Права животных

Радио "СВОБОДА". Поверх барьеров. 04.03.2002

Автор программы Александр Генис
Ведущий Иван Толстой

Александр Генис: Когда в эйфорическом 1989-м году американский философ Фрэнсис Фукуяма обнародовал свою концепцию "конца истории", мир казался куда более подходящим для нее местом, чем сейчас. Мысль о том, что спор между разными системами социального устройства, спор, который и составлял содержание истории в ее гегельянском толковании, завершился победой либеральной демократии, не противоречила тому, что происходило в годы демонтажа тоталитарных социалистических государств. Однако и тогда находилось достаточно критиков, считавших преждевременным опускать занавес над сценой истории. С тех пор события разворачивались все более драматично, и сегодня, в разгар войны с террором, которая грозит втянуть в себя уже весь мир, нам труднее принять оптимистическую теорию Фукуямы.

Нам - но не ему. Фрэнсис Фукуяма, о чем он заявил и в одной из этих передач, не собирается менять свою оценку ситуации. Исламский фундаментализм, говорит философ, не может предложить альтернативы либерально-демократической системе, а значит "конец истории" не отменяется.

Однако если военные сводки и не заставили Фукуяму пересмотреть занятую им позицию, то его убежденность в своей правоте поколебало - другое: достижения генетики. Этому вопросу посвящена только что вышедшая в Америке книга - "Наше постчеловеческое будущее. Последствия биотехнологической революции". Конец истории, - говорит в этом труде автор, - по-прежнему неизбежен, но только в том случае, если человек останется человеком. А вот это как раз вовсе необязательно. Генетика обещает дать нам могучее и разрушительное оружие - манипуляции с генами могут привести к созданию сверхчеловека, что навсегда разделит нашу расу на людей и сверхлюдей. Что в свою очередь отменит фундаментальный принцип либеральной идеологии - равенство возможностей. Если генная инженерия создаст ницшеанское племя "богов и героев", то человечество неизбежно разделится на рабов и хозяев, низших и высших, слабых и сильных, причем произойдет это таким образом, что у проигравших не будет ни морального права, ни физической возможности оспорить новый порядок вещей.

Все это звучит, как пересказ научно-фантастического романа. Однако наше время так близко подошло к вымыслу фантастов, что и их кошмары опасно игнорировать. Мне, скажем, недавно пришло в голову, что диковинная утопия Николая Федорова, звавшего оживить всех мертвых, сегодня, с нашими знаниями о ДНК, если и не кажется возможной, то все-таки не представляется и такой невыполнимой, как сто лет назад. Может, и не зря некоторые мыслители считают: все, что человек способен придумать, он способен и создать.

Именно это и пугает Фукуяму, (он, кстати сказать, состоит в особом президентском совете, следящим за развитием науки и ее влиянием на общество). Конечно, на фоне сегодняшних политических бурь предостережения Фукуямы могут показаться преждевременными. Но в том-то и заключается прозорливость философского взгляда на мир, что ему открываются истинно судьбоносные события, которые для остальных заслоняют злободневные новости. Кто сейчас помнит, что в том же 1687-м году, когда Ньютон опубликовал свой закон всемирного тяготения, Россия воевала с турками, а венецианцы обстреливали Афины? Может быть, нечто похожее происходит и сегодня? И тогда, следуя за логикой Фукуямы, можно сказать, что мы обходим овраги по пути к пропасти. Генная инженерия, возможно, - главный вызов, который наука бросает человеческой расе за всю ее историю. Соблазн выращивать вундеркиндов грозит разделить нас как раз так, как привиделось Уэллсу в его "Машине времени" - на эфирных элоев и подземных морлоков. Раньше этому препятствовала судьба, природа или Провидение. Благодаря им в плоть нашей цивилизации было вживлено предохранительное устройство, которое навязывало миру слепую справедливость генной лотереи. В этом было последнее утешение бедности: чего Бог не дал, того в аптеке не купишь. "Как бы не так", - говорит генетическая революция, обещая со временем выставить на продажу ум, талант и красоту. Сегодня лишь случай решает, кому достанется счастливый расклад генов. Но от чего это будет зависеть завтра - от счета в банке? О страховой компании? От академии наук? От президента? Церкви? Секретной полиции?

У нас нет ответа на эти вопросы, но все мы должны задавать их без устали, ибо как раз этого и не умеет делать всемогущая наука. Ее задача не спрашивать, а отвечать - чего бы это нам не стоило.

Новая книга Фукуямы, среди прочего задающая неприятные вопросы о перспективе разделения человеческой расы на виды и неизбежной межвидовой розни, тут же вызвала бурную дискуссию. Особенно спорной кажется та часть книги, где автор обсуждает превентивные меры, в действенность которых труднее всего поверить. Ведь ход прогресса еще никому не удавалось остановить.

Однако сегодня меня интересует другой аспект. Мне кажется, что какие-то проблемы "постчеловеческого" будущего можно рассмотреть на примере нашего еще вполне человеческого настоящего. Как считают некоторые философы, мы и сегодня живем в условиях узаконенного неравенства, когда сильные, даже не задумываясь об этом, узурпировали права слабых. Речь идет о фундаментальной проблеме межвидовых отношений - о правах животных.

Три года назад Новая Зеландия - первая и пока единственная страна в мире - прияла закон о правах человекообразных обезьян. Согласно ему приматов нельзя использовать как лабораторных животных в научных экспериментах - кроме тех, которые идут им на пользу. Эта законодательная инициатива послужила примером для активистов движения за такое расширение понятия прав человека, которое бы включало в себя и высших обезьян. Аргументируя свою точку зрения, ее защитники говорят, что человек делит с шимпанзе 99 процентов генов. У людей и обезьян такие же группы крови, схожая структура головного мозга. В первые три года младенец и обезьяний детеныш почти не отличаются друг от друга по поведенческим стереотипам. Известный американский ученый Карл Саган писал:

Иван Толстой: Если приматы обладают сознанием, если они способны к абстрактному мышлению, то как им еще доказать свой ум, чтобы мы стали считать их уничтожение убийством?

Александр Генис: Чтобы заострить этот вопрос, юристы сейчас пытаются затеять настоящий судебный процесс, возможно, с участием самих обезьян, которые будут давать показания на языке жестов или при помощи специально созданных для общения с приматами компьютера.

О том, что эта проблема вовсе не курьез из вокресной газеты, говорит то обстоятельство, что правами животных всерьез занимаются многие западные университеты. В некоторых уже созданы и особые кафедры, выделившие эту проблему в отдельную отрасль быстро развивающейся области знания - биоэтики.

Лидер такого рода исследований - австралийский ученый Питер Сингер работающий сейчас в Америке. Его последняя книга "Рассуждения об этической жизни" бросила вызов, как пишут критики, всем нашим представлениям о морали. Не удивительно, что Сингер наравне с восторженными последователями, обзавелся и непримиримыми противниками. Так, во время выступления в Германии он стал жертвой яростных атак, включая и физическое нападение. О Сингере и его морально-философской позиции я попросил рассказать Алексея Цветкова:

Алексей Цветков: Австралиец Питер Сингер, ныне занимающий престижную кафедру этики в Принстонском университете, принадлежит, подобно американцу Джону Ролзу, к ведущим авторитетам нашего времени в области философии морали. В отличие от Ролза, Сингер - представитель давно установившейся традиции, так называемой школы утилитаризма, восходящей к британским философам Джереми Бентаму и Джону Стюарту Миллю.

Утилитаризм - чисто рационалистическая школа, и поэтому он отвергает теорию естественных прав. Человек - животное, он появляется на свет, как любое животное, и права человека - такой же пустой звук, как и права животных. Бентам называл идею естественных прав "чепухой на ходулях". Целью морали Бентам полагал увеличение суммы удовольствия и уменьшение суммы страданий.

Вместо идеи прав Питер Сингер предлагает идею интересов - каждое живое существо обладает совокупностью интересов, которые в самом минимальном описании как раз и сводятся к приумножению удовольствия и уменьшению страдания. Оригинальность учения Сингера заключается в том, что он устранил из этики человеческую исключительность и распространил ее на все живые существа - по крайней мере на такие, в случае которых можно всерьез говорить о наличии у них интересов.

Такое расширение этического поля стало возможным в связи с тем, что современная наука вполне убедительно доказала способность многих животных не только ощущать боль и страдание, но и предвидеть страдание и даже смерть. Поскольку человек, по Сингеру, не обладает какими-то уникальными правами, этика состоятельна только в том случае, если не предоставляет ему исключительного статуса. Отсюда следует необходимость этического отношения к животным, то есть приложения усилий для уменьшения их страданий.

При всей своей радикальности учение Сингера не предъявляет к человеку максималистских требований, оно выдвигает принцип "от каждого по возможности", как минимум - отказ от употребления животных в пищу и пользования в обиходе продуктами их эксплуатации. Учение Сингера легло в основу такого массового движения как PETA - "люди за этическое отношение к животным".

Некоторые выводы из этики Сингера многим могут показаться, и кажутся, слишком радикальными. В частности, легко прийти к выводу, что здоровая собака обладает более развитым полем интересов, чем больной человек с прекращенной деятельностью головного мозга или ребенок, родившийся с тяжким мозговым дефектом, и что коль скоро мы практикуем метод умерщвления в отношении тяжело больных животных, то почему люди должны быть исключением? Либо все, либо никто - такова неумолимая логика Сингера, которому его противники дали прозвище "профессор Смерть". Проще прибегнуть к ругани, чем подобрать рациональный аргумент в пользу тезиса о человеческой исключительности.

Александр Генис: Внедрение генетического взгляда на мир и тех, с кем мы его делим, размыло границу между животными и человеком. Зная, что у людей с шимпанзе, как уже было сказано, 99 процентов общих генов, мы не можем сидеть на эволюционном троне также невозмутимо, как раньше. Отсюда возросшая чувствительность к страданиям животных. Скажем, за последние 10 лет "зеленые" лишили работы половину скорняков Америке. (Надо сказать, что узнав, в каких условиях живут пушные звери, я стал целиком на их сторону и в жизни больше не надену меховую шапку).

Однако это только начало. В век синтетики легко обойтись без шубы. Да и в обезьяне не так уж трудно признать собрата по разуму. Но как быть со свиньей, коровой или курицей? Движение за права животных ставит нас перед дилеммой, о которой писал еще прозорливый Розанов:

Иван Толстой: Разве овца, дворняжка и свинья имморальные существа? Тогда я с ними, но я думаю, что овца не уступит Сократу в морали.

Вот об этом - о моральной стороне межвидовых отношений - мы и попросили высказаться нью-йоркского писателя Чарли Патерсона, чья книга с жутким названием "Вечная Треблинка" была недавно выдвинута на соискание Пулитцеровской премии. Беседу ведет Владимир Морозов.

Чарли Патерсон: Название взято из короткого рассказа лауреата Нобелевской премии Башевица Зингера, строки которого стали эпиграфом к книге. Там говорится, что мы обращаемся с животными, как нацисты - с заключенными концлагерей. Я специально выбрал такое название, чтобы вызвать стыд у одних людей и протест у других. Три года в разных издательствах мне дружески объясняли, что нельзя сравнивать обычные бойни с Треблинкой и отвергали рукопись.

Люди не хотят думать о таких вещах! Кто станет такое читать! Издательство "Лантерн бук" взялось печатать книгу, потому что владелец издательства сам - сторонник прав животных.

Владимир Морозов: Каких же прав для животных вы требуете?

Чарли Патерсон: Вам известно, что, например, теленок всю свою короткую жизнь проводит в клети? Это такой деревянный ящик, где он не может двигаться. Вот видите, вы не знаете! Большинство людей, как и вы, не просто едят животных, но почти никто не знает и не интересуется, как животных содержат. Мы требуем, чтобы этот теленок имел право пощипать травку, побродить по лугу, поваляться на солнышке. Сейчас эта несчастная животина 4 месяца, почти не двигаясь, стоит или лежит в клетке, в этом одиночном карцере в своих собственных экскрементах. Потом ее волокут на бойню. Считается, что мясо нежнее, если животное не двигается. Чтобы оно было еще нежнее, его даже не очень и кормят, сена не дают.

Владимир Морозов: Мистер Патерсон, но не распыляем ли мы силы? Заботимся о животных, когда в мире постоянно идут войны, убивают десятки тысяч и не просто солдат, а совершенно невинных людей!

Чарли Патерсон: Один из основных вопросов моей книги - откуда берётся человеческая жестокость? Где воспитывают садистов и убийц-маньяков, которые убивают десятки людей из удовольствия? Которые любят воевать? Если не брать сумасшедших, то остальные выродки, как правило, с детства тренировали свою жестокость на животных, которые слабее нас. Мне рассказывали это психологи, которым приходится иметь дело с проблемой жестокости. Эксплуатация животных, жестокое к ним отношение - вот начало последующего озверения отдельных человеческих особей. Начинают с убийства кошек, собак. Это развязывает худшие инстинкты, которые в нас сидят. В семье, где бьют собаку, не чувствуют себя в безопасности и женщина и ребенок. Интересно, что во время войны мы называем врага - собака, свинья, крыса. Таким образом, сведя человека на уровень животных, нам проще его убивать.

Александр Генис: Простая, и вроде бы бесспорная мысль о том, что мы делим планету с существами, обладающими на нее равными с нами правами, противоречит всей человеческой истории. Тем не менее, эта идея становится все более распространенной. То, что сегодня кажется причудой зеленых, завтра может стать новой нормой, в том числе и юридической.

Чтобы представить себе такое будущее стоит прочесть остроумную пьесу Владимира Сорокина "Щи". Действие в ней происходит в 2040-м году, когда победившая зеленая революция, ввела насильственное вегетарианство. В новом экологически чистом мире, где "за убийство курицы дают четыре года", только уголовники - "повара в законе" - осмеливаются готовить мясо и рыбу. Исходной точкой этого смешного и изобретательного фарса стало, чего и следовало ожидать читателям Сорокина, представление о кулинарии как о садизме.

Справедливости ради следует заметить, что первым этот тезис художественно обработал Синявский в своем лучшем рассказе "Пхенц":

Иван Толстой: Меня всегда поражал садизм кулинарии. Будущих цыплят поедают в жидком виде. Кишка, проглотившая себя и облитая куриными выкидышами, - вот что такое на самом деле яичница с колбасой. А что если человека приготовить таким же порядком?

Александр Генис: Именно это и сделал Сорокин в первой главе романа "Пир", где девушку Настю жарят в печи, как курицу. Однако в пьесе "Щи" речь идет о вполне приемлемых гурманских рецептах. Незаконными их объявляет та самая зеленая мораль, которая сегодня борется за права животных. Понятно, что самому Сорокину эта ситуация нужна для того, чтобы найти (и нарушить) новые запреты, взамен тех, что упразднила свобода. Но "Щи" написаны с такой наглядностью, что позволяют читателю заглянуть в безрадостное будущее победившей экологической морали. Независимо от своих чисто литературных задач, эта пьеса заставляет задуматься о том, что всякое радикальное решение нравственных проблем - от универсальной любви до всеобщего вегетарианства - не может ни пугать, требуя от человека слишком многого.

Может быть, выход следует искать в полумерах? Внимательная прогулка по американскому супермаркету указывает на пути к медленному, но ощутимому сглаживанию этих самых "межвидовых отношений". Скажем, на каждой склянке с шампунем теперь написано, что он не был испытан на животных, как это делалось раньше. Коробка с яйцами объясняет, что их снесли курицы, никогда не сидевшие в клетках. Колорадская говядина хвалится тем, что она происходит от коров, живших на приволье. Даже современные бойни устроены так, чтобы предназначенный к забою скот шел по круглым коридорам - углы пугают животных, и убивают их неожиданным и мгновенным ударам тока. Не худший, надо сказать, конец.

Все эти упражнения в практическом гуманизме, конечно, не разрешают принципиального - нравственного - конфликта в межвидовых отношениях. Но если нельзя добиться того, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, то можно позаботиться о том, чтобы первые не мучили вторых. Это уж точно в наших силах. И, добавлю, - в наших интересах, ибо, как сказал один циник, чем больше мы любим животных, тем они вкуснее.

http://archive.svoboda.org/programs/OTB/2002/OBT.040302.asp

Ссылки по теме:

Вечная Треблинка. Радио "Свобода" - интервью с Ч. Паттерсоном

Веганство

Библиотека