим друзьям: «Я принимаю выражение ваших чувств с великим удовольствием. Я ценю чрезвычайно нежное и любовное выражение адреса и благодарю вас из глубины моего сердца. Эдуард Карпентер».

Л.Перно

23 сентября 1914, Англия  

1.На русский язык переведены многие из них, между прочим, «Высшая душа», «О доверии к себе» (изд. «Посредника»).