Вегетарианское обозрение, Киев, 1914 г.

ВО.8-9.1914, с. 271-273

Письма Н.Б. Нордман-Северовой к И.Е Репину

14/2 Пенаты1

И вечер голубой, исполненный печали,
Лениво догорал в задумчивых лучах.
(Моя любимая картина Куинджи).

Здравствуйте, товарищ, Илья ведь2 Ефимович.

Не знаю, писать или не писать. Дойдет или не дойдет.

Ну, напишу, очень хочется передать вам впечатление о картинах Куинджи. Вот уж три дня под обаянием этого гениального художника. Ощущаю радость души, точно дотронулось до нее что-то ласковое и нежное, не то мелодия, не то пение. Точно свежим воздухом надышалась на высотах, точно встретилась там с Ницше!!!

Боже, какой дивный талант, какая гармония, какая цельность впечатлений и какой обобщенный и поразительный по своей простоте прием. Да, перед этими картинами, как перед морем и звездами, как перед величайшими гениями, сладостно и тревожно расширяется грудь.

А как о человеке, только теперь начинаешь понимать его истинную оригинальность!!!

Был на выставке Ермаков. Указал на лучшие произведения.

В среду не было ни души.

Чуковских еще не видела.

Погода великолепная. Сказка зимы. Много гуляла сегодня. Под впечатлением Куинджи, вероятно, видела сегодня дивный сон: на каком то медленно вертящемся круге неслась по залитому солнцем снегу. Кругом меня разворачивались дивные картины природы. Была ранняя весна и вдали уже вскрывались реки. Не знаю, что это обозначает, знаю, что сон слился с картинами, и то и другое стало от этого еще лучше.

Сегодня получила вырезки и знаю, что вы делаете в Москве. Завтра Богданов едет садиться.

Мое художественное настроение еще больше разрослось в эти дни. Никуда пока еще не собираюсь. Хочется дышать солнечным воздухом и прислушиваться к нарождающимся образам.

До свидания. Хотелось бы как-нибудь подходящим образом назвать вас, но не знаю как!!! Друг, товарищ, милый, нет, все не подходит. Как это удивительно, как мы много ссоримся и как много у нас точек соприкосновения в лучшем, что есть в нас. И как много встречаешь людей добрых, ласковых и участливых, с которыми душа никак не может соприкоснуться.

Интересно, а как вы назовете меня в вашем письме?

И подписаться не знаю как3.

* * *

Дорогой Илья Ефимович.

У меня, наконец, глаза открылись на нашу русскую непролазную глупость. Ну, как можно больного человека посылать одного болтаться по чужим номерам, на чужую пищу, на сквозняки и неудобства. У нас в России на выбор и климаты и условия на все вкусы. Поэтому я, хоть на четвереньках, возвращаюсь на днях домой – а именно через три недели. Надо немного окрепнуть, чтобы лучше перенести дорогу. Нашего дома я пока страшно опасаюсь. Наши ревматизмы – не что иное, как известковые микробы, которые лезут в нас через пол. Жизни им недель 6. И когда срок им прошел, они исчезают и в нас. У меня здесь нет ревматизма, а дома схвачу непременно. То же и с легкими. Вспомните, как в Талашкине мы бегали взапуски, что я выделывала на велосипеде, какие горы брала, а в Пенатах вечно кашляю. Поэтому, пока не поправилась совсем, думаю поехать в русскую деревню, где поют соловьи и цветет сирень. Без этого, кажется, больше не прожить. Написала Шрамченко, чтобы они подыскали что-либо около Луги. Может быть, у них другие планы. Еще ничего не знаю.

Теперь опять перешла на мою скромную, голодную пищу. Но это ничего. Тетя Аня живо откормит меня. Передайте Вере Ильинишне, что я буду очень рада с ней познакомиться. Нам друг друга избегать нечего. Делить нечего. А можем быть полезны. Я ей могу показать, где что лежит. Также она Вам поможет в чем надо, а я лишь на несколько дней, и то все больше лежу.

Итак – привел бы Господь, до скорого свидания. Боже, до чего я здесь перемучилась. Крепко жму руку.

Н.Н.4

Sud-Schweiz. Locarno – Orselino. Villa Borussia.

Дорогой Илья Ефимович.

Вы пишете, что моему возвращению домой не предвидится конца. К сожалению, вы правы – мое легкое затронуто гораздо глубже, чем кто-либо думал. Жар продолжается 5 месяцев и только и только-только вот прошел при дивной теплой погоде. Конечно, он меня окончательно истощил. А главное – последствие всякого плеврита – это болезнь печени. Это дает желудочные кислоты, и, все, что я ем, приходится вырвать вместе с ужасной кислотой. Я ем уже месяц ничего кроме каши, даже хлеба не ем. Ослабела, конечно, ужасно.

На этих днях, быть может, был кризис. Мне было очень плохо. Наконец сделались боли в печени до пота и желудок подействовал... Вероятно, вышли яды, после чего все спала. Будто бы стало легче. Я уже несколько раз покушалась бросить все, приползти кое-как в Россию, наесться пирогов и помереть. Но когда возвращается надежда на жизнь, тогда, конечно, я сознаю, что это безумие и чем дольше я тут выдержу, тем будет лучше. Здесь рай. Я не знала, что может быть так красиво на свете. Горный воздух и в то же время с одной стороны пахнет цветной акацией и сенокосами, с другой дивным лесом и из-за сада цветами. Семья ласковая, ходят за мной, как за родной.

Это новые люди, о которых я только смела грезить. Без прислуги. Все делают сами; по вечерам занимаются музыкой и книгами. Столько в них культурности, что становится совестно за русскую грубость. Прошу простить меня за все, что между нами было дикого, дерзкого, гадкого. Конечно, это уже больше никогда не повторится. Простите – и молитесь за меня, желаю вам доброго пути5.

Н.Б.

Дорогой Илья Ефимович.

Наконец-то я нашла себе подходящее пристанище. На дивной горе, в немецкой, доброй, вегетарианской семье. Если здесь не поправлюсь, то не поправлюсь нигде в мире и, чем дольше выдержать, тем лучше. Мучаюсь с желудком, который не дает мне поправляться. Я прямо еще чуть жива. Единственное – молиться Богу об исцелении.

Теперь расскажу вам об одном необычайном явлении в жизни. Когда я приехала в Monte-Verita, дверь моей комнаты отворилась и я увидела перед собою не то Рафаэля, не то Моцарта, или скорее Шиллера в молодости. Юноша 19 лет в черном бархатном костюме тех времен, юношу необычайной красоты, с длинными, черными волосами, гармоничного во всех пропорциях тела и движениях. Мы с сестрой милосердия с величайшим удивлением глядели на него, нам казалось, что это сон.

Глаза его неземной чистоты и весь он, как ребенок – наивный, прозрачный.

Юноша – художник. При каждом его движении я думала о вас, о том восторге, который вы переживали бы при взгляде на такое совершенное существо. После этого мы юношу видели только издали. В тени дерев, в греческом костюме, он играл на лютне или пилил у дома дрова. Каждый раз мы говорили с сестрой: нет, это нам кажется, таких не бывает. Через несколько дней он уехал и мы еще много раз вспоминали о нем.

Прошло 6 недель. Представьте себе мое удивление – сегодня я его опять вижу перед собою. Он вернулся в Monte-Verita и привел ко мне двух дам, моих друзей. Эти дамы не нахвалятся его кротостью и постоянными сверхземными настроениями. Оказывается, он горячо желал бы быть вашим учеником. Если бы он приехал – вы не дали бы ему ни пить, ни есть, – сейчас бы стали писать. Я думаю, это явление – метеор, который скоро исчезнет. Такой у меня был брат и двоюродный брат.

Я вам искренне советую выписать его. Весь риск – 40 руб. в 3-м классе туда и, если не понравится, – 30 назад – он живет ближе, в Германии. Он за вами и в болезни поухаживает и украсит Вашу жизнь.

Если Господь приведет поправиться, думается мне, зимой придется жить в Царском. Наш дом такой простудный и..... нет, отчего, вероятно, и простудилась.

До свидания. Пишите. Красота здесь удивительная.

Н.Б.

Locarno – Orselino, Villa Borussia

1.Письмо 1-ое, писанное из Питера в Москву, где я был на устройстве «Передвижной выставки». Ил. Репин.

2.Так здоровалась со мною девочка – дочь дворника, жившего у нас. Ил. Репин.

3.Приписка карандаш. сбоку: «А ваш портрет Куинджи – также дивный». Ил. Репин.

4.Дописка сверху соб. рукой: Никому не пишу и никому не кланяюсь, потому что скоро увидимся. И.Р.

5.Я собирался в Чугуев. И.Р.