Вегетарианский вестник, 1904 г.

Идеальные стремления вегетарианства¹

Профессора  Гофмана
( с французского Л.)

I

Первый вегетарианец, с которым меня свел счастливый случай, сказал мне в конце долгого разговора: «Поверьте мне, что вегетарианство дает человеку, более идеальное понятие о вселенной». Эти слова остались в моей памяти; помимо моей воли они постоянно останавливали мое внимание, и я часто ловил себя на том, что повторял про себя «вегетарианство дает человеку, более идеальное понятие о вселенной». Итак, я не мог удержаться, чтобы не размышлять над этими словами, звучавшими в моих ушах чем-то вроде обещания, и когда я сам решил исключить мясо из своей пищи, я также постарался наблюдать за действием растительного питания на мои мысли и чувства. Результат этих размышлений и опытов я и постараюсь здесь изложить.

Несомненно, в вегетарианстве заключаются идеальные стремления. Я не хочу этим сказать, что всякий вегетарианец, какой бы он ни был, обладает более высоким идеализмом, чем всякий другой человек, не придерживающийся этого способа питания. История прошлого опровергла бы подобное преувеличение. Если некоторые из величайших представителей идеализма были вегетарианцами, другие, не менее великие, вегетарианцами не были; они продолжали питаться согласно принятым обычаям. Но я хочу сказать, что в вегетарианстве, в этом простом гигиеническом режиме, есть какая-то сила, какая-то «дополнительная» добродетель, влекущая человека к идеалу. Следовательно, если взять двух людей, у которых умственные дарования и нравственные наклонности равны, но из которых один придерживается мясного питания, а другой растительного, то последний больше приблизится к идеалу, познает его с большей ясностью, и с большим совершенством будет осуществлять его в своей жизни, или, по крайней мере, если он не подойдет ближе к идеалу, он будет более легко продвигаться по направлению к нему и с меньшей затратой энергии воли, чем первый. Его способ питания даст ему как бы добавочную силу, которой не обладает человек плотоядный, и эта сила будет действовать неизменно во всех случаях, причем даже не потребуется участия его воли. И потому мы не зайдем слишком далеко утверждая, как общее правило, что если взять одного и того же человека, то вегетарианство даст ему понятие о вселенной более идеальное и свойства более совершенные, чем те, которых бы он достиг, питаясь мясом и употребляя и другие ядовитые возбуждающие вещества. Его режим заключает в себе идеальные основы и именно это прямой смысл я, и придаю вышеприведенным словам.

Впрочем, подобное утверждение приходится слышать из уст самих вегетарианцев. Действительно, очень немногие склонны признавать вегетарианство просто делом питания, вопросом чисто желудочным. Напротив, почти все, я даже скажу – все, утверждают, что оно имеет стороны: нравственную, общественную и религиозную; другими словами, они утверждают, что вегетарианство имеет связь с такими областями, которых мы не можем представить  не думая о каком-нибудь идеале; а некоторые, особенно горячие последователи вегетарианства, хотели бы даже возвести его в философскую систему. Если нам кажется, что они переходят естественные границы, тем не менее, единодушное согласие вегетарианцев древних и современных заключает в себе предположение в пользу идеальных основ их учения и дает нам еще один лишний повод искать, существуют ли эти основы и в чем они заключаются.

II

Есть несколько взглядов на идеализм, и слово это, без сомнения, заключает много различных смыслов для различных людей. Но каковы бы ни были положительные данные,

заключенные в этом слове, все сходится на том, что исключают из этих данных, по крайней мере, один элемент: никто, я думаю, не назовет идеалистом того, кто ставит исключительной, единственной целью своей жизни удовольствия чувств, радость материальную, здоровье физическое; такой человек заслужил бы, наоборот, имя материалиста. Было бы большим шагом в пользу вегетарианской диеты, если бы удалось доказать, что она стремится удалить нас от этой доктрины и этого образа жизни. Она устранила бы, таким образом, одно из могущественных и всеобщих препятствий, мешающих высшим склонностям рода человеческого. Обыденный материализм очень распространен, гораздо более, чем можно себе представить, не только среди класса народа, единственной заботой которого, как мы считаем, является заработок хлеба, но, благодаря общественному строю, сделавшему из умственного труда источник дохода, - даже и среди тех, кто по своей профессии должен бы быть вдохновлен бескорыстной любовью к истине, добру и красоте.

Действительно, не раз видя подобных представителей науки, религии или искусства, невольно с грустью спрашиваешь себя: какая их истинная главная цель, действительно ли они посвящают себя искусству, религии, науке или не служат ли им эти последние лишь средством для умножения состояния с целью наслаждаться чувственными удовольствиями, ложно признаваемые за более утонченные? Со своей стороны народ, видя пример классов, руководящих или разбогатевших выскочек из классов низших, естественно не может не думать, что, прежде всего, нужно искать именно материального благосостояния, возможности хорошо есть и пить, т.е. есть два или три раза в день мясное и ежедневно пить самые крепкие и дорогие напитки. Жаркое и бутылка вина за обедом, - вот идеал, для которого он трудится, утомляется, воображая, что достигнувшие этого прекрасного результата находятся на верху счастья.

Но могло ли бы, однако вегетарианство, являющееся преимущественно гигиенической доктриной, служить противовесом подобному стремлению?

Один пункт, я думаю, будет признан всеми: вегетарианство способствует воздержанию и простоте жизни. Я очень хорошо могу себе представить последователя мясной диеты, употребляющего слишком много пищи, пьющего чрез меру и встающего из-за обеда уже несколько опьяненным, с тем, чтобы оттуда отправиться в другие места разгула, но укажите мне вегетарианца, который поступал бы так же. Мясо и его неизбежный спутник алкоголь являются причиной излишеств, потому что производимое ими возбуждение может поддерживаться лишь постоянно новыми и большими дозами. Вегетарианец, не употребляющий этих ядовитых веществ, избегает опасности перейти границы естественного и необходимого. Как сказал один из отцов вегетарианства, Theodore Hahn:² «Пища простая, естественная для человека, приготовленная без прибавления пряностей…имеет как раз на столько пряности, чтобы утолить голод, не более; употребляя такую пищу, не рискуешь перейти меру, получить расстройство пищеварения, тяжесть в голове и сделать свой мозг неспособным к умственному труду».

Эти слова справедливы. Естественная пища имеет большое преимущество: она, так сказать, сама регулирует количество питательных веществ, необходимых для человека. Но для достижения этого результата нужно, чтобы принимаемая пища была именно та, которая назначена нам природой, а так же чтобы человек, употребляющий ее, был в здоровом и нормальном состоянии. Не все вегетарианцы находятся в таких условиях, в особенности те, которые перешли к вегетарианству после многих лет мясного питания. У этих личностей часто замечается наклонность впасть в излишество, вкусно поесть на свой лад. Является ли это следствием их искаженных органов или расстройства пищеварительных функций? Есть ли это просто влияние прочных привычек, усвоенных от прежнего режима и механически перенесенных в новый? Или, находясь постоянно под внушением мысли, что для поддержания жизни нужна значительная доза азотистых веществ, они боятся потерять свои силы, если не будут поглощать громадных количеств пищи? Или это лишь соблазн новых удовольствий? Я не знаю. Вероятнее всего, что у одних людей действует одна из этих причин, у иных – другая. Часто, быть может, тут действует лишь привычка большинства плотоядных: есть слишком быстро, недостаточно пережевывая пищу. В самом деле, ничто так не обманывает нас относительно наших потребностей и так не заставляет нас переступать должную меру, как поверхностное и недостаточное жевание. Лакомки и обжоры не умеют жевать, они всегда торопятся глотать. Достаточно выучиться хорошо жевать, чтобы избежать опасности излишеств и плохого пищеварения. А вегетарианец, чем более он проникается духом своего режима, тем более предпочитает хлеб и плоды, как настоящее плодоядное животное – и тем более он становится принужден есть медленно и умеренно. Следовательно, как качество самой пищи, так и необходимость ее хорошо усваивать порождают умеренность у последователей растительной диеты.

Те же причины заставляют предпочитать вообще жизнь простую и воздержанную. Когда только что начинают исключать из своей жизни мясо, алкоголь и все горячительные пряности, то обыкновенно еще продолжают считать, что за обедом необходимо иметь несколько блюд и, по крайней мере, одно из них должно быть привозным, откуда-нибудь издалека и отличаться редкостью и дороговизной. В своем сочинении о вегетарианстве³ доктор Боннжуа приводит меню банкетов старого Вегетарианского Общества во Франции. На одном обеде насчитываются не менее десяти блюд и шесть сортов десерта; другой, кроме различных добавлений, состоит из пяти блюд. Это и есть ни что иное, как подражание традиционным большим обедам, состоящим почти исключительно из мясных блюд. Но эти подражания, нравящиеся многим из начинающих вегетарианцев, по-моему, имеют резко выраженный дилетантский характер; они представляют лишь опыт, который, часто повторяем не будет, или – исключение, которое никогда не войдет в правило. Ибо, если вегетарианец  последователен и настойчив, он скоро найдет столько же, и даже более, удовольствия в обеде простом, чем в этом длинном ряде блюд, из которых он каждого отведает лишь понемногу и ни одним вполне не насладится. Как только его нервы вкусовые и обонятельные вернутся к естественному состоянию и получат прежнюю свежеть и тонкость, ему придется делать целые открытия в области вкуса, и он все более и более будет привыкать удовлетворяться пищей однообразной.

Это не значит, что он исключит уже всякое разнообразие.

Некоторая новизна и перемена нам действительно бывают приятны, а одно и то же, долго повторяемое возбуждение перестает доставлять удовольствие. Но вкус вегетарианца, более чуткий и тонкий, чем человека плотоядного, способен дольше  удовлетвориться одним и  тем же возбуждением и не доходит так быстро до того предела, за которым следует равнодушие или отвращение. Плотоядный же человек нуждается в частых переменах, потому что ему скоро приедается всякое мясное блюдо и даже, несмотря на разнообразие его обедов, он бы не мог избежать отвращения, если бы не прибегал к различным пряностям и приправам. Человек, питающийся зерновыми растениями, плодами и овощами, этого не испытывает. Замечательно, что некоторые пищевые продукты мы можем употреблять за всякой едой, и они нам никогда не приедаются, как, напр., хлеб; а кто не сможет есть фрукты в какое угодно время. Но попробуйте, возможно ли такое постоянное употребление мяса: смею вас уверить, что вы вскоре почувствуете тошноту.⁴

Эти факты, которые оказываются достаточно доказанными, объясняются именно тем, что вкусовые нервы не так быстро притупляются от естественной пищи; их способности воспринимать приятный вкус хватает как раз на количество пищи, съедаемой за один прием, и состояние этих нервов до известной степени таково, что приятность вкусовых впечатлений увеличивается по мере их повторения. Последовательный вегетарианец всегда придет в конце концов к простой жизни, и если не будет избегать разнообразия, то и не станет особенно искать его, пользуясь им лишь настолько, насколько этому способствуют различные времена года; и разнообразие это явится скорее в том, что самые обеды его будут различны, смотря по временам года, а не в том, что они будут состоять из многих разнообразных блюд.

Прекрасное устройство природы, по которому здоровая пища в то же время является и самой приятной, простирается и на времена года; по крайней мере, простые люди говорят, что всякий овощ надо есть в свое время, потому что тогда он будет намного вкуснее. Я же могу сказать, что вегетарианец – не столь жадный до разнообразия, как плотоядный человек, и, благодаря более тонкому вкусу, менее подверженный, чем тот, различным прихотям и фантазиям – не будет чувствовать никакой потребности иметь пищу не по сезону, напр., зимою свежую, но безвкусную землянику. И в этом отношении он склонен к воздержанию и всегда будет приспосабливаться к тому, что дает природа.

Следовательно, приходится согласиться, что вегетарианство способствует жизни простой и умеренной. За исключением каких-либо особенных, ненормальных явлений, человек, живущий одной растительной пищей, никогда не впадет в излишество, и роскошный стол ему всегда будет противен. То же и относительно удовольствий: его диета, делающая его здоровым и сильным, доставит ему и наилучшие радости. Физическое удовольствие и здоровье находятся у него в совершенной гармонии; разлад между ними бывает лишь у плотоядного человека, который жертвует своим здоровьем или несколькими годами жизни ради удовольствий, по большей части воображаемых и вредных. 

III

«Но если это так, – скажут мне, – то каким образом может вегетарианство поднять человека выше материалистического идеала? Так как материальное благосостояние, если исключить денежные средства, служащие лишь для упрочения этого благосостояния, сводится ведь только к здоровью и удовольствиям чувств?»

Действительно, многие материалисты были вегетарианцами; среди них самый знаменитый из всех, отец материалистического учения Эпикур. Нет никакого сомнения, что Эпикур был вегетарианцем и проповедовал жизнь простую и умеренную, вопреки легенде, изображающей его и его учеников невоздержанными кутилами.⁵ Этот пример особенно показателен с нашей точки зрения, потому что известно также, что Эпикур не только вел жизнь умеренную, согласно своему учению, но был добр и человеколюбив.⁶ Он стал выше своего собственного учения, а так как мы обыкновенно стоим ниже тех нравственных доктрин, которые проповедуем, то этот исключительный факт должен иметь свою особую причину, и я готов искать эту причину именно в вегетарианстве философа.

Встречаются также некоторые вегетарианцы, которые, не следуя никакой положительной теории, считают своим единственным положительным благом здоровье: настолько они о нем заботятся и его ценят. Это – вновь обращенные, большею частью обязанные новому питательному режиму своим выздоровлением, которого они напрасно искали у медицинских знаменитостей. Легко понять, какую цену они должны придавать этому благу, которого так долго были лишены, и даже отрадно бывает слушать, как они хвалятся вновь завоеванным счастьем. Но это лишь проходящее настроение, и то же самое здоровье, так их радующее, не замедлит возбудить в них интерес к более высоким проявлениям человеческой деятельности.

Причина очень простая: всякая накопленная энергия должна быть затрачена, а растительный режим, гораздо более, чем мясной – чистый или смешанный – скопляет в нас энергию, возбуждает к работе, заставляет настойчиво трудиться, не изнуряясь преждевременной усталостью. Организм, менее занятый ассимиляцией пищи и восстановлением возможных убытков, производимых жизненными процессами, сохраняет избыток сил, применения которым начинает искать в других областях. Если бы вегетарианцу пришлось буквально самому снискивать себе пропитание, в нем еще осталось бы достаточно силы и для какой-нибудь более возвышенной деятельности. Толстой, несмотря на свою старость, работает в поле и находит время писать большие сочинения.

Но, допуская, что вегетарианство дает нам избыток сил более значительный, чем традиционное питание, в чем мы имеем гарантию, что эти силы будут затрачиваться именно в направлении и в пользу идеала?

Я вижу гарантию такого применения сил в отсутствии ненормальных возбуждений и умерении страстей – что дается нам преимущественно вегетарианским режимом. Мясо, как и алкоголь, есть возбуждающее средство. Эта истина доказана наукой, и  беру это положение как неоспоримое.⁷ На первый взгляд кажется, что возбуждающие средства действуют на наши  благородные способности, поднимая их; но это только иллюзия. Они дают работу организма и этим, на короткое время, возбуждают воображение, вроде того, как нарушение некоторых функций организма дает нам различные сны. Однако это действие возбуждающих средств очень непродолжительно, вызываемые ими в воображении представления несвязны и лишены свойств, наблюдаемых в проявлениях логического ума, поэтического воображения или чувствительного сердца. Можно быть уверенным, что творения науки, искусства и нравственности были задуманы скорее во время спокойного состояния мозговых отправлений, чем во время возбуждения. Алкоголь доказывает это наглядным образом: часто его употребление, даже умеренное, одуряет, принижает человека, вместо того, чтобы его поднимать, одухотворять, и если постоянное употребление мяса и не влияет в такой же мере, тем не менее, оно производит ощутительное действие. Одним словом, я считаю, что ненормальные, вредные возбуждения не повышают человеческие способности, а понижают их, скорее удерживают нас в пределах нашего физического благосостояния, нежели направляют к высшим сферам. И если это так, то отсутствие этих возбуждающих средств будет способствовать естественному направлению наших склонностей; там же, где эти средства употреблялись, возвращение к вегетарианству явится спасением, освобождением.

Вредные вещества не только подавляют высшие склонности человека, обременяя организм, замедляя в нем ассимиляцию и увеличивая его выделительную работу, но эти яды еще располагают человека ко всякого рода страстям, тогда как режим, из которого изъяты подобные вещества, ослабляет человеческие страсти, а иногда заставляет их и совсем исчезнуть. Мне кажется, что отрицать это невозможно. Во-первых, так как растительный режим есть синоним умеренности и простоты, то все многочисленные страсти, имеющие своим предметом вкусовые удовольствия, неизбежно должны ослабнуть и даже совсем погаснуть в сердце истинного вегетарианца. Я не могу себе представить последователя этой диету, нарочно отправляющегося в Страстную Пятницу в приморский город, чтобы до отвала наесться рыбы, или едущего на юг специально наслаждаться какими-нибудь редкими фруктами. Дорогие бургонские вина за столом богачей, их жирные паштеты не возбуждают в нем зависти.

Скажу более – даже страсти, связанные с собственностью, делаются слабее у того, кто убежден, что для существования нужно очень немного, а кто в этом не убежден, кто воздерживается от мяса и алкоголя не в силу ясно осознанных принципов гигиены, тот не есть истинный вегетарианец. Такими исключениями в отношении к собственности являются некоторые жители деревни. Их нельзя назвать вегетарианцами «чистыми», убежденными; они скорее находятся под влиянием противоположной идеи: они едят черный хлеб в силу необходимости и завидуют вкусной еде и хорошим винам. И сама их вегетарианская пища не такова, какою она должна бы быть.

Естественная для человека пища производит действие успокоительное, болеутоляющее; пища мясная противная человеческой природе, производит возбуждение, беспокойство сначала в нашем теле, потом и в душе. Так как страсти всегда сопровождаются известными физическими движениями, то наличность таких движений указывает так сказать на зародыш страсти, который может развиться при известном питании. Все знают, какой мелочи иногда бывает достаточно, чтобы привести в бешенство опьяненного человека. Что касается мяса, то пока ничего подобного будто бы не наблюдается, потому что очень трудно судить о различии в этом отношении между вегетарианцами и плотоядными, да и вредное действие мяса несравненно слабее. Но оно существует, несомненно. Если цивилизованные жители Европы и Америки – и, кроме того, в одних странах более, чем в других, как будто все сильнее поддаются страстям и увлечениям, то одну из причин этого печального явления следует искать в животной пище, которую эти лица предпочитают для своего питания.

Несколько наблюдений уже было сделано над отдельными субъектами. Так, американский доктор Graham, основываясь своем врачебном опыте, в своем сочинении о целомудрии⁸ проводит мнение, что употребление мяса и других горячительных веществ не только ускоряет наступление возмужалости, но и увеличивает раздражительность нервов и преждевременно развивает страсти.

В добавочном примечании доктора Ширмана встречается рассказ, заставляющий нас подумать.⁹ Автор рассказывает о своем посещении одной семьи, отличавшейся благосостоянием, воспитанностью и благочестием. Мать, представлявшая образец христианской добродетели, не упускала из виду ничего, чтобы хорошо воспитать своих троих детей, и все обещало прекраснейшие результаты. Через восемнадцать лет автор снова посетил эту семью, и вот что он рассказывает.

«Как я ошибся в характере этих детей! Я их нашел раздражительными, страстными, расположенными к ссорам, постоянно спорящими между собою, крайне недобрыми и непочтительными к родителям. Они очень мало уважали религию и религиозные установления и, казалось, с трудом переносили родительский авторитет. В особенности старшая дочь обладала несчастным характером. Редкий день у нее обходился без ужасной ссоры с матерью или кем-нибудь из членов семьи. Ее крайняя обидчивость и наклонность к ссорам делал ее постоянно недовольной и собою. Более же всего  поразился ее чувственностью.

Когда я ей поставил на вид ее поведение, к моему великому изумлению, оказалось невозможно пробудить в ней какое-нибудь нравственное чувство. Напрасно я старался затронуть в ней религиозность: она объявила, что не испытывает ни угрызений совести, ни раскаяния в своих поступках.

Продолжая свои наблюдения, я заметил, что наклонность к чувственности не ограничивалась одной старшей дочерью; и остальные дети были, более или менее, ею заражены, смотря по возрасту каждого».

Доктор Ширман сопровождает этот рассказ следующими комментариями: «Вот перед нами случай, когда величайшие усилия благочестивой матери совершенно не достигли цели. Но более внимательное исследование указывает нам одну ошибку в воспитании этих детей – ошибку, которая должна была разрушить самые благие намерения. Несмотря на свою нежность, набожность и честность, эта мать совершенно не заботилась о том, чтобы наблюдать, какие отношения существуют у ее детей между их телом и душой, их физическими привычками и нравственными склонностями. Еда явилась для них ловушкой, потому что в этом доме всегда прекрасно ели. Мать сама хвасталась, что у нее лучший стол во всем городе. Мясные блюда с сильными пряностями, тяжелые пироги, всякого рода редкие и изысканные кушанья, обилие приправ, крепкие чай и кофе, при случае стакан вина – все это составляло обычную пищу детей. Последствия были таковы, каких и надо было ожидать. Горе и слезы были наградой любви этой матери. Ах, как часто родители бессознательно способствуют погибели своих собственных детей и своего потомства!»

Я привел эту выдержку потому, что она ясно показывает, какое влияние имеет питательный режим и в особенности пища возбуждающая и слишком обильная на два рода страстей, о которых еще не говорил: на чувственность и на страсти общественные. О первой я не стану распространяться: заметка доктора Ширмана достаточно поясняет дело. Я здесь добавлю только, что один врач, также имевший возможность судить по опыту, подтверждал мне, какие пагубные последствия имеет для молодых людей чрезмерное употребление мяса; действительно, можно сказать, что «плотоядность» делает человека «плотским». Быть может, здесь надо искать чего-нибудь большего, чем одного нервного возбуждения, производимого известным веществом – каких-нибудь иных двигателей, еще не вполне определенных.

Эти двигатели, мне кажется, проявляются и там, где дело касается чувства общественности. Из наблюдений над животными мы видим, что хищники живут почти без общественных связей, и невольно приходится предполагать, что способ их питания заключает в себе элемент, не благоприятствующий добрым наклонностям и учреждению общества. А так как животные травоядные и плотоядные почти все проявляют начала общественности и живут, по крайней мере, стадами, то из этого можно заключить, что в растительной пище есть элемент, способствующий доброте и единению. Может быть, это происходит просто оттого, что для ловли живой добычи и происвоения ее для собственного питания необходимо подавить более добрые инстинкты и проявить известную жестокость, тогда как для приобретения растений и плодов ни малейшей жестокости не требуется. Я же лично считаю весьма возможным, что мясо содержит, кроме многих неусвояемых организмом и гнилостных веществ, еще какой-то яд, действующий преимущественно на нервные центры, служащие физиологическими двигателями добрых чувств.

Как бы то ни было, факт остается неоспоримым: употребление в пищу мяса развивает в человеке страсти грубые, жестокие, противные духу общественности и доброты. Гнев, неистовство, бешенство, зависть, ненависть злобы, видимо питаются в нас мясом тех животных, которых мы поедаем.

Если к этому добавить, что все другие страсти, предметом которых служат удовольствия чувственные, развиты у человека плотоядного в такой же степени, то нужно согласиться, что этот человек встретит в самом себе гораздо более сильные препятствия к достижению нравственности, чем вегетарианец. Трезвый и умеренный, довольствующийся малым, не возбуждающий своих нервов вредными веществами, не заглушающий в себе естественного сострадания ко всем живым существам вегетарианец, мне кажется, должен преимущественно испытывать чувства кроткие, бескорыстные, великодушные. Доведя, так сказать, свой эгоизм до минимума, он представляет из себя самую благоприятную почву для развития любви к ближнему. Его сердце будет открыто для всех добрых побуждений, и оно не станет удерживать своих стремлений к осуществлению на земле идеала всеобщего мира и добра.

Такой результат, мне кажется тем более неизбежным или, по крайней мере легкодостижимым, что вегетарианец, вследствие своего обыкновенно покойного настроения духа и вследствие более сильного в нем развития альтруистических побуждений, должен иметь более тонкое нравственное чувство и быть болен способным внимать голосу разума. Когда мы находимся под влиянием сильного волнения, совесть, хотя и говорит в нас, но едва возбуждает наше внимание, и если нами в то же время руководит какой-нибудь личный интерес, то наша сердечность, а вместе с нею и нравственное чувство, легко могут потускнеть и ослабнуть. В таком случае с нашей стороны должна быть уж слишком большая ошибка, чтобы мы могли сами ее заметить.

Готовность подчиняться голосу разума увеличивается и уменьшается сообразно с теми же условиями; сопротивление этому голосу является следствием наших узких и эгоистических страстей, которые в своем стремлении к удовлетворению отвергают все доводы разума. У вегетарианца же, я повторяю, страсти обыкновенно менее сильны, чем у плотоядного, для того, чтобы их победить, ему потребуется значительно меньше затрата энергии, и он это сделает с гораздо большей охотой; а так как естественное расположение к добру, связывающее его со всеми существами, редко сдерживается в нем какой-нибудь преобладающей личной склонностью, то он черпает в этом могучую силу которая, идя рука об руку с разумом, влечет человека к добродетельным поступкам.

Эта свободная, открытая доброта, это нравственное чувство, более живое и утонченное, отражаются не только на поведении, делая его более совершенным у такого человека, но также влияют на мысль, заставляя ее усвоить себе более возвышенный идеал. Это влияние прямо чудотворно. Наши страсти обыкновенно заставляют нас искать извинения нашим дурным побуждениям или неблаговидным намерениям, тогда как те чувства, о которых я сейчас говорил, заставляют нас постигать добро во всей его чистоте, во всем совершенстве и его всеобъемлющей силе. Этими чувствами управляют не мотивы самооправдания, а скорее мотивы правды и нравственности. Практический идеал каждого человека зависит от живости и силы чувства добра и справедливости в его душе, а мы знаем, что вегетарианство более, чем мясной режим, развивает и усиливает в нас эти чувства и пробуждает силы, направленные к достижении добра. Я не говорю, что «все» вегетарианцы или что «одни» вегетарианцы достигают этих высот, но я говорю: вегетарианцы могут легче до них достигнуть, при одинаковых условиях они быстрее будут подвигаться вперед на путь добра и сравнительно меньше потерпят неудач, чем их братья, питающееся мясом. В одном я уверен: если идеал совершенного общества людей, соединенных неразрывными узами любви и братства, идеал великих реформаторов, должен когда-нибудь осуществиться, он осуществится только в среде вегетарианцев.

IV

Стараясь доказать, что вегетарианство, доставляя человеку здоровье и физические удовольствия, в то же время ставит его выше этих материальных благ и, ослабляя в нем страсти и страсти преимущественно  недобрые, делает для него более доступными чувства общественности и нравственности, мы пришли к заключению, что в вегетарианстве заложено идеальное стремление к добру. У людей, питающихся произведениями растительного царства, бескорыстные чувства обыкновенно развиты в большей степени, чем у людей, хотя и обладающих такими же добрыми наклонностями, но питающихся мясом животных. Их разум не омрачается влиянием возбужденных чувств, они вызывают в нас надежду на возможность достижения идеала и сами испытывают меньшее сопротивление при проведении этого идеала в жизни.

Надо полагать, что подобное же влияние сказывается и в других областях человеческого духа, и что относительно большее спокойствие вегетарианца, его более ровное настроение, его более здравый рассудок дадут ему и в этих областях более ясно выраженное стремление к идеалу.

Если в вегетарианстве заключается стремление к добру, то в нем есть стремление и к истине.

Во всяком случае, есть истины, которые познаются лишь честными и чистыми сердцами. Таковы прежде всего истины самые высокие, самые идеальные. Вы можете убедить всякого человека, ум которого находится в здравом состоянии, в каком-нибудь очевидном, осязаемом явлении, хотя и в этой сфере страсть иногда может ввести нас в странные заблуждения. Вы можете доказать человеку теоремы математические и физические, и он будет принужден согласиться с вашими доказательствами. Но попробуйте доказать кому-нибудь нравственную истину, задевающую его наклонности и привычки: если он вас выслушает, то, может быть, на словах и согласится с вашими доводами, но, как бы ни были убедительны ваши рассуждения, в глубине души он не поверит вам, в особенности, в том случае, если будет в данное время находиться под влиянием своей страсти.

К счастью, страсти перемежаются, и вызываемые ими страдания часто бывают так ужасны, что побуждают человека самого избавиться от своей страсти. Не будь этого, пришлось бы совсем отчаяться за грешное человечество, и вот причина, почему все недостатки и несовершенства, представляющие лишь небольшие неудобства и причиняющие лишь легкие страдания, так трудно искореняются. Более вероятно, что исправится пьяница, нежели умеренно пьющий человек; если вы нарисуете картину страдания от алкоголизма пьянице, он вам поверит; умеренно пьющий вам не поверит и сочтет за утопию ваш попытку убедить его. В области какого бы то ни было учения новые приверженцы его обыкновенно набираются или среди вполне непорочных, или среди самых больших грешников.

V

Я не думаю, чтобы люди сведущие и вдумчивые удивлялись, если я скажу, что чувство прекрасного и явное понимание красоты требуют некоторых умственных качеств и известной любви к идеальным истинам; но я, вероятно, удивлю многих, высказав мнение, что вообще точность ума, любознательность и обширные познания являются непременными условиями для развития искусства. А между тем, изучая жизнь поэтов, живописцев и композиторов всех времен, легко удостовериться, если только не применять к ним узкой и банальной мерки, что их гений и их произведения всегда повышались и понижались под влиянием этих условий. В каждом великом художнике скрывается под тонкой оболочкой моралист или философ, и некоторые сделали эту оболочку слишком прозрачной или и вовсе сбросили ее.

А если вегетарианство, как я указал, благоприятствует развитию ума и нравственности – оно также благоприятствует и развитию эстетических чувств и развитию искусства, поскольку это последнее зависит от первого. Более того, оно действует более прямым, непосредственным образом, создавая эстетическую энергию. Относительно этого я могу лишь вкратце указать на главнейшие пункты.

Прежде всего, искусство по большей части обязано своим происхождением вегетарианству.

Сохранение физической жизни невозможно без некоторого, хотя бы самого примитивного проявления умственных и нравственных свойств человека, тогда как чувство прекрасного и искусства с этой точки зрения совершенно излишни. С точки зрения жизненных потребностей их возникновение объяснить невозможно. Поэтому и существует теория, предполагающая, что искусство произошло «от излишества сил» – от избытка энергии, не затраченной на борьбу за существование, от деятельности не утилитарной. Эта теория, предложенная прежде всего немецким поэтом Шиллером, была развита в подробностях английским философом Спенсером и теперь она принята значительным большинством. Она подтверждает то, что я доказываю. И если это так, то очевидно, что искусство возникло у народов земледельческих, т.е., у тех которые всегда заметным образом предпочитали более или менее исключительно пищу растительную. Только эти народы, благодаря их способу питания и общественному устройству, могли иметь достаточно свободного времени, чтобы заниматься в значительной мере созиданием произведением искусства. У всех других народов, кочевых и охотничьих, искусство не могло пойти дальше зачаточного состояния.

Но, чтобы искусство могло возникнуть и развиваться, недостаточно, чтобы человек располагал силами, не затраченными на охранение и развитие его тела, а нужно еще, чтобы эти силы превратились в эстетические чувства и идет. Это-то превращение облегчается и ускоряется, благодаря растительному режиму. Это чувствуется непосредственно: в тихом и мирном настроении, производимом этим режимом, человек гораздо более способен воспринимать всякого рода красоту.

Правда, по традиции требуется, чтобы поэты были охвачены энтузиазмом, и многие считают возбуждающие вещества прекрасным средством для вдохновения. Я же думаю, напротив, что они едва ли когда-либо возбудили возвышенный порыв, а, наверное, унизили и разбили талантов гораздо больше, чем они их развили и возвысили. Если бы даже и существовала, как, говорят, существует для функций пищеварительных, физиологическая доза, возбуждающая деятельность и вдохновляющая прекрасные мысли, то эта доза настолько мала, что она обыкновенно превышается даже самыми умеренными, и, таким образом, действительный результат оказывается как раз противоположным тому, которого желали.

Что касается энтузиазма, то он действительно возбуждает душу художника. Без энтузиазма, без сердечного жара, без известного возбуждения всех его способностей художник не мог бы ни осветить, ни украсить свою идею, ни выразить ее в своем произведении. Но неужели можно серьезно поддерживать мнение, что это плодотворное вдохновение порождается возбуждающими ядами?

С одной стороны, ясно, что творческая работа, часто долгая и тяжелая, требует полнейшего отсутствия органического волнения и беспокойства, и можно утвердительно сказать, не боясь опровержений, что даже стихи и картины, прославляющие хорошую еду и пьянство, были созданы в трезвом состоянии. С другой стороны, внутренняя работа воображения при преследовании одной определенной цели, как это бывает при создании произведений искусства, для того, чтобы продвигаться вперед, нуждается в такой сосредоточенности, такой усидчивости, что не может соединяться с рассеянностью и несвязностью мыслей – неизбежными следствиями спиртных напитков. Потому-то чаще приходится видеть, что артисты ищут, по их обычаю, развлечений после больших трудов, а не возбуждают себя перед созданием новых произведений. Наконец, – и это особенно указывает на преимущество воздержания от мяса животных – всякое искусственное возбуждение вредит тонкости чувства и ума. Везде, где психическая деятельность является предварительным условием возникновения чувства или идеи, человек рискует их исказить или вовсе помешать их расцвету, если он употребляет ядовитую пищу. Истинный энтузиазм происходит всегда от созерцания предмета; все, что делает это созерцание более неясным и темным, является препятствием для его тонкости, силы и продолжительности. Не нужно обманываться некоторыми внешними проявлениями, будто бы доказывающими противоположное. Действительно, существует известного рода шумный энтузиазм, заставляющий думать, что для того, чтобы его внушать и поддерживать, лучше всего служат возбуждающие средства. К несчастью, как только вглядишься поближе, тотчас увидишь, что тут больше шуму, чем энтузиазма, а если он и имеется, этот энтузиазм, то он груб, непродолжителен и бесплоден. Он ничего не творит. Чтобы быть действительно живым, тонким, продолжительным, плодотворным, нужно, чтобы он питался естественными силами души и тела, чтобы ни одна из его функций не возбуждалась силами противодействующими. В этом-то и есть великое различие: увлечения и чувства, возникшие в душе естественным образом, охватывают и физическое существо человека, создавая себе в нем отклик, с ними гармонизирующий и усиливающий их; возбуждение искусственное, произведенное ядовитыми возбуждающими средствами, ослабляет умственный взор и создает, напротив, физическую дисгармонию, видимое проявление которой может дать поверхностному наблюдателю представление о большой чувствительности, которая на самом деле есть не что иное, как смутное волнение, неглубокое и непостоянное.

Вообще, физическое возбуждение не благоприятствует развитию высших чувств. Эти чувства большею частью так тонки и нежны, что малейшее движение, малейший толчок может их стереть или убить. Этим отчасти объясняется, почему порывы страсти всегда угрожают их существованию. Человек, находящийся во власти гнева или страха, конечно, не в состоянии любоваться прекрасной живописной местностью или прекрасной статуей, так же как и тот, кто находится под влиянием выпитого вина или обеда, за которым он жирно и плотно наелся. Банкеты всегда устраиваются после освящения памятников и в конце прогулок.

Как с точки зрения физической, так и моральной сердечное спокойствие есть необходимое условие для возникновения эстетических чувств, главнейшее же условие – это отсутствие своекорыстных страстей. Прекрасное не может соединяться с эгоизмом. Действительно, чтобы прекрасное достигло до нашего сознания и затронуло душу, нужно сочувствие к предмету, которое так бы нас охватило, чтобы мы слились воедино с этим предметом, а всякая страсть есть враг сочувствия. Человек, которые не может забыть самого себя, чтобы войти в страдания и радости другого, чтобы слиться в одно с произведением искусства, неспособен к самым высшим эстетическим наслаждениям. И без сомнения, если Кант был прав, говоря, что прекрасное подготовляет нам к бескорыстной любви, то точно так же справедливо будет сказать, что отсутствие корысти подготовляет в нас любовь к прекрасному. Итак, развивая наклонность к общественности, вегетарианство в то же время способствует развитию чувства прекрасного и любви к искусству.

Есть еще несколько особых причин, указывающих на то, что этот режим заставляет лучше понимать некоторые рода прекрасного. Так как вегетарианец обыкновенно обладает доброжелательством и нравственным чувством более чистым и широким, чем плотоядный человек, он, благодаря этому, более чувствителен к нравственной красоте. Я считаю аксиомой, по крайней мере, в области нравственной, что эстетические способности увеличиваются вместе с развитием в человеке свойств, служащих для проявления этих способностей. Чтобы в этом убедиться, стоит лишь обратить внимание на разницу в поведении между злодеем и благонамеренным человеком при виде какого-нибудь великого поступка. Если один из них будет охвачен восторгом, другой едва оценит этот поступок и не подчинится его поэтическому обаянию.

Затем, растительный режим укрепляет и усиливает «чувство природы». Я не буду говорить и об охоте, которою занимаются приверженцы мясного питания, убивая даже самых смирных животных и певчих птиц, ни обо всех отвратительных и ужасных процессах, требующихся при изготовлении мяса для удовольствия человека. Несомненно, что сознательное принесение в жертву живых существ ради одного приятного возбуждения вкусовых нервов не должно заглушать чувство единства, связывающее человека со всем одушевленным миром, и лишать его способности испытывать бескорыстное удовольствие при созерцании невинного, красивого животного. Несомненно и то, что, если бы каждый должен был сам убивать животных, мясо которых он хочет есть, и сам приготовлять эту кровавую пищу, число плотоядных людей сразу бы уменьшилось в громадной пропорции настолько инстинкты нравственные и эстетические возмутились бы против всех возбуждающих тошноту процессов, совершающихся на бойнях, в мясных и в обыкновенных кухнях.¹⁰  

Я не буду касаться этой стороны вопроса, к которой достаточно лишь применить уже изложенные принципы. В вегетарианстве заключается еще один элемент: само это название указывает как бы на возвращение к естественному существованию и к природе, на сближение с ней. Один образованного ума человек сказал мне как-то, что ему скучно гулять по полям и лесам. На мое мнение, подобные слова никогда не сойдут с уст истинного вегетарианца. Он скорее будет грешить чрезмерным поклонением природе. Случалось видеть, что последователи растительного режима удалялись в деревню и даже переселялись в страны, более прекрасные, чем те, где они раньше жили, но я не знаю таких, которые добровольно и без особой нужды переселялись бы в города. И везде вегетарианцы отличаются любовью к путешествиям и экскурсиям. И они поступают так не по одним гигиеническим соображениям: на их решения настолько же, и даже более, влияют побуждения эстетические. Действительно, их режим, который в их глазах является согласным с внутренней природой человека, неизбежно приводит их и к внешней природе, как их родному жилищу; а так как вследствие их простой жизни они имеют меньше потребностей, чем большинство людей, так как ум их свободнее и независимее от всяких забот о выгоде и пользе, то душа их легче открывается для неисчислимых прелестей гор и долин, полей и лесов, озер и морей. Истинное «чувство природы» встречается относительно еще редко, хотя и можно отметить некоторый прогресс в этом отношении за последнее время. То, что принимают за подобное чувство, часто есть лишь забота о здоровье, общественное или спортивное честолюбие, тщеславие, желание рассеяться и развлечься. В сущности, большинство людей остаются чуждыми природе потому, что, ведя жизнь искусственную, они не видят нитей, связывающих их с природой, и потому, что их материальные стремления мешают им вернуться к ней и отдаться ей без страха и удержу. И потому я решаюсь утверждать, что распространение вегетарианства много бы способствовало развитию этого чувства и доступности наслаждений самых идеальных, какие только могут быть даны человечеству.

Наконец, вегетарианство не только делает своих приверженцев более чувствительными к красоте нравственной и физической, но оно также ведет к развитию этой красоты в них самих, и этот факт заключает в себе обязательное подтверждение его эстетических основ. После всего сказанного бесполезно возобновлять речь о нравственной красоте, но уместно сказать несколько слов о красоте человеческого тела. Ничто так не искажает и не обезображивает черты лица и фигуру, как неумеренность. Лица лакомок и обжор, несмотря на тонкость их первоначальных очертаний, вскоре приобретают что-то отталкивающее. В этом отношении легко заметить разницу между человеком воздержным и неумеренным. Более того, рассматривая различные народности, замечаешь, что самые прекрасные типы дают те из них, которые питаются преимущественно растительными веществами, целесообразно изготовленными. Народы, занимающиеся охотой и живущие почти исключительно мясом, представляют наиболее некрасивые типы. Конечно, существует несходство, своеобразное различие между расами, но в каждой из них красота находится в прямой зависимости от рода пищи, и наиболее благоприятной для красоты является пища растительная. Если вид современных вегетарианцев не всегда подтверждает этот закон, то это потому, что большинство из них перешло к этому режиму довольно поздно, после того, как мясной режим уже успел повредить их внешности. Надо видеть их детей и лиц, бывших вегетарианцами с рождения, чтобы убедится в истине того, что я говорю. Итак, вот очень простое средство получить здоровье и силу, а вместе с ними и красоту или, по крайней мере, приятную внешность. На современном рынке так много кричат о различных гигиенических препаратах, укрепляющих средствах, не думая о том, что здоровье и сила заключаются в естественной пище. Также выставляют и восхваляют множество косметик, не думая, что лучшие косметики – это именно естественное питание, т.е., вегетарианство.  

VI

Какую бы область мы ни рассматривали, область ли прекрасного, истинного или доброго, везде приходится убеждаться в том, что в вегетарианстве заключены идеальные основы. Оно вырабатывает в нас энергию, неизбежно влекущую к высшей деятельности, и возбуждает в нас инстинктивную потребность в такой деятельности; оно нас делает более чувствительными ко всему, что справедливо и великодушно, очевидно и несомненно,  велико и возвышенно, оно расширяет, оживляет, очищает ум и сердце; оно им сообщает высоту, спокойствие и ясность, при которых может проявиться истинная природа человека и, поднимая и проясняя таким образом наш взгляд, это заставляет нас открывать и постигать идеал, во многом превышающий действительность. Питание смешанное, если оно держится в границах умеренности, производит подобное же действии, но, принимая во внимание всю разницу, действие это является более общим, более легкодостижимым и более сильным при растительном питании, так что ему действительно можно отдать предпочтение перед всяким другим. Вот почему справедливо сказать, что оно по преимуществу заключает в себе идеальные основы.

А потому-то я и не боюсь ошибиться, предполагая, что все люди, которые перешли от привычной жизни к более простой и умеренной, должны были почувствовать, как их благородные стремления проявились более ясно и утвердились в их душе. Как только человек окончательно освобождается от плотоядных привычек, он переживает как бы какое-то «освящение». Он сразу убеждается, что ему предназначено жить жизнью идеала, что он сам есть не что иное, как стремление, как любовь к идеалу. И это убеждение более не может исчезнуть, так как в то же время человек приобретает сознание силы, влекущей его к желанной цели, и это отрадное сознание, в свою очередь, дает твердую веру в возможность достижения этой цели. Человек, питающийся мясом, даже и здоровый, но в особенности такой, который обязан своему режиму постоянным недомоганием, сам не замечая его причины, может дойти до того, что усомнится в идеале и потеряет веру; вегетарианец же, напротив, мне кажется, стоит вне этой опасности, потому что, если бы даже его положение и было отчаянное, он почерпает в самом себе такой запас энергии и встретит такой длинный ряд успехов, внешних и внутренних, что его вера останется непоколебима. Пружины его ума не так легко портятся и сохраняют упругость во всех испытаниях. И такой результат, мне кажется, подкрепляет доводы, приведенные мною в пользу идеальных основ этой диеты. Если сокращение материальных потребностей не только внушает высшие замыслы, но и вселяет веру в их осуществление, какого можно требовать более яркого доказательства благотворного влияния этой умеренности на человека?

Но это влияние, а в особенности вера в идеал, подкрепляются еще одним выводом, к которому должен прийти всякий убежденный и образованный вегетарианец.

Как я уже сказал, вегетарианство есть возвращение к природе, к жизни, согласной с природой. А потому не логично ли заключить, что если идеальные стремления подчеркиваются, поощряются, укрепляются в нас жизнью, согласной с природой, то, в сущности, сначала наша личная природа, а затем природа всего мира, – отпрыском которой мы являемся, совершенно не отличающимся от нее, – стремятся неуклонно к идеалу? В этом стремлении наша деятельность и сущность, и в этом же стремлении заключается жизнь и сущность Вселенной. Такова основанная задача идеализма. И она встречает неожиданное подтверждение со стороны простой гигиенической доктрины. Мне кажется, я доказал, что вегетарианство действительно дает человеку более идеальное понятие о Вселенной.  

1. Прочитано в Бельгийском Вегетарианском Обществе 9-го апреля 1900 года.

2. Die naturgemasse Diat, I p. 182.

3. Le Vegetarisme et le Regime vegetarian rationnel (Paris, Bailliere, 1891), p. 320.

4. Я сам когда-то делал подобный опыт – по врачебному предписанию.

5. Вот одно наиболее ясно выраженное место из книги Порфирия о «Воздержании»: «Очевидно, что большинство эпикурейцев, следуя примеру самого учителя, довольствовалось ячменным хлебом и плодами, и их сочинения полны доказательств того, что природа требует очень немногого, и что пища простая и легко добываемая является достаточной для удовлетворения необходимых потребностей». Многие из доктрин Эпикура становятся понятными, будучи освещены именно со стороны вегетарианства этого философа, как, например, его известная фраза: «Вкушая хлеб и воду, мудрец бывает счастлив, подобно Юпитеру».

6. Цицерон в своем сочинении De Finibus bonorum et malorum (II, 25, 80) критикует эпикурейскую теорию дружбы. Ему возражают: «Но ведь сам Эпикур покровительствовал дружбе». На что он отвечает ораторским вопросом: «Да разве кто-нибудь отрицает, что он был прекрасным человеком, полным доброты и человеколюбия?»

7. V. M-me Kingsford, De l’alimentation vegetale chez l’homme. Paris, 1880, these, p. 42.

8. Я цитирую по немецкому изданию: Prof. Dr. S. Graham. Eine Vorlesung fuк junge Manner uber Keuschheit. 6-е изд. Leipzig, Grieben, 1894, pp. 24, 35.

9.  Loc. cit., p. 63.

10. См. «Reforme alimentaire”, IV, 3, 1900, Maurice Largeris, “Ethique at Esthetique vegetariennes”. P.41