Вегетарианский вестник, 1904 г.

Остров Капри

А. Козицкий-Фидлер

Стоит теплый, безветренный сентябрь. Только при такой жаре, какая и теперь еще держится на юге Италии, сумеешь оценить значение в домах кафельных полов.

Говорят, что дождь здесь был два месяца тому назад и наряду с этим, наряду с каменистой почвой, с отсутствием удобрения, богатейшая растительность. Ни коров, ни овец, ни других животных, дающих удобрение, здесь нет, если не считать несчастных, замученных работою ослов.

Капри – местность фруктов и маслин. Виноград и масличные деревья по преимуществу. Затем масса фиг, съедобных кактусов, орехов, апельсинов, лимонов. Маслины составляют предмет крупной торговли.

Остров Капри и по естественному положению, и в административном управлении делится на три части – Marina Capri, т. е. поселок, расположенный на берегу моря у пароходной пристани; затем выше Capri, как бы городок, раскинувшийся по центральной части острова, где большинство гостиниц и, наконец, Anacapri, селение, расположенное значительно выше остальных, на неприступной скале, на которую ведет змеевидная дорога по краям обрыва. Эта часть и есть лучшая по своим климатическим условиям. Отсюда, особенно поднявшись на пик Monto Solaro, открывается чудный вид на Средиземное море, Везувий, Неаполь, Сорренто, остров Искию и другие окрестности. Здесь так высоко, что тучи часто цепляются за скалы, деревья и дома. Воздух дивный. Голубое чистое небо сливается с голубым чистым морем. Солнце яркое, жгучее, как всегда в горах, но, благодаря испарениям моря, температура никогда не доходит до палящего зноя. Есть всякое основание полагать, что на этой высоте воздух уже почти не содержит микроорганизмов. Это богатейшая климатическая станция, какую я знаю в Европе; непопулярна же она вероятно лишь потому, что здесь отсутствуют всякие удовольствия и развлечения, составляющие непременную принадлежность всех курортов, убивающие, однако, всякую идею лечения, нарушающие и парализующие всякие требования гигиены. Здесь надо ложиться спать в 9 часов вечера и вставать с восходом солнца, гулять без конца; то спускаться по обрывам к морю, то взбираться на вышки Monto Solaro. Уже одно ее название говорит о том, что она вся на солнце, что в действительности так и есть. Нашему переутомленному интеллигенту, особенно хмурому петербуржцу, - чего же лучше. Не флиртом же здесь заниматься, когда портфель набит рецептами врачей, а на плечах шестой десяток. Не на модные же курорты ехать, где к одному источнику бестолково стекаются тысячи разнообразных болезней. Идите сюда, на свежий, теплый воздух, на солнце, на простую, здоровую жизнь. Лазьте по горам, разминайте свои одеревенелые мускулы, успокойте ваши нервы, респирируйте ваши дряхлые легкие этим дивным, напоенным лучами солнца воздухом. Оставайтесь здесь в полном покое, поскучайте месяц, другой, и вы увидите, как вы оживете, с каким запасом чувства жизнерадости вернетесь домой и с какой охотой снова приметесь за свой труд. И вы уже давно знаете, что никакие сокровища мира не могут соперничать со здоровьем. Восприимчивость к радости – это высшее благо, какое знает человек.

Дешевизна жизни на Капри поразительна. В первоклассном отеле я занимаю большую, комфортабельно меблированную комнату с бельем, с балконом ни солнце и море. Утром подают кофе. В час – завтрак из трех блюд. В семь часов – обед из пяти блюд, с вином и фруктами. За весь этот «пансион» я плачу шесть с половиной франков. На наш курс это составит около двух с полтиной. На каком же русском курорте вы найдете что-нибудь подобное? На эти цифры мне возразят, что «за морем телушка – полушка, да рубль перевоз». И перевоз не так уж дорог. За 100-120 рублей вы доедете сюда во втором классе. Сосчитайте расходы по петербургской дачной жизни, примите во внимание условия комфорта, общепризнанную целительность лучей солнца и горного воздуха и вы получите все для того, чтобы ехать сюда, а не в дорогой Крым, или на опасный, «погибельный» Кавказ. Возьмите цены нашей новой климатической станции в Гаграх. Там лишь некоторый европейский комфорт жизни обойдется не дешевле 10-15 рублей или от 25 до 40 франков в день, т. е. вдвое дороже жизни в центре Парижа в пору самого большого подъема цен, в пору всемирной выставки. А эстетика, а присущее всякому чувство прекрасного, а желание познакомиться с прелестным уголком Италии, а, наконец, простительное желание спать в кровати одному, а не с клопом, тем клопом, без которого российскому обывателю, говорят, никак жить невозможно. Об этом плотоядном насекомом здешние гостиницы не имеют понятия. Зверек этот привозится сюда только в русских чемоданах.

Но оставим обидные и досадные сравнения и возвратимся к здешней дивной природе. Этот воздух, по моей мерке, произвел просто чудеса.

Я приехал развинченный, нервный, с крайне разбухшей печенью. Кашель и отхаркивания душили меня днем и ночью. Болели почки. Состояние духа подавленное, угнетенное, кололо в пальцах и часто болели суставы рук, что ясно говорило о подагрической форме. К тому же у меня был мочекислый диатез.

Все это свидетельствовало о начале конца. На ногах я держался лишь по инерции, до первого толчка, как та лошадь у Диккенса, которая не падала лишь благодаря поддержке хомута.

Надо было лечиться. Но как лечиться? По правилам, я должен был сходить ко всем специалистам, подсобрать от них рецепты от нервов, от печени, от диатеза, от кашля, от подагры, вооружиться батареей аптечных склянок и коробочек с микстурами, порошками и пилюлями и с терпением и верой все это проглатывать. Лекарства непременно будут делать свое дело, т. е. расстраивать и без них слабый организм, уничтожать друг друга, производить в желудке новые химические соединения, зачастую крайне вредные. Не получив облегчения, я должен был снова идти к специалистам, чтобы переменить названия так называемых лекарств и снова глотать и глотать пилюли и снова губить себя «через час по столовой ложке». Такая перспектива, уже и раньше мною испытанная, мне не улыбалась. Но что же делать! И вот я решил круто повернуть в сторону, показать спину аптекам и лечиться природой, ехать на солнце, на чистый воздух, переменить место и режим питания, опроститься, стать ближе к силам природы, уйти от городской сутолоки, перестать играть в винт, тот винт, который помогает людям превращать ночь в день, а день в ночь. Словом, я сам себе прописал рецепт и энергично принялся за его исполнение.

Выбрал я остров Капри, как хорошую климатическую станцию, излюбленное место наших художников, где солнце дает столько мотивов и световых эффектов, где летом не чувствуется зной, и нет зимы, где мало людей и много природы.

Из Неаполя два раза в день отходят пароходы. Два часа пути, это целая феерия. Пароходы заходят в попутные города и села, мимо Вико-Квенце, откуда в экипажах едут в Геркуланум и Помпею, мимо Метто и чудного Сорренто. Во весь путь вы не отрываете глаз от обрывистых берегов Неаполитанской Ривьеры, любуетесь на удаляющийся от вас живописный Неаполь, вечно дымящийся Везувий, на котором вы ясно различаете устроенную англичанами на вершину кратера зубчатую  железную дорогу, на потоки застывшей, отдающей темно-лиловым цветом, лавы и ютящиеся на пригорках белые виллы бесстрашных людей, которых удел вечно чувствовать адское дыхание исполина и вибрацию почвы под ногами. Что их побуждает оставаться здесь – злая ли нужда, или капризная прихоть, – Бог знает. Для нас, мимо идущих, они составляют не больше, как сюжет дивной картины, привлекающей восторги всего мира.

Наконец гудок, пароход остановился, вас спустили в шлюпку и в 5-10 минут вы на берегу. Какие-то бабы взвалили себе на головы ваш багаж, и поднялись до места стоянки извозчиков. Еще с парохода, еще издали я решил поселиться на самой возвышенной части острова. Меня манил этот простор, эта даль моря, эти чудные виды, которые, конечно, еще лучше, еще эффективнее с высоты птичьего полета. И я не ошибся. Вот уже месяц, как я купаюсь в этом море горного эфира, наполняю легкие этим чудным, чистым воздухом, ежедневно меняю место прогулок, и все их остается много, и я все не перестаю восторгаться чудной, открывающейся с гор чарующей перспективой. Небо, море и горы постоянно меняют свой отлив, свои цвета. С горных высот лежащее внизу темное синее море кажется всегда таким спокойным, таким манящим. Еле-еле видна маленькая зыбь. Но стоит вам спуститься к берегу, как вы убеждаетесь, что оно не так спокойно, что его поверхность вечно колышется, что приливы и отливы делают бурлящую у каменистых обрывов волну, что море вечно дышит и живет.

На мое предложение кормить меня исключительно растительной пищей, хозяин гостиницы выразил особое удовольствие, тем более, что за отсутствием пастбищ на острове крестьяне не  держат скота, и мясо привозят им из Неаполя. Отсутствие зерновых посевов делает то, что здесь даже птицы не разводят. Местное население питается исключительно растительной пищей из садов и огородов. Здесь нет даже сена и бедные мулы, ослы и тощие извозчичьи лошади питаются отрубями и сладкими рожками, которыми у нас лакомятся крестьянские дети.

Благодаря таким условиям местной природы, моя задача оказалась легче осуществимой, чем я предполагал. К тому же изобретательность повара казалось не имела границ. Бобы, горох, чечевица, спаржа, помидоры, салат, сельдерей, картофель, артишоки, цветная капуста и многое другое варьировались, сменяли друг друга, сдабривались разнообразными соусами и приправами. Иногда подавали рыбу и даже спрута. В девяти десятых случаях коровье масло заменялось свежим, прекрасным, местного изделия прованским маслом. После завтрака и после обеда неизменно подавали разного рода посредственного качества сыр и массу всевозможных фруктов.

№2, стлб. 25-32

С первых же дней, особенно после первой недели, я почувствовал   себя совсем иначе. Бодрящий воздух, постоянные прогулки легко усвояемая пища сделали свое дело, и я стал оживать. Новая для меня пища была так питательна, что, не смотря на большой моцион и на, что на воздухе я оставался с 6 ч. утра и до 7 ч. вечера, я ни разу не почувствовал особенного голода. Отправления восстановлялись, и, благодаря этому, исчезла  подавленность духа. Перестали раздражать пение, свист и шум мальчишек на улице, а этот гомон начинался с восходом солнца и вначале страшно терзал мои нервы. К концу месяца отхаркивания прекратились совсем. Я стал все легче и  легче взбираться на горы, откуда открывалась чудная панорама на безбрежный простор дивного   теплого   моря.      С   улыбкой   стал   я вспоминать рецепты врачей, наши душные, переполненные миазмами и микробами госпитали, и так бы хотелось послать сюда все страждущее и обреченное. Ингаляционные приборы,   которыми  я  так  усердно и так безрезультатно пользовался в Эмсе и в Петербурге, показались мне детской  затеей, какой-то колоссальной ошибкой изобретательного ума человека. Они придуманы как бы для того, чтобы показать, как не следует лечить легкие. Все эти густые бульоны, так называемая питательная диета, мясная пища – я их много раз испытал– служат лишь для обременения желудка, для накопления в организме  неусвоенных   и   невыделенных веществ   и   газов, порождающих    подагру, удушье, сплин, расстраивают нервы,   производят головные боли, отрыжку, изжогу, закупорку сосудов, обволакивание кишок и тканей слизями, застоем солей. И, в конце концов, вся эта масса недочетов и переполнений  производит те 6олезни, которым даны известные названия, но от которых наша аллопатия, зачастую, не знает, что делать. Лекарственные снадобья меняются, как цвета в калейдоскопе. То, что было вчера святым и непреложным, сегодня наукой отвергается и заменяется новым, еще более преходящим. На одну болезнь приходится пробовать десятки химически добытых средств, испробованных в наших клиниках на бедных животных, но часто вредоносных для более нежного организма человека. И вот, бедное человечество мечется от одного снадобья к другому, от одной ошибки к другой, все надеется, и с надеждой умирает, науку благословляя.

Но тут я должен оговориться, будто я веду проповедь против науки. В таком невежестве я не признаюсь, так как говорю не о науке, а лишь о неправильном применении ее открытий. Я всегда буду протестовать, если густыми бульонами мне привьют подагру, а алкалоидами катар. Лечить, положим, так называемую холодную опухоль или какую-нибудь злокачественную, долго незаживающую язву прикладыванием каких-нибудь мазей или примочек, и оставлять без внимания источники болезни, лечить верхушки и оставлять гнить корни,  за таким способом врачевания надо признать полное невежество, и здесь не может быть двух мнений. Нельзя же назвать отрицанием науки то, что я не верю в непогрешимость клинических исследований действия лекарств, что боюсь ошибки врача при постановке диагноза и, наконец, что я сомневаюсь и опасаюсь за содержимое в аптечной склянке.

Но все мои сомнения и опасения пропадают разом, когда я начну вдыхать в себя чистый горный воздух, пить чистую ключевую воду, когда я начну питаться продуктами земли, свежими, здоровыми злаками и фруктами, которые дает нам земля и солнце, отброшу зараженное и заражающее меня мясо, стану милосердным к жизни тех бедных животных, которые весь свой недолгий век на меня работают. Я, наконец, сделаюсь даже счастливым, жизнерадостным, когда подставлю мое изможденное недугами тело действию лучей солнца, когда я буду купаться в его благотворных лучах, дающих жизнь, здоровье и счастье всему сущему. Тут не может быть ошибки и сомнения насчет способов врачевания. Здесь одна голая истина, и ни один скептик, ни один в мире врач не решатся отрицать того, что чистый воздух и лучи солнца суть абсолютно верные лекарства. Пусть я ломлюсь в открытую дверь, пусть мне скажут, что все это старо и что скучно слушать проповедь о том, что не вызывает возражений, а все же, наряду с другими, в сотый раз я готов сказать: остерегайтесь объедаться мясом, оно плодит яды; питайтесь пищей растительной; остерегайтесь продуктов аптеки: в ней гнездо, очаг ошибок медицины, и, наконец, я присоединяю свой слабый голос к сонму авторитетных голосов и скажу: если хотите быть здоровым и счастливым – опроститесь, бросьте город и его культуру, идите в поле, в лес, в горы, и хоть некоторое время в году поживите жизнью природы, а не искусства. Близость к силам природы делает человека добрее, милосерднее, уравновешивает его характер, убивает в нем жадность и зависть, ибо он безо всякой затраты сил делается обладателем того, к чему так страстно стремятся все, но чего достигаюсь немногие.

На лоне природы, питаясь пищей исключительно растительной, наш измученный, нервно – истерзанный условиями городской жизни интеллигент может освежить свои духовные силы, освободиться от разной накипи, поубавить в себе душевных и телесных недугов. Дезинфицируйте свой дух простой жизнью и простой пищей, очищайте ваши душевные силы от миазм и плесени, ужасных условий нашей общественной, семейной и деловой жизни. Человек, у которого несвободен дух, бессилен на путях борьбы житейской, ибо движется, прогрессирует человечество силой духовной, а не материальной. Инертная материя сама по себе не способна к разумной активной деятельности, пока не оживить ее сила невещественная, тот Дух Божий, который пребывает в каждом из нас.

Я хочу сказать, что вегетарианизм и неизбежная с ним простота жизни благодетельно влияют на деятельность человека, оздоровляют его дух и тело и уничтожают подавленность интеллекта. Вот в чем, по-моему, смысл и заслуга этого режима, который я испытал здесь на себе самом, и который я рекомендую всем ищущим душевного и телесного обновления. Уединение, простая обстановка, простая растительная пища, отсутствие тех новостей и газет, на которые мы обыкновенно так падки, и которые, обыкновенно, нам ничего не дают; жизнь на воздухе и солнце между людьми, у которых вы ничего не ищете, затем отсутствие дел и житейских забот – вот рецепт, которым нельзя отравиться: он не знает ошибок.

Идеей врачевания я увлекся и отошел в сторону от милого Капри.

И здесь, как  в Риме, как и в Неаполе, как и во всей Италии на каждом шагу вы встречаете следы великого прошлого. Каждый камень носит на себе следы былого: или письмена природы, или памятники человеческого гения.

На Капри есть гора великого тирана Ти6ерия, на которой прекрасно сохранились развалины замка. Таких замков, говорят, здесь было двенадцать на разных выступах и возвышенностях острова. Здесь, в этой стране, рок человеческий писал самые видные страницы истории. Везувий, покрыв своим пеплом Геркуланум и Помпею, сохранил нам следы древней жизни, остатки искусства, подлинники чудного ваяния, которым тщетно старается подражать наше время.

Было время, когда в так называемый третичный период, после которого явился человек, большая часть Италии была покрыта морем. Суша поднялась, вода отступила, открылись равнины, и на них зацвела жизнь. Море оставило в почве свои раковины, а многочисленные тогда действовавшее вулканы – свою лаву и пепел. Отсюда –  изумительное плодородие бедной на вид, глинистой почвы Италии. Острова Корсика и Сардиния некогда были частью Африканского материка, доказательством чему служить как аналогичное с этим материком геологическое строение, так и находимые в почве кости слонов, носорогов и др. тропических животных.

Собственно Капри, сравнителано маленький, утесистый островок, никогда не играл какой-либо выдающейся роли в истории Италии. Вероятно, времена Тиберия были для него самыми оживленными. Серый камень и камень, кое-где тонкий слой глины и снова камень. Но благодаря южному солнцу и морю на этой тощей почве растительность изумительна. Ни минеральных копей, ни целебных ключей, ни фабрик, ни заводов, ни земледелия, ни торговли. Бог знает, чем здесь живут люди, и живут небедно. На всем острове я нашел только одного нищего калеку. Но попрошайничество, как и во всей Италии, чуть ли не господствующая черта населения. За подаянием «на макароны» ко мне приставали даже весьма прилично одетые дети. Кстати, то, что называется у нас «на чай», здесь именуют «на макароны». Пьяных нет, но все пьют свое местное легкое вино, это чудное ароматичное вино Капри, которого еле хватает на свой собственный обиход, хотя его продают во всей Италии и даже в Петербурге.

По этому поводу я вспомнил один отчет Московско-Курской железной дороги. В Москву, в таком то году было ввезено миллион пудов вина. Веселая Москва выпила пятьсот тысяч и, кроме того, продала два миллиона пудов. Такую приблизительно судьбу испытывает и вино Капри.

Простое растительное питание хлебом, овощами, привозным сыром и местными фруктами, чудный воздух и дивные лучи южного солнца создают изумительную долговечность, подвижность и здоровье населения. Вы видите массу древних стариков. Пение и насвистывание мелодий начинается с восходом солнца и не прекращается целый день. Но странно, здесь поют мужчины. Поющих женщин я совсем не слыхал. Все крестьянки, за весьма и весьма редким исключением, всегда носят корсеты, даже па работах в садах и огородах. Это так бросается в глаза. У всех их модная прическа, с каким-то коком, с узлом на макушке. Все тяжести, все, что требуется поднять, все эти кадки с водой, бочонки с вином, корзины с огородными продуктами, все это переносится женщинами на голове. Подмащивается скрученная колечком тряпка – вот и все. Я всегда изумлялся, с какой легкостью зашнурованные в корсет бабы взбираются по горной крутой тропинке с громадной тяжестью на голове. Мужчины менее работают, чем женщины, и оттого, вероятно, красота преобладает у первых. По целым дням, особенно в праздники вы слышите выстрелы – это капринцы стреляют воробьев, синичек и др. мелких птичек. Мелких потому, что крупных повыстреливали уже давным-давно. Нет нигде одного зверька, давно все убито и съедено, остались воробьи да прилетные перепела. По всему острову вы видите особые сети, которыми ловят живых перепелов. Для заманивания их придуман варварский способ. Перепелке выжигают глаза, и держат ее в закрытой полотном клетке вблизи сетей. Слепая птичка вечно поет, вечно зовет к себе, вероятно, на помощь, и перепела слетаются на это предательский зов и попадают в сети.

Переезжая Неаполитанский залив, вы всегда можете видеть стаи перелетающих на остров птичек, которые, вероятно, мечтают укрыться от шума и опасностей жизни на континенте. А тут их подстерегает неохочий к работе стрелок или предательские сети.

Каприанцы говорят своим  жаргоном, неаполитанцы своим, сицилийцы мало понимают римлян; у всех свой акцент, свой оборот речи и вообще свои характер местного говора. Но у всех корень Тосканы, говорящий па чистом литературном итальянском языке.

Маленькая особенность каприанцев: они любят давать уличные прозвища титулами. Редкий крестьянский дом не имеет своего графа, герцога,  или   князя. Приглядевшись к местным безобидным нравам, я склонен считать этот обычай признаком добродушия и наивности более чем иронии.

Нельзя не упомянуть о землетрясении и близости Везувия: Капри их не знает. Все окрестности вечно дрожат. Ближайший, вдвое больший остров Иския в прошлом столетии четыре раза подвергался опустошительным землетрясениям и даже крестообразно раскололся. На Капри никогда не было ничего подобного. Лучшим тому доказательством служат гроты. Знаменитый голубой грот, который привлекает всех туристов, гроты розовый, зеленый и белый сталактитовый грот, требовавший для своего образования не одно тысячелетие, – все они были бы разрушены при первом толчке. Но они стоят без изменения с доисторических времен. И потому все нервные люди могут без всякого опасения ехать на Капри, у которого, как оказывается, не имеется никакой связи с продушинами земли. Он как бы имеет свою природу и свое специальное строение.

Дешевизна жизни, сравнительная удаленность от континента, идеально чистый воздух и обилие благодатных солнечных лучей, южное теплое море, богатая растительность, ровный, влажный климат и покой роскошного уединения, – вот те условия, которые дает Капри и которая, бесспорно, ведут к восстановлению сил, а перемена режима и безубойное питание уменьшат приход болезнетворных веществ.